Газета День Литературы - Газета День Литературы # 152 (2009 4)
В мемуарах "шестидесятников" существует чёткое подразделение на "своих" и "чужих". Если в повествовании В.Грибанова речь идёт о "своём", например Михаиле Светлове, то никаких непристойностей о нём автор воспоминаний не рассказывает. И всё же вопросы возникают. Так, с какой целью появлялась в Коктейль-холле каждый раз в два-три часа ночи жена Светлова? Чтобы довести его до дома или оторвать от стакана, а может быть, то и другое вместе? Особенно пошлой, недостойной выглядит в такой ситуации шутка "обаятельного человека", обращённая к статной жене: "Зачем мне, бедному еврею, такой дворец? Мне бы хижину".
Совсем по-другому, с явной неприязнью Б.Грибанов пишет о русском пьянице С.Наровчатове. Он и нужду справляет в рояль на глазах у всех, и неэстетично-комично ведёт себя после выхода из клиники для алкоголиков… А Б.Сарнов в своих мемуарах "Скуки не было" (М., 2004) говорит о Наровчатове и как о "партийном функционере, отъевшем свиноподобную ряшку, неотличимую от морд других таких же партийных функционеров".
Д.Самойлов, любитель размашисто-негативных характеристик, к С.Наровчатову относится более благосклонно, чем Б.Грибанов, Б.Сарнов, Л.Чуков- ская и другие авторы. Из многих его разнонаправленных высказываний приведу одно (от 20 июля 1978 года), которое итожит предыдущие оценки и сфокусировано выражает отношение писателя к бывшему другу: "Масштаб человека определяется натурой. Наровчатов-характер или Наровчатов-личность мне чужды. Но в натуре его много незаурядного, много того, что можно ценить" (Самойлов Д. Подённые записи: В 2 т. – Т.2. – М., 2002).
В воспоминаниях Н.Коржавина "В соблазнах кровавой эпохи" (М., 2006), Р.Киреева "Пятьдесят лет в раю" ("Знамя", 2006, № 10), Ю.Кузнецова "Очарованный институт" (Кузнецов Ю. Прозрение во тьме. – Краснодар, 2007) акцент делается на "дневном", "светлом" С.Наровчатове. Показательно, что опорные слова в коржавинской характеристике поэта следующие: редкостно красив, "насквозь интеллигентен", "ярко, празднично талантлив". В отличие от Лидии Чуковской, для которой Наровчатов – "проигравший себя карьерист" (письмо Д.Самойлову от 28.09.1978 // "Знамя", 2003, № 6), Руслан Киреев называет Сергея Сергеевича сановником "с характером и принципами", отмечает его феноменальную память и фантастическую начитанность, высоко оценивает его как главного редактора, широту его идейно-эстетических взглядов прежде всего.
Последнее качество в Наровчатове выделяет и не менее резкий в суждениях, чем Давид Самойлов и Лидия Чуковская, Юрий Кузнецов, когда говорит о нём как о руководителе семинара в Литературном институте. Сергей Сергеевич "принимал все течения и манеры и давал студентам полную свободу". По отношению к Кузнецову Наровчатов проявил себя и как добрый, отзывчивый человек, который помог кубанскому поэту после окончания института остаться и прописаться в Москве.
То есть пьянством или карьеризмом личность С.Наровчатова не исчерпывается. К тому же свидетельства Н.Коржавина, Р.Киреева, Ю.Кузнецова я приводил ещё и потому, что выросло целое поколение читателей, якобы профессиональных филологов, которые историю литературы, личность и творчество отдельных авторов воспринимают с позиций модных стереотипов, односторонних подходов, полного или частичного культурно-информационного беспамятства.
Уж если Роман Сенчин, талантливый писатель и серьёзный критик, признаётся, что мемуары Р.Киреева открывают ему "почти неизвестную… страни- цу советской литературы" ("Литературная Россия", 2008, № 1), хотя в них, думаю, ничего нового не сообщается, то что же говорить о многих других…
***
В мемуарах большую роль играет авторская самооценка; степень её адекватности, как правило, определяет и адекватность других оценок и характеристик. В восхвалении себя любимого всех превзошёл Евтушенко, что, конечно, не неожиданность. По самохарактеристике поэта, он – "эпицентрик" ХХ века, а различные факты и события призваны сие подтвердить. Вот только некоторые из них: негр с Берега Слоновой Кости 25 лет носил в бумажнике газету со стихотворением Евгения Александровича "На мосту"; А.И. Микоян понял, что наступили новые времена, увидев очередь на вечер поэта; за Евтушенко "шпионили не только мелкие стукачи, но и председатели КГБ Семичастный и Андропов"; стихотворение поэта "Наследники Сталина" было доставлено в "Правду" на военном самолете с резолюцией самого Хрущёва.
В главе "Ни с болонками, ни с овчарками" поэт называет себя и всех "шестидесятников" "мауглями социалистических джунглей", а другую главу в свойственной ему манере завершает так: ""Волчий паспорт" – вот моя судьба". Тема несвободы, преследования Евтушенко и его товарищей лейтмотивом проходит через все мемуары. Об этом, по сути, говорит и Анатолий Гладилин в "Улице генералов", делая упор на том, что "они не печатались, они пробивались".
Данный широко распространённый миф в последние 15 лет был подвергнут убедительной критике как "справа", так и "слева". Довольно часто приводят в качестве контраргумента информацию, которую Евтушенко растиражировал в различных интервью, а затем включил в мемуары: поэт с "волчьим паспортом" посетил 94 страны мира… Отвечая на различные упрёки, раздающиеся в адрес "шестидесятников" в последние годы, Евгений Александрович заявляет: "Про нас, шестидесятников, порой сквозь зубы говорят, что наша смелость была "санкционированной". Это зависть к тому, как нас любили. Нам никто ничего не дарил – мы брали боем каждый сантиметр территории свободы".
По логике Евтушенко, и Анна Ахматова попадает в завистники поэта. Она, свидетельствует Лидия Чуковская, довольно критично отзывалась о Евгении Александровиче как человеке и поэте. Показательно, что на утверждение Чуковской: "Начальство их недолюбливает", – Ахматова отреагировала так: "Вздор! Их посылают на Кубу! И каждый день делают им рекламу в газетах. Так ли у нас поступают с поэтами, когда начальство не жалует их на самом деле!" (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. - Санкт-Петербург, 1996).
В "Шестидесятнике" есть "Глава, написанная не мной", где на 75 страницах приводятся отзывы о Евтушенко. Однако в этой главе не нашлось места для резко-негативных, уничижительно-убийственных высказываний о поэте Анны Ахматовой, Иосифа Бродского, Владимира Максимова, Галины Вишневской, Натальи Горбаневской, Владимира Соловьева, Александра Зиновьева, Владимира Бондаренко, Станисла- ва Куняева… Последний, в частности, в своих мемуарах "Поэзия. Судьба. Россия", ссылаясь на документ, обращает внимание на то, что перевод и издание книги Евтушенко в Голландии, по сути, спонсировались советским государством. Может быть, это Евгений Александрович и называет "брать боем каждый сантиметр территории свободы"?..
Вообще именно Станислав Куняев дал, на мой взгляд, самую точную оценку и мемуарам Евтушенко, и его личности, творчеству. В следующее переиздание "Шестидесятника", в "Главу, написанную не мной" советую включить – плюрализма ради – хотя бы такую цитату из мемуаров Куняева: "Пусть этот баловень судьбы, выкормыш "социалистических джунглей", этот сволочёныш, столько сил положивший для разрушения нашей жизни и воцарения ельцинской эпохи, пожинает плоды своих деяний – глядит на старух с протянутыми для подаяния ладонями, на мужчин, копающихся на помойках, на подростков с остекленевшими от наркотиков зрачками и мечтает только об одном, чтобы мы пожалели шакалов из его стаи – Собчака и Коротича…
"Волчий паспорт"? Да какой там волчий – сучий…"
Василий Аксёнов в книге "Зеница ока" (М., 2005) рассказывает о себе и "шестидесятниках", одним из которых является Юрий Ренье. В отличие от тех, кто оказался в Израиле, Германии, Франции, США и т.д., он остался "тута". Думаю, сие слово употреблено Аксеновым не столько по причине его известной ироничности, сколько из-за нежелания определять отношение своего героя к стране проживания при помощи традиционных ценностей и понятий. Не знаю, какого эффекта хотел достичь автор "Зеницы ока" следующим позиционированием Ренье, такой его культурно-духовной пропиской: "Кто-то ведь должен был позитивно оккупировать данную территорию".
Вот портрет "оккупанта" ХХ века Юрия Ренье в исполнении Василия Аксёнова. Он "ещё в школе грезил баррикадами Будапешта", а когда вырос, стал взрослым "барбосом", музыкантом и драматургом, брал иные баррикады – сердца девятиклассниц. То, что должно вызывать омерзение и желание дать в морду бородатому "дядьке" в шортах и майке, у его друга-шестидесятника вызывает одобрение и лёгкую иронию. Ренье девятиклассниц "учил слушать" джаз и трижды женился… В другом месте "шестидесятник-барбос" "манифестировал своё поколение" вновь через джаз, сюрреализм, кришнаизм (джентельментский набор недоумка). Ещё Ренье не голосовал за коммунизм, пел "Ожог" Аксёнова под гитару, преодолевал расстояния, чтобы раздобыть "кусок черновика со сквернословиями".
