Динозавры тоже думали, что у них есть время. Почему люди в XXI веке стали одержимы идеей апокалипсиса - Марк О’Коннелл
На той же неделе после работы в баре в нескольких кварталах от гавани я выпил пива с Мэттом Ниппертом, репортером New Zealand Herald. В начале того года он опубликовал статью о новозеландском гражданстве. Он был уверен, что Тиль приобрел земли на Южном острове на случай апокалипсиса. В заявлении на получение гражданства Тиль пообещал посвятить «значительное количество времени и ресурсов народу и процветанию Новой Зеландии». Ничего такого не произошло, сказал Нипперт. По его мнению, это был всего лишь трюк, чтобы открыть нужные двери.
Меня не удивило, когда я обнаружил, что группа людей, занимающихся элитной недвижимостью, с которыми я беседовал позже, не видела ситуацию так же. Они изображали Новую Зеландию как утопический оазис и старались не говорить об этой стране как об апокалиптическом прибежище для международной элиты.
За чашечкой кофе в своем гольф-клубе «Терри Спайс» лондонский специалист по элитной недвижимости, недавно продавший большое поместье, примыкающее к владениям Тиля на озере Ванака, сказал нам с Энтони, что Тиль подчеркнул на международном уровне репутацию страны как «безопасного убежища для основных активов». Спайс продал землю одному очень богатому американскому клиенту, который позвонил ему в ночь президентских выборов.
«Этот парень просто не мог поверить в то, что происходит, – сказал он. – Он хотел гарантированно обезопасить хоть что-нибудь. Но в целом, – говорил он, – на такого рода апокалиптически мотивированных покупателей приходится очень малая доля рынка, и та сокращается».
Еще одну элитную недвижимость на берегу примерно в часе езды к северу от Окленда мне показал другой риелтор класса «Люкс» международного рынка Джим Рорстафф, переселенец из Калифорнии. Он также подтвердил, что, хотя многие из его основных клиентов – из Кремниевой долины – я хотел, чтобы он назвал имена, но он вежливо ответил, что не «рассказывает своих интрижек», – конец света, как правило, не ключевой стимул их решений о покупке.
«Послушайте, – сказал он, – может быть, это и общая ниточка, связывающая местные покупки недвижимости. Но по моему опыту, это никогда не становится главной причиной. Я думаю, все гораздо позитивнее. Приезжая сюда, они видят утопию».
Сам Тиль на протяжении 2011 года неоднократно публично говорил о Новой Зеландии как об «утопии»: в то время он ловчил, чтобы получить гражданство, инвестируя в различные местные стартапы в рамках венчурного фонда под названием Valar Ventures. «Валар»[55], разумеется, был еще одной ссылкой на Толкина. Этот человек по-особенному понимал утопию и, в конце концов, не верил в совместимость свободы и демократии. В одной из статей в журнале Vanity Fair, посвященной его роли советника во время президентской кампании Дональда Трампа, он привел высказывание одного своего друга. По его словам, «Тиль прямо и неоднократно говорил, что хочет иметь свою собственную страну», добавляя при этом, что он уже оценил перспективу примерно в сто миллиардов долларов.
Новозеландцы, с которыми я разговаривал, с тревогой осознавали мотивы интереса Тиля к их стране и суть фантазий американских либертарианцев о Новой Зеландии.
Макс Харрис, автор «Новозеландского проекта», книги, определившей характер игровых инсталляций на верхнем уровне выставки «Парадокс основателя», отметил, что на протяжении большей части истории страна, как правило, рассматривалась как политическая чашка Петри[56]. Например, Новая Зеландия была первой страной, признавшей право женщин голосовать, и «возможно, это заставляет людей из Кремниевой долины считать ее чистым холстом, на который можно выплескивать свои идеи».
Когда мы встретились в ее кабинете в Оклендском технологическом университете, ученый-юрист Хайли Куинс подчеркнула, что любое упоминание о Новой Зеландии как об утопии – это «гигантская красная тряпка», особенно для таких маори, как она.
«Это язык пустоты и изоляции, который всегда использовался в отношении Новой Зеландии в колониальные времена, – отметила она. – И всегда, – подчеркнула юрист, – этот язык стирал присутствие тех, кто уже был здесь – моих предков».
Первая крупная встреча маори девятнадцатого века с колониальным форматом произошла не с представителями британской короны, а с частными предпринимателями. New Zealand Company была частной фирмой, основанной осужденным английским подданным, похитителем детей по имени Эдвард Гиббон Уэйкфилд. Целью организации было привлечение богатых инвесторов. Им предлагали недорогую рабочую силу – рабочих-мигрантов, которые не могли купить землю в новой колонии, однако отправлялись туда в надежде накопить достаточно денег, чтобы все же стать владельцами недвижимости. В 1820-х и 1830-х годах компания совершила серию экспедиций. Только когда фирма начала разрабатывать планы формальной колонизации Новой Зеландии и создания собственного правительства, британское министерство по делам колоний посоветовало короне предпринять шаги по формальному созданию колонии. В утопических фантазиях технолибертарианцев вроде Тиля Куинс видела отголосок того периода истории своей страны.
«Бизнес пришел сюда первым», – сказала она.
Обладательница маорийских корней, Куинс особенно чутко улавливала колониальные нотки в разговорах о Новой Зеландии и образе страны как апокалиптического убежища и утопической площадки для американского богатства и дальновидности.
«Я нахожу это невероятно оскорбительным, – сказала она. – Тиль получил гражданство, проведя в этой стране двенадцать дней, и я не уверена, знает ли он вообще о существовании маори. Мы как коренные народы обладаем очень сильным чувством межпоколенческой самоидентификации и общности, в то время как эти люди, современная версия колонизаторов, придерживаются идеологии безудержного индивидуализма, безудержного капитализма».
После недавнего неожиданного избрания нового коалиционного правительства, возглавляемого лейбористами, среди новозеландских левых вспыхнул осторожный оптимизм. Руководит правительством тридцатисемилетняя Джасинда Ардерн, чья молодость и очевидный идеализм стали надеждой на отход от неолиберальной ортодоксии. Во время выборов земля в собственности у иностранцев была главной темой дискуссий, хотя фокус обсуждения приходился не столько на богатеньких препперов Кремниевой долины,
