Газета Завтра Газета - Газета Завтра 391 (22 2001)

словно что-то зовет за стеною,

обещает борьбу и успех...

И восходит Война над страною,

отмахнув героиновый снег!

...Но уже ничего не случится,

мальчик спит на подушке сырой,

и успела кассета разбиться

с давней песней "Последний герой".

Для других над дорогами вьется

птица-месть выше робких молитв...

И для подвигов повод найдется

и найдется пространство для битв!

КОМИССАР

За рекой гремит гроза,

вольный ветер вьется...

Разметнулась степь-краса

от Луны до Солнца,

пьет багряное вино

ей ли бой — не пара?

Здесь лихой разъезд Махно

сцапал комиссара.

Сцапал комиссара.

Была драка — свара,

из седла он полетел

с одного удара.

Скачут хлопцы в зной и в дождь

по степи ковыльной.

Дегтем надпись: "Хрен уйдешь!"

на тачанке пыльной.

Комиссар в плену дрожит,

пропуск его выдал,

ох, и рады парни: “Жид!"

день веселый выпал,

день веселый выпал —

Изя Кац к ним "прибыл"!

Глянул в пропуск есаул,

Кацу плетью всыпал:

— А за то тебя я бью,

комиссар пархатый,

что в расход мою семью

ты пустил за хатой!

Наши близкие давно

тлеют на погосте, —

выгреб ты у них зерно

до последней горсти!

До последней горсти!

Черепа да кости

там, куда ты приходил

с продразверсткой"в гости"!

Вот в пустынное сельцо

верный путь приводит.

На высокое крыльцо

Сам Махно выходит.

Кац в тоске глядит кругом

— Может, выкуп?! Сколько?!

Топнул Батька сапогом

— Расстрелять и только!

Расстрелять и только —

твоя доля — долька.

Заряжает револьвер

Казачонок бойко,

щурит синие глаза

хлопец и смеется.

...За рекой гремит гроза,

вольный ветер вьется.

* * *

Наша классика — Пушкин и АКМ... —

мало для решения всех проблем,

но хотя бы это осталось здесь,

чтоб немного сбить мировую спесь.

Все пошло к чертям, да ко всем смертям.

Прогулялось времечко по костям.

Шпалы — в гниль, да в крошево — весь кирпич,

разлетелось все, что смогли достичь.

Тлеют клочья фото, расчетов, схем...

Наша классика — Пушкин и АКМ...

Посмотрю я родину на просвет:

где стоит дворец, там России нет —

по подпольям мы, по дворам трущоб,

посреди камней городских чащоб.

И Европа, эх, дрессирует нас,

тыча пальцем в грязный чумной Кавказ,

и ей все не так, и везде бардак,

а она — умна, а Иван — дурак.

Не отводит жадных холодных глаз,

ведь нужна ей эта земля — без нас,

и огонь войны как закат доспел...

Но для наших душ, и для наших тел

есть защита круче любых систем —

наша классика — Пушкин и АКМ!

* * *

Горят асфальтовые спуски

от солнца. И страна горит.

Я просто говорю по-русски.

Кто здесь по-русски говорит?

И торгаши, и бизнесмены,

и новозванные князья,

и те, кто ночью режет вены,

когда без "косяка" нельзя.

Но, кажется, невнятны фразы,

и речь уродливо резка.

Ползет словесная зараза

совсем чужого языка, —

такой развязывает водка,

а может, рюмка коньяка.

Услышу — видится решетка

и в кольцах крепкая рука.

Услышу — видятся отели

и денег грязная река,

Россию на таком отпели

(блатная жуткая тоска).

Ну что же, карты раскрывайте,

смотрите, лгущие, в упор.

За письменным столом давайте

начнем последний разговор.

Вы — на жаргоне, на иврите,

вы — так, что я не повторю,

вы — по-английски говорите...

А я — по-русски говорю.

1

2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="

"; y+=" 38 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--

39

Напишите нам 5

[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]

Вячеслав Лютый «ПОДНИМАЕТСЯ ВЕТЕР...» О ПОЭЗИИ МАРИНЫ СТРУКОВОЙ

Это имя открылось русскому читателю сравнительно недавно и как-то сразу, хотя и сейчас восприятие творчества Марины Струковой далеко не однозначно и разнится в зависимости от того литературного круга, в котором заходит разговор о молодой русской поэзии. Вышли, как ныне водится, небольшим тиражом две книги поэтессы — "Чертополох" и "Солнце войны", состоялись публикации в ряде центральных газет и журналов, была поездка в Чечню, в наши армейские части (выездной Пленум СП России), чтение стихов на передовой, в самом сердце сегодняшней кавказской войны. И все же, несмотря на горячий прием слушателей, Марина Струкова являет собой, как кажется, показательный пример опознанного, но так до конца и не узнанного, не понятого поэтического дара. Выпущенная из рассмотрения критикой глубина поэзии Струковой на фоне опознавательных знаков ее национального звучания свидетельствует о сугубо разговорной степени внимательности литературной критики сегодня, о готовности ее спуститься, подобно делоскому водолазу Гераклита, в семантические бездны, но одновременно не заметить, пройти мимо прозрачной глубины. И в том сказываются прагматизм нашей критики, ее скрытый нарциссизм, причудливо сочетающийся с митинговой экспрессией, пристраивающий ей в затылок (если позволителен такой образ) нахмуренную сосредоточенность оснащенного до зубов филологического знания.

Наряду со словами, источаемыми взрослой и непокорной душой поэтессы, изредка можно встретить примечательную детскость ее речи ("и никто не обидит нас"), а это, так или иначе, оттенок душевного доверия миру — пусть затаенный, но неизбываемый. Не случайно в стихах Струковой практически полностью отсутствует иронизм, о котором еще в начале столетия писал А. Блок и который, пройдя сквозь век, разрушил мир изнутри. Основа иронии — недоверие, тотальная ирония однозначно свидетельствует о недоверии бытию, которое пытаются заменить бытом — подменить дух душой и распространить душевное повсеместно. Большое и соборное распыляется до малого и герметичноиндивидуального — в конце тысячелетия это так очевидно.

Произрастающая из детского, отчетливого представления о мире поэзия Струковой вдруг явилась как битва за Имя, за свет, за дух и, в конечном счете, — за мир, который они должны собою наполнить. Ужас реальности, повсеместность обмана, торжество мистического Горя, приручившего целую страну, — все это присутствует в струковских стихах исключительно обостренно и видимо. И тут же: "в случае путешествия я выбираю Русь... в случае происшествия я выбираю бой... в случае поражения я выбираю смерть"; "поле битвы — мое убежище"; "И вот мы с тобою пришли... Не ждали нас долы и реки, идем как степная гроза"; "там, где нужно Свет беречь, вдруг герой в толпе является, как в золде — булатный меч"; "и я воевала, и в небо смотрела, великую волю любя, за смерть против жизни, за дух против тела, за ангела — против "... Детская непримиримость в сочетании с детской безутешностью — это то душевное, что через тебя детскую отходчивость и доверчивость накоротке связано с более тонкой материей духа. И такая проекция гнева и наказания совмещается даже не столько с упомянутым уже материнским и сестринским началом, но — с архангельским, воинским в высшей степени, помещенным в женскую душу и тело началом, в котором неразрывно и одномоментно проблескивает русское женское и русское воинское — жертвенность и доблесть. Перед нами — духовный воин. Эта высокая линия русской поэзии наиболее зримо представлена главными именами русской литературы, среди которых Пушкин, Лермонтов, Достоевский... Разумеется, не о соразмерности с ними идет речь, но о типе нравственного стояния, приверженности высшей Правде, готовности не отступить от светлого через сумрачное во тьму.