Газета Завтра - Газета Завтра 782 (46 2008)
Случаются истории и позабавней. Один мой приятель сунул отца в бочку с дёгтем и вызвал пожарную команду: другой постоянно наступал отцу на пятки и дождался удара ножом; третий - интриган: ухитрился посадить мать в тюрьму и на свиданиях пел ей красиво и баритонально "не забуду мать родную"; четвертый мой приятель получил почетную грамоту и нарисовал на ней дружескую встречу Ивана Грозного и Петра Великого с сыновьями…
Таких историй великое множество, и каждый может рассказать подобных минимум с десяток. Но проблема на самом деле весьма серьезна: другие убедительно и самодовольно навязывают нам наш личный миф, в котором всё - сомнительно. Почему надо верить, что эти кудрявые дяди и тети с наглой оравой требующих, поучающих, назидающих, нападающих, ищущих денег и прав статистов суть мои родители и родственники. Они хлопают меня по плечу, излагают какие-то поговорки, бредовые жизненные истины, скабрезные анекдоты. Это еще ничего. Настроясь на торжественный лад, они славословят предков с георгиевскими крестами, золотыми медалями и Сталинскими премиями. Я хочу покоя, ложусь спать, ссылаясь на головную боль. Не тут-то было. В комнату входит, садится на краешек постели плешивый толстяк в шелковой пижаме и рассказывает, какие в нашей семье герои, в соседней - паразиты, в третьей - душегубцы. Последнее слово напоминает плоскогубцы. "Он что, - зеваю я, - свою внучку плоскогубцами придушил?" "Да ты нетрезвый, что ли?" "Пьяный, как есть пьяный, - прошипела юркая старушонка, незаметно скользнувшая в комнату, - от него вечно водкой разит, как от покойного отца. И вообще он… того". "Так надо “скорую” вызвать, - захлопотал толстяк, - а то в одночасье и готов". "Да там Шурка по телефону амурничает". "Какая Шурка, надо человека спасать!"
Семейный вечер я закончил в больнице.
Ко мне явился плешивый толстяк в синем галифе и розовом пиджаке, скрипя сапогами, как натужная телега (мой двоюродный дядя), заохал, зацокал, просвистел "Землянку", сострил: "Ты вроде бьёшься, как в тесной печурке огонь. Как оно, ничего? Да, брат, перепугал ты всех!" Что б тебе, сволочь, сказать? "Дядя, когда греческий царь Иксион влюбился в богиню Геру, она превратилась в облако своих очертаний, а потом в осьминога. Потому-то я такой нервный, вертлявый, неуклюжий… Скажи-ка, дядя, а ты видел уклюжих?" Дядя засопел, аккуратно поставил на столик пакет с макаронами, неожиданно мягко подкрался к врачу, заорал: "Клизму, почаще клизму, товарищ доктор. Говорят волшебное средство! Про Герку эту я слышал, она у нас лифтершей, а вот про царей этих, будь они неладны… сейчас вроде дозволено, а потом глядишь… и лагерь".
Потом притащилась тетя Ираида. Пока вынимала пакет с макаронами, всё рассыпала по полу. Персонал оживленно хрустел макаронами, какой-то профессор поскользнулся и долго ползал под кроватями больных - искал потерянное пенсне. "А у тебя, я вижу, макароны уже есть, кушай, племянник, кушай, в них калорий много, а я пока своих насобираю, много ли мне, старухе, надо. А у нас новости! - лопотала тетя Ираида. - Помнишь Семён Семёныча из аптеки? Ну, который с перевернутым протезом. Так у него по пьянке протез стащили. Ходит, сердешный, деревяшкой стучит", - тетя поучительно посмотрела на меня. Невольно поджав ногу, я зачем-то пробормотал: "Протезы часто крадут". "А Зойку-то, воровку, с работы сняли. Так она теперь палкой с крюком по мусорным бакам шарит. Пьяная шляется пуще прежнего. Ну ладно, заболталась я, надо еще поймать Петровича, чтоб комод починил. А ты, Дима, помни: не к тому тебя мать в муках рожала, чтоб ты водку хлестал. Ну, я днями еще загляну". И торопливо побежала, рассыпая из авоськи остатки макарон…
Господи, за что?! Внутренний голос шепчет: очутиться бы со всей компанией на необитаемом острове, вот начнется песня! Как можно жить в липком климате взаимной зависти, подозрительности, скрытой враждебности? Если держаться уклончиво и вежливо - прослывешь гордецом, если стараться всем понравиться - обзовут подлизой. Не всё ли равно? Да и можно ли назвать "семьей" группу случайных прохожих, вышедших из магазина или парка, с эскалатора или заводской проходной, объединенных сугубо материальными интересами, общими анекдотами и разрозненными знакомыми на протяжении пары десятков лет?
СЕМЬЯ ДОЛЖНА иметь прежде всего традицию, этический стандарт и общего духовного предка. Только при таких условиях возможно это оригинальное соединение. И, прежде всего, семья должна быть патриархальна. Книга Бахофена "Материнское право" относится к очень отдаленному мифическому прошлому, её отношение к современности сугубо сказочное. Люди меняются с каждым поколением, через десяток поколений их просто не узнать. Достаточно посмотреть фотографии начала двадцатого века и сравнить с современными - разница невероятная. Там чувствуется традиция и чувствуется семья. На современных изображениях лица ангажированы постоянными заботами, трудами, беспрерывной спешкой, ожиданием неурядиц и неудач. И ясно, что так оно и будет. Радость - самая обыкновенная вещь в мире - опустилась до уровня выигрыша в лотерею или в игорном автомате. Страдание - до истерических воплей и мордобоя.
КОГДА Я ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ - застал новых жильцов. Петрович - знакомый тети Ираиды - решил сделать из комода "дворцовую мебель" и покрывал его скверной позолотой, которая мазала всё и вся - даже плешь субъекта в синем галифе, что придавало оному вполне генеральский вид. Он сразу посуровел и ко мне более не приставал. Петрович соорудил в центре комнаты печку (ихнее отопление взорвёт и затопит весь дом), приставил лесенку и поселил на печке свою бабку - он принимал её за кошку и зачастую покрикивал "брысь". Бабка ночью распевала революционные песни и отличалась мужеством чрезвычайным: завыла "знают польские паны, знают псы-атаманы", свалилась в таз с грязным бельем и, как ни в чем не бывало, замяукала "как много девушек хороших". Петрович пришел в полный восторг и пригласил к нам жить двух баянистов. Синхронных баянистов: у одного была выбрита левая щека, у другого - правая; у одного бутылка водки торчала из левого кармана, у другого - из правого.
Отец с матерью ужасно перепугались прибавлению семьи. Мать горячо шептала отцу: "Вот соберешься утром на работу, а надеть нечего". Отец её успокаивал: "Да это ФСБ. Свои ребята из пятого отдела". Но, тем не менее, старался улизнуть пораньше на работу. Вообще на него как-то перестали обращать внимание. Петрович даже спросил у матери: "А муженёк ваш на фронте изволил пропасть? Так гнать надо этого дармоеда!" И выбросил пожитки отца в подъезд. Отец кричал, скандалил, кому-то жаловался, милицию приводил, наконец, получил срок и успокоился.
Петрович позолотил комод и стал начальником семьи. Мать шептала тёте Ираиде: "Вот это мужчина! Не то, что тот размазня. Ничего, в Мордовии из него человека сделают!" Потом приревновала тетю Ираиду к Петровичу. Тот усмехался: "Тощие вы больно. Вот приведу Машку Самоквасову (он описал в воздухе нечто облако- или ватообразное) - на всех хватит”. В этот момент люстра в верхней квартире упала - кирпичи и штукатурка посыпались на бабку. Старуха ошалела, сняла кирпич со лба и заорала: "Раскинулось море широко". Баянисты заливисто подхватили. Тут вошла Машка Самоквасова - нечто необъятное в цветастой юбке - и пустилась вприсядку. Баянисты перемигнулись и вытащили поллитровки. "Стоп! - цыкнула Машка. - Я стирать пришла. Грязища-то несказанная!" Посрывала кофты да блузки с матери и тёти Ираиды, стащила с генерала синее галифе и заплескала в корыте цветной водой. Баянисты пробовали её пощипать - на совесть отделала их мокрой тряпкой. "Ты бы, Петрович, портрет какой принес для плезира", - щегольнула Машка иностранным словом. "Есть, Марья Тимофеевна", - козырнул Петрович и вышел, печатая шаг. Отсутствовал, примерно, час, принес красивый яркий портрет: "Подвинься, бабка, дыру в потолке заделаем, а то взяла моду под люстрой спать". "Кто ж такой будет?" - поинтересовалась мать. "Это не кто-нибудь, деревня, а сам Григорий Сковорода". "И что ж ты будешь на нем жарить?" - прыснула мать.
В это время послышались гулкие удары в наружную стену. "Ах ты, боже мой, - захлопотал Петрович, - я же Лёньку-шофера позвал ядром стены поразбивать, чтоб просторней было, семья-то, глядишь, прибавляется." Действительно, падали жильцы верхней квартиры - люди, холодильники, диваны. Свалилась тетя Соня - подруга тети Ираиды - с настольной лампой и "Советской энциклопедией" и продолжала читать про падение Трои. "Что-то у вас, Ираидочка, квартиры объединяют? Или землетрясение какое?" Баянисты прятали водку в чей-то холодильник - затеплела больно. "Включить бы надо", - шепнул один. "А ты помалкивай, - прошипел второй. - А то Машка заметит - беда". Но Машка занялась другим делом: вылила корыто, развесила мокрое белье на пришельцах, скинула компьютер, за которым храпел старичок в длинной шинели, на старичка навесила занавески, носки и ковёр. "Хоть на человека похож стал, а то ни дать ни взять обалдуй с шарманкой. А теперь тебя в порядок приведу", - обратилась она к тете Соне. Облила её водой из таза и принялась стирать вместе с энциклопедией. "Что вы, Маша, - зарыдала тетя Ираида, - ах, Сонечка, Сонечка!" "Что Сонечка, Сонечка, - съязвила Машка, - я тебя спрашиваю, когда она в последний раз в баню ходила? А еще учёная…"
