Бегущей строкой - Елена Сергеевна Холмогорова
* * *
Отмечаю каждый раз, что впервые делаю что-то одна: вот открыла новый тюбик зубной пасты. Ловлю себя на том, как тяжело дается смена местоимений: «Я пойду» вместо «Мы пойдем»… Ахматова: «Надо, чтоб душа окаменела, / Надо снова научиться жить». Но я не хочу, не хочу, чтобы окаменела… «Господи! Избави мя всякого неведения, и малодушия, и окамененного нечувствия». И еще из вечернего правила: «Господи, даждь ми слезы»…
Ученые подсчитали, что за жизнь человек выплакивает около 70 литров слез, а это более четырех миллионов слезинок. В этой же научной статье неожиданно вычитала красивый образ: «Горе, не имеющее выхода в слезах, заставляет рыдать внутренние органы». Я теперь знаю: частые тяжелые вздохи мои не от астмы, а от горя.
* * *
Трюизм: тяжелее всего мелочи. «И наколовшись об шитье с невынутой иголкой…» Собираю Мишины вещи, чтобы отдать в храм. А в карманах носовые платки, зажигалки и вечные крошки от папирос, которые приходилось тщательно вытряхивать перед каждой стиркой…
* * *
Искала в диктофоне старый черновик. А поверх него записался радостный лай Барона – это Миша откуда-то пришел. Теперь это память о них обоих. А Миша говорил, что надеется после смерти встретить не только маму, но и наших зверей: кота Бурбона и пса Барона.
* * *
Продала квартиру, в которой мы прожили почти сорок лет. Продала дом в деревне, про который Миша говорил: «В Москве зимовка, а тут жизнь». Мы теперь свидимся не там.
* * *
Антоний Сурожский: «Главный грех человека – потеря контакта с собственной глубиной». Вот чего больше всего боюсь.
* * *
Не проходит. Мгновенный порыв рассказать, разделить. Вот прочитала у Георгия Владимова в письме матери о Кривицком, что у того была «замечательная способность делать из мухи слона, а потом торговать слоновой костью», и со стула вскочила, рванулась немедленно порадоваться вместе – а там… пустота. Vacuum horrendum – наводящая ужас пустота.
* * *
Яркий солнечный день, как всегда теперь невыносимый. Я выплакала все слезы в его последние часы, держа за руку. Не заплакала ни на похоронах, ни разу за долгие месяцы, которые теперь складываются и складываются в годы. Говорят: комок в горле. Нет, не так. Это птица, которую заперли во мне, как в клетке, и она там бьется.
В такие минуты уговариваю себя, иногда даже вслух – помогает. Иду по людной улице: ноги автоматом вышагивают, а сердце останавливается, останавливается, иногда кажется, что уже и остановилось. Иду и упрашиваю себя, увещеваю, ласково так с собой разговариваю, как никто и никогда теперь не будет: «Ну, хватит, не плачь, не плачь…»
И не сразу понимаю, что на самом-то деле опять не плачу…
Перечень утрат
Планета Юшино, или Сталк по заброшкам
Я мечтала попасть туда, как все мы тогда мечтали попасть на другие планеты. Да это для меня, московской девочки, и была другая планета. Родители, никогда не бывавшие в такой глуши, долго сопротивлялись, но мое упорство, а потом и слезы сделали свое дело. Провожали они меня напутствием: «Обещай, что, если тебе не понравится, вернешься через три дня!»
Но как мне могло не понравиться? И после моих рассказов никого не удивило, что и вопрос будущего лета был решен. Сейчас эти две поездки в моем сознании почти слились, я уже не всегда могу отделить события одного лета от другого…
«Брянская область, Севский район, село Юшино»… Я писала эти слова на почтовых конвертах, а когда приходил ответ, читала его вслух по многу раз, потому что моя няня – тетя Паня не умела разбирать почерк младшего брата Петра. А ведь он окончил семь классов, работал одно время счетоводом в конторе и выводил ровные строчки почти писарскими, но недоступными ей – с двумя годами церковно-приходской школы – буквами. Когда я открывала конверт, тете Пане, наверное, казалось, что брат ее видит, поэтому она всегда прихорашивалась, перекалывала шпильки на своем крошечном, с грецкий орех, пучочке или тщательно поправляла платок. Я терпеливо читала письмо два-три раза подряд – медленно и с выражением, а потом каждый день в течение недели. В конце концов, я выучивала его наизусть:
«Здравствуй, дорогая сестрица Прасковья Ивановна, с приветом к тебе из Юшино брат Петр Иванович и его жена Таисия Степановна. Мы все, слава Богу, живы-здоровы, чего и вам желаем. Новостей особых пока нет. У деда Бокая крыша в сарае провалилась, его зашибло, на санях отвез Васька-конюх в район. Корова наша отелилась благополучно, теленочек такой хорошенький, рыженький со звездочкой белой на лбу, но по весне придется продать – куда нам еще… Ваньку-косого поймали на самогонке, додумался, дурила, тишком в городе на рынке приторговать. Говорят, если штраф огромадный не заплатит, посодют в тюрьму. Лексей участковый приехал, аппарат увез, а браги две фляги на землю вылил – вся деревня два дня от духа пьяная ходила. Паня, здоровье наше пока неплохое, тяжело только стало управляться с хозяйством, мочи нет, спина пополам переламывается, ночами не сплю, а барсучий жир, что бабка Жилиха дала, помогает не очень. Ты все-таки там, в Москве, спросила бы врачей. А то фелшер мне такое сказал, мол, спина твоя не лечится ничем, а только лежанием на печи без всякой работы. Глупой! По осени еще до снега приезжал с Украйны сын Нинки-свистелки. Привез гостинцы. Рассказывал, как работает в шахте. Мы-то думали, что у нас жисть тяжелая, а все ж не под землей, где цельный день никакого Божьего свету. Приезжай, любезная сестрица, летом погостевать. Замучилась ты, поди, в этой своей Москве. На этом писать кончаю. Остаюсь ваш любимый брат Петр Иванович».
Наконец диктовался ответ. Для проверки точности записи я должна была читать каждое предложение, а потом раза два письмо целиком. Поправок тетя Паня не делала никогда.
Тетя Паня много лет спала на раскладушке, которую расставляла каждый вечер почти вплотную к моей кровати, пока отец не «выхлопотал» ей комнату в коммуналке. А все мое детство, как только мы гасили свет, я начинала приставать к уставшей за день от домашних хлопот няне: «Давай играть в колхоз!» Когда в школе проходили «Поднятую целину», многое казалось мне странным. Тетя Паня, родившаяся в 1916 году, ярко помнила, как отца заставили отвести в колхозное стадо корову со странным для меня именем Витонка – кормилицу семьи, где Паня
