Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 2
В ту минуту, когда я собирался уходить, император получил донесение от передовых постов армии, которое, похоже, произвело на него сильное впечатление и, глядя в окно на ураганный ливень с градом, он, обернувшись в мою сторону, со вздохом промолвил: «Мои бедные солдаты, которые сейчас находятся на марше!»
Именно в тот момент я впервые узнал, что французы перешли Неман. Сообщая мне это, император добавил, что лед тронулся, что он не может себя упрекнуть в развязывании войны, что он сделает все, что подсказывает ему долг, и что он полон веры в Провидение, которое благословляет лишь добрые дела.
Я спросил разрешения у императора провести некоторое время в своих владениях в Литве и Белой Руси, прежде чем вернуться в Петербург. «Я очень надеюсь, – сказал император, – что перед отъездом в Петербург, вы навестите меня в штаб-квартире в Дриссе».
Проснувшись следующим утром, я узнал, что в три часа после полуночи император покинул Вильну, и это было заметно по общему оживлению в городе.
Чтобы иметь представление о том, что происходило, надо было видеть это зрелище. Все распоряжения на проведение эвакуации города выполнялись военными очень четко. Однако какая живая картина во всем городе! Здесь экипажи и коляски, обгоняющие друг друга, чтобы поскорее выбраться из Вильны, там – загромождающие проезды повозки, которые, выехав за городские ворота, быстро уносились прочь, опасаясь прихода врага. На всех площадях и перекрестках группы людей, взволнованно обсуждающие положение. Их лица оживлены либо из-за угрозы опасности, вызванной отступлением русской армии, либо от нетерпения встречи с поляками из авангарда Наполеона.
Трудности найти лошадей доставляли дополнительные волнения для тех, кто торопился с отъездом. Нанять лошадей было невозможно, поскольку почти все они были реквизированы для перевозки армейского снаряжения, и военные не стеснялись выпрягать лошадей из частных экипажей, стоявших наготове к отъезду из Вильны. Среди всей этой неразберихи мне припоминается дама, загнавшая лошадей на второй этаж дома, чтобы их не отобрали.
Самое сильное впечатление от начала войны и от причиненных людям неприятностей, когда все разом торопятся покинуть город, оставленный его защитниками, может получить лишь тот, кто сам испытал все это.
Мне пришлось пройти через эти трудности, но, в конце концов, друзья снабдили меня лошадьми, и через двенадцать часов после отъезда императора я покинул Вильну и по минской почтовой дороге направился в свое поместье, до которого было четырнадцать миль.
Выстроившиеся в две, а в некоторых местах и в три колонны коляски и разные экипажи загромождали путь и мешали продвижению вперед. В двух этапах от города стала слышна сильная канонада. Было понятно, что на расстоянии нескольких лье от места, где мы находились, идет бой, и мы предположили, что это в районе Новых Трок.
Все, что происходило вокруг, казалось мне каким-то сном, потому что, когда за десять дней до этого я выезжал из Петербурга, в столице империи никто не думал, что военные действия могут начаться так скоро. А когда было получено известие, что Наполеон отправил к императору Александру в Вильну де Нарбонна, всем хотелось верить, что дело закончится примирением. У меня открылись глаза на все происходящее после приезда в Румшишки, когда я воочию увидел в непосредственной близости французскую армию. Однако веселость и спокойствие, царившие на балу в Закрете, не давали основания предполагать, что мы находимся накануне вступления Наполеона в Вильну.
На следующий день после бала я узнал от самого императора, что французы действительно перешли Неман и что война неизбежна. Но так как военные действия были окутаны глубокой тайной и никто не знал истинных планов Александра и Наполеона, трудно было предположить, что русские могут оставить Вильну еще до того, как будет дано решающее сражение.
Упоминание императором лагеря в Дриссе и его внезапный отъезд из Вильны навели меня на грустные воспоминания и напомнили о том, что я слышал о плане военных действий, который обсуждался в Петербурге шесть месяцев назад, и реализация которого, к моему опасению, разворачивалась на наших глазах.
Не собираясь противоречить кому-либо и опровергать различные домыслы о причинах оставления Вильны и отступления российских войск без боя, я просто приведу факт, подлинность которого могу гарантировать.
После совета, который прошлой зимой проводил император с участием видных военачальников по обсуждению плана действий на случай вторжения французов в Россию, я встретился с генералом Армфельдтом, который выходил из кабинета Его Величества. Обращаясь ко мне, он сказал: «Мне жаль огорчать вас, мой дорогой граф, но в войне, которая грозит нам, поляков ждет много страданий. В случае агрессии со стороны французов императору было предложено вывести наши войска из Литвы вначале до укрепленного лагеря в Дриссе, а затем, если наполеоновские войска будут превосходить нас, – до старой российской границы. Мы намерены завлечь Наполеона и его армию в глубь страны, где ему не найти необходимых ресурсов. Мы хотим оторвать его от Парижа и сделать его коммуникации с Францией предельно растянутыми и затруднительным. Мы намерены выиграть время до приближения зимы. Нет сомнений в том, что армия Наполеона, завязнув в стране с холодным климатом и при нехватке продовольствия, понесет тяжелые потери в людях и лошадях, неизбежно потерпит неудачу и не сможет противостоять российским войскам, которые тем временем можно будет укрепить и организовать и которые, к тому же, будут сражаться с большой отвагой, защищая старые границы России».
Армфельдт назвал имя автора плана, а также тех, кто выступал против (он в их числе). Но генерал признал, что если хорошо подсчитать, то этот план является наиболее подходящим по сравнению с другими, потому что позволяет остановить неожиданный и стремительный поток, который невозможно сдержать с помощью дамбы на таком бескрайнем участке границ России от Курляндии до Галиции. Он добавил, что у этих границ будут стоять русские войска, и их отступление будет постепенным, с оказанием возможного сопротивления, но по мере продвижения вражеской армии вглубь территории, сюда будут подтянуты и сосредоточены российские дивизии, дабы дать решающее сражение у старых границ России, где все должно обеспечить им успех.
Армфельдт также сказал мне, что этот, похоже, одобренный императором план был не нов…. Много лет назад его предложил англичанин, который, выступая в роли консультанта относительно средств обороны равнинного государства, не располагающего укрепленными крепостями, как в Польше, решил, что наиболее эффективным станет отвод войск на сорок или пятьдесят лье от границ с одновременным вывозом или уничтожением ресурсов, которые враг мог бы найти в стране. То есть, создать, так сказать, пустыню и кучи золы между вражеской и обороняющейся армиями.
«К счастью, – добавил Армфельдт, император Александр слишком гуманен, чтобы пойти на такие крайности, но, мой дорогой, готовьтесь увидеть ваши владения разоренными, а Литву в плачевном состоянии. Эта война не обойдется без больших жертв, и вы знаете, что следует в чем-то уступить, чтобы добиться большего».
Все, что я раньше услышал от генерала Армфельдта, всплыло в моей памяти, когда я увидел первые шаги по отступлению русской армии. В Вильне к нам дошла копия обращения Наполеона к войскам по случаю перехода через Неман, в котором он объявил, что они вступают на территорию противника. Таким образом, он вступал в Литву не как освободитель и друг, чтобы объединить ее с герцогством Варшавским и создать Польшу! – Это заявление сильно напугало литвинов[110].
Первые злодеяния, совершенные французами сразу после перехода Немана в некоторых поместьях, чьи хозяева были приверженцами Наполеона, поскольку видели в нем деятеля, способного возродить их страну, подтверждали, что обращение было воспринято дословно, и солдаты считали, что находятся во вражеской стране, где им все дозволено.
Разумеется, злоупотребления запрещались армейским руководством, и, вероятно, дисциплинированные и привычные к подчинению войска не были в них замечены, но от этого горе меньше не становилось. Сожженные деревни, разграбленные дома помещиков и издевательства над населением послужили сигналом к враждебным действиям, нагоняли страх на тех, кто жил рядом с границей, вынуждали людей поспешно покидать свои дома, тщательно прятать свое имущество или увозить с собой то немногое, что они могли уберечь от вражеского мародерства. Это бегство, сильно удивившее французов и вызвавшее гнев Наполеона, можно объяснить просто началом войны.
Я вернусь к этой главе, когда пойдет речь о причинах, объясняющих, почему литвины не встретили Наполеона с энтузиазмом, который он увидел у поляков герцогства Варшавского[111].
