Николай Егоров - Всё от земли
Шепетко слыл мужичком с хитрецой. Ну, настоящий хохол. А ведь перехитрил его директор совхоза Ковалев.
— Ну, Спиридон Федорович, ну, машины ж лишней у тебя нет.
— Будет.
— Ну, когда будет, тогда и заберешь своего Федора.
— Ну, нехай попрацует у вас.
Директор председателя обманет потом, сначала заведующий гаражом Варненского совхоза обманул шофера, подсунув ему вместо обещанной новой машины рухлядь. Ни одно колесо не вращалось. И два дня с рассвета до заката пролежал под ней Федор, доводя до ума ходовую часть, а на третий — гости из самой Москвы. Не из района, не из области — из Москвы. Какую машину для них выделять? Шофера какого класса за баранку садить? Не дай и не приведи случиться чему в дороге — такие расстояния и такие просторы, что от жилья десятки километров, а Москва пешком ходить не привычна.
Один шофер отказался, причину нашел, другой.
— Пусть Федька Чеколовец их на своей «лайбе» везет, он это дело любит.
И день-деньской кружил по степи весь в заплатах и пластырях ГАЗ-АА, а к вечеру, не чихнув ни разу мотором, доставил комиссию в Варну. Что уж это была за комиссия, что она проверяла и как отозвалась о шофере — никто до сих пор не знает, но только сразу же оставил его директор совхоза при себе. И так и не отпускал обратно в колхоз.
Лето невидаючи пролетело. Короткое лето на Урале. Короткое и прохладное. Как рубаха-распашонка. Кажется, неделя не прошла, как отсеялись, — уже уборочная. А хлеба наросли — на танке не проедешь.
Едут. Радуются. Колосья вровень с крышей кабины. И каждый колос по четверти.
— Андрей Петрович, вы машину водить сможете? — спрашивает шофер у директора.
— Смогу, а что? — насторожился Ковалев.
— Да я на комбайне бы поработал. Я ж и комбайнер.
— Ну, Федор, да ты у меня, оказывается, не горшок, а угодник.
Федор поступал сообразно обстановке, а обстановка всегда чего-нибудь требовала. Требовала весной, летом, осенью. И зимой требовала не меньше, и Чеколовец лез с гаечными ключами под задние и передние мосты, возился с капризными, как дети обеспеченных родителей, системами зажигания. И когда обзавелся колхоз «Украина» своей автомашиной и Шепетко приехал к директору Варненского совхоза Ковалеву забирать назад своего шофера (тракториста, комбайнера, слесаря-электрика), Ковалев заморозил глаза и, куражась, посмотрел ими такими на разгоряченного председателя.
— Какого Федьку? Федор Яковлевич есть, у нас, так он не временно, он давно у нас работает.
— Та мы ж договаривались! Вспомни. По первому требо…
— Забыл, Спиридон Федорович, — бесстыдно улыбался Андрей Петрович. — А нужен тебе шофер — посылай на курсы своего человека за наш счет. Можешь даже двоих.
Перехитрил директор председателя, заполучив так вот легко и просто механизатора широкого профиля. Одного из первых, если не самого первого в Варненском районе. И необходимость на таких специалистов росла с каждым днем. И когда перевели Андрея Петровича Ковалева председателем райисполкома в Чесму, попробовал он сагитировать и Чеколовца поехать с ним:
— Подумай, Федор Яковлевич. Хорошенько подумай. Не обижу.
— Да при чем тут «обижу, не обижу». Председатели исполкомов сегодня один, завтра другой, а земля, она и послезавтра землей останется. Я на ней вырос. Тут семья у меня, родители. Нет, не поеду я с вами.
Приходили и уходили директора совхоза, а шофер, тракторист, комбайнер, слесарь-электрик Чеколовец оставался.
— О городских не скажу, а сельские мы и умирать должны на той земле, на какой родились и выросли. Тогда еще, может быть, и получится от нас какая-то польза, — отказался он и от заманчивой перспективы стать жителем областного центра.
Переводят сельских специалистов, переводят. Будто конторой районного масштаба заведовать труднее и важнее, чем пахать и сеять. Да поймут ли когда-нибудь, что человек — не дерево, оно и то трудно приживается на другой почве. И это при бережной пересадке. А главных специалистов сельского хозяйства рвут с корнями.
Дольше всех, пожалуй, упирался в директорском кресле Василий Калинович Овсяницкий. Лет пятнадцать. Но вытащили и его из этого кресла и пересадили по заведенному шаблону в кресло председателя РИКа. Продвинули вперед и вверх. Как самолеты взлетают. Но взлетом это не называют, называют повышением. И, чувствуя, что теряет он квалификацию как специалист, повозвышался с год Василий Калинович и спланировал оттуда из Варны обратно в свой Варненский совхоз.
— Что, Василий Калинович? Народу не услужили или…
— А, ну их, и с такой должностью, и с работой такой! — радуясь возвращению, разулыбался Овсяницкий. — Здесь я поднялся на ноги в пять часов утра — и уже на людях, а там придешь к девяти ноль-ноль — и поздороваться не с кем.
Недомогал и прихварывал бывший флотский наводчик носового орудия на крейсере «Аврора»: сказывались войны и возраст.
Ныли к непогоде кости и ломило в суставах у его сыновей Федора, Михаила и Петра, испрострелянных, испростуженных, наголодавшихся.
Федор с Петром не писали заявлений с просьбой направить их по комсомольской путевке на целину. Не потому, что вышли они из комсомольского возраста (тридцать, тридцать четыре года — не возраст, пятидесятилетние приходили в райкомы и горкомы). Федор с Петром просто не покидали этих целинных и залежных, приехав на них со своими родителями по спецвербовке еще в 1929 году.
Шло время, ширились поля в погоне за теми урожаями, девятый вал которых вспенивался реже, чем через восемь лет, в остальные годы — легкая зыбь, от которой у одних рябило в глазах, других укачивало и усыпляло, третьих обескураживало и пугало, потому что с каждым годом все острее и острее ощущался дефицит зерноуборочной техники, и с юга на Урал и в Сибирь шли эшелоны с комбайнами и автомобилями. И в Казахстан, на его 24 миллиона гектаров поднятых целинных и залежных земель. Чтобы не уходил под снег хлеб, цена которому — золото. Если прикупать за границей. А эшелоны свои, конечно, но тоже не даровые. Шли эшелоны с зерноуборочной техникой из южных районов в авральном порядке с поля — на платформу, с платформы — на поле, да на заезженном коне много не увезешь. Изрядно потрепанные на полях Кубани и Ставрополья комбайны больше «бюллетенили», чем работали. Срочно требовалась идея.
Работая зимами в ремонтной мастерской (работая, не отмечаясь, была бы восьмерка в табеле, зарплату найдут) и от зари до зари не вылезая с полей веснами, летами и осенями, каждую «железку» изучил Федор Чеколовец за почти полвека, и почему она ломается, знал. Как свои пять пальцев знал. Но определить на слух, в каком цилиндре стучит палец, и не попасть пальцем в небо, — для него было проще, чем решиться высказать идею, не дающую давно ему ни сна, ни покою. А вдруг и ухом не пошевелят… И останется она только в его блокноте со всеми расчетами, и там и заглохнет и умрет как фикция, высосанная из пальца. Но и рожденных в муках фантазий умирало не меньше, если не больше.
Идею механизатора широкого профиля Федора Чеколовца поддержал сначала партком совхоза. И на этом начале чуть все и не кончилось.
Выступил на совещании механизаторов:
— Предлагаю организоваться в звенья из трех комбайнов. Три комбайнера и освобожденный звеньевой. Значит, четверо, — сжал он четыре пальца, а большой остался как оценка предлагаемого метода.
— Ну, это еще надо будет проверить! Дальше?
— Обязанности звеньевого — заниматься только транспортом, заправкой, питанием, учетом и ремонтом. И попутно возить зерно от комбайнов своего звена. А для этого в его руках должна быть оборудованная бортовая машина. Я тут кое-что прикинул, — отлистнул тетрадную корочку.
— На бумаге оно всегда получается! — опять выкрикнули.
Выслушали расчетную экономию горючесмазочных материалов и времени, экономический эффект, предполагаемые заработки, выслушали с усмешкой и перешептыванием, и когда закончил выступление и покидал трибуну инициатор, бурных аплодисментов не последовало. Но предложение приняли и занесли в протокол единогласно, а организоваться в звенья отказались.
— Все это водевиль, Федор Яковлевич…
— Какой водевиль?
— Какой по воде вилами писаный. Из общего котла потом жди, что достанется, а в персональном все мое. Нет, я не пойду в это ваше механизированное звено.
Опытные, пропыленные, исколесившие поля вдоль и поперек и еще раз вдоль не соглашались — ладно, в них укоренился этот индивидуализм — Юрка Михайлов, который не знал, с какого конца и валок должен подбираться, и тот туда же:
— Не-е, дядя Федя, агитируйте кого-нибудь другого.
Вот уж воистину новое дело, как новая дверь: со скрипом приживается. Но если ты сказал — ты и сделай. И докажи.
Их имена, как имена первых, должны вписать в историю Варненского совхоза. А может, и в историю СССР. Историю ведь обыкновенные люди делают. Первое в стране механизированное звено Чеколовца — история хлебопашества. А значит — и человечества. Всё от земли. И голландский живописец 2-й половины XIX века очень верно выразил эту связь: «Я склонен историю человечества отождествлять с историей хлеба: если не посеять в землю, то что же тогда молотить?»
