Владимир Соловьев - Русская тройка (сборник)
Кажется, что демократия – идеальная самонастраивающаяся система со встроенными адаптационными механизмами, которая универсальна по своей природе и должна без сбоев работать в любой стране мира в применении к любому народу, а наличие некоторых страновых и исторических отличий представляется несущественным. Возникает устойчивое убеждение не просто в совершенстве, но и в универсальном характере демократического устройства, которому под силу даже приспособиться к разным стадиям развития общества благодаря заложенным в самой системе механизмам развития. Отсюда и стремление абсолютизировать и универсализировать демократическую систему, и склонность видеть в ней некий объективный закон природы. Результатом становится неприятие самой возможности какого-либо особого отдельного пути в развитии страны. Ровно по тем же причинам встретил такое резкое отрицание термин «суверенная демократия» – несмотря на всю его безупречность, ибо он подразумевает всего лишь демократическую форму правления с сохранением собственного внешнеполитического курса и, как результат, – приоритет интересов граждан страны. К слову сказать, этот подход реализован всеми состоявшимися демократиями в мире после перехода от стадии декларации принципов к их реальному воплощению. Конечно, многие страны, особенно те, что находятся на этапе становления, – как Украина, страны Прибалтики, Грузия, – в целях получения конкретных политических и экономических преференций от западного сообщества готовы выставить на торги единственное, что у них есть, – политическую и военную независимость. Именно поэтому термин «суверенная демократия» может применяться как дифференцирующий в описании стран, находящихся на переходном этапе. Позволю себе заметить, что, как правило, внутри стран, пожертвовавших своей суверенностью, ситуация с правами человека и соблюдением основных демократических принципов обстоит не лучше, чем в суверенных. Тем не менее западное сообщество предпочитает в этом вопросе политику двойных стандартов, так как ни агрессия Грузии в Южной Осетии, ни положение русскоязычного населения в Прибалтике, ни уровень коррупции в руководстве Украины никоим образом не соответствуют современным представлениям о том, что позволительно для демократической страны.
Итак, после длительных рассуждений о демократии остается совершенно непонятно, для чего все-таки существует эта форма осуществления государственного управления и почему в России она не вызывает доверия у большинства народа. Если перечитать все вышеприведенные соображения, они кажутся довольно стройными и логичными. Тем не менее отношение к обсуждаемому предмету наших людей выразилось в слове «дерьмократия», что в свободном переводе означает «власть сами-понимаете-кого».
Конечно, велик соблазн вслед за критиками последних 20 лет описать и ужасы обнищания народа, и разгул бандитизма – все это будет правдой. Но проблема гораздо глубже. В России подобная форма правления не приживалась ни разу за всю историю. Что бы нам ни рассказывали о Новгородском вече, вряд ли его собрания сильно отличались по своей сути от заседаний Палаты лордов. Данная система находилась гораздо ближе к власти боярских родов, чем к системе «один человек – один голос», так как право голосовать имелось отнюдь не у всех жителей Новгорода. Так что и эта форма управления очень далека от современного понятия демократии. И наша страна не одинока. Страны Юго-Восточной Азии и Аравийского полуострова вкупе с большинством африканских, латиноамериканских и южноамериканских могут считаться демократическими только с очень большой натяжкой. И если часть из них еще можно заслуженно упрекнуть в недостаточной развитости, то степень экономического прогресса, достигнутая в Японии, Южной Корее, Китае, Сингапуре, бесспорно, не допускает такого упрека в их адрес. При этом мы, чтобы не усложнять ситуацию еще больше, даже не рассматриваем культурный опыт цивилизаций Китая и Индии, имеющих полное право с улыбкой пятитысячелетних мудрецов внимать претензиям современных стран Западной Европы и США, которые как народы моложе вполовину, а как государства и вовсе не сравнимы с ними по историческому опыту.
Но тогда почему все эти народы не понимают своего счастья, и почему объективные, как нам их представляют, законы в этих регионах не работают? Ответ на данный вопрос не удается получить и при рассмотрении системы отношений между государствами – все-таки практически ни одна из стран сейчас не существует в абсолютной изоляции, кроме того, международные отношения важны для работы демократических настроек, поскольку у государства имеются как внутренние, так и внешние методы адаптации.
Главный заявленный принцип отчетности хорошо известен: государственный аппарат как организация, созданная для обеспечения жизни и воспроизводства согласившихся войти в нее граждан, регулярно отчитывается о целесообразности размера налогов и эффективности расходования общественных средств. Наличие конкуренции между государствами не дает им загнивать и побуждает искать методы по повышению эффективности функционирования бюрократического аппарата, причем здесь действуют несколько разнонаправленных тенденций. Во-первых, государство не может состоять из малого числа членов и находиться на слишком малой территории в течение достаточно долгого периода времени, не теряя части своих функций. В основном такие ограничения связаны с необходимостью проведения эффективных инфраструктурных проектов и выполнения оборонительных функций. Карликовые европейские страны сознательно передали внешним партнерам многие из основных признаков государства и скорее являются туристическими достопримечательностями, чем реальными политическими игроками. С другой стороны, большие страны вынуждены системно решать совсем иные задачи, зачастую связанные исключительно с размерами. Конечно, обустроить границу Лихтенштейна проще, чем границу Канады. При этом законы управления большими системами совершенно иные, и для их обслуживания требуются иерархически гораздо более сложные, многоступенчатые структуры, в которых с особой ясностью проявляются и заложенные генетически недостатки. Бюрократия имеет тенденцию к разрастанию и самосохранению, что особенно заметно на примере больших стран и межстрановых образований. Возникает естественное ограничение эффективности существования крупных структур.
Вавилонское разделение народов привело не только к возникновению разных языков, но и к введению в генетический код человеческого сообщества невозможности создания механистического, не построенного на религии единого правительства и единой страны. На наших с вами глазах рушится здание даже такой функционально далекой от государства объединительной структуры, как ООН. Созданная как переговорная площадка, эта международная организация в свете последних вооруженных региональных конфликтов потеряла сколь-нибудь значимое влияние на происходящее на планете, превратившись в синекуру для мировых бюрократов. Стремление сильных стран обеспечить свои интересы позволило им полностью игнорировать мнение сообщества или манипулировать им без всякой ответственности (что хорошо показали военные операции в Ираке). Попытка объединения в единую политико-экономическую структуру Европы тоже не увенчалась успехом. Ожидаемые положительные результаты не были достигнуты, а вот падение уровня жизни, связанное со значительным ростом цен в результате перехода на единую валюту, очевидно. Первый опыт невооруженного объединения оказался даже менее живучим, чем варварские эксперименты прошлого, и это при том, что объединение происходило между странами, близкими по политическому строю и уровню развития экономики.
Демократические принципы построения государства даже не смогли послужить надежным методом защиты от экономических и прямых вооруженных конфликтов. Борьба с терроризмом привела лишь к тому, что жизнь граждан усложнилась, а часть их свобод была принесена в жертву общей безопасности – пока без особого успеха.
С одной стороны, можно констатировать, что в самой системе заложены ограничения, не позволяющие разным народам потерять страновые особенности и превратиться в усредненных граждан мира через потерю собственной идентичности. С другой – налицо непонимание причин того, почему демократия ни в своем страновом, ни в международном аспекте не приводит к формированию долгосрочных позитивных тенденций.
Конечно, мы помним замечательное высказывание Черчилля, гласящее, что демократия ужасна, но это лучшая из возможных систем. Формулировка блестящая по своей афористичности и, как это часто бывает, совершенно непрозрачная. Один из возможных смыслов – апокалиптический, где демократии отводится роль тормоза в неумолимом регрессе человечества, и она важна уже потому, что замедляет скорость, с которой цивилизация несется к своей гибели. Идея симпатичная, особенно для создателей антиутопий, исчерпавших все возможности описания ужасов (вполне правдивых) тоталитаризма и осознавших, что и демократия вполне может порождать кошмары. Однако в этом случае демократии опять-таки придается характер некоего незыблемого, а значит, и универсального закона, который начинает действовать по достижении странами определенного уровня развития общественно-экономических отношений.
