Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина - Мэтьюз Оуэн
Еще в октябре 1941 года, за несколько недель до внезапного нападения японского флота на Перл-Харбор, не было никакой уверенности и в намерении Японии вступать в войну с Америкой. Напротив, премьер-министр Коноэ несколько лет отчаянно пытался заключить с Вашингтоном соглашение, которое позволило бы избежать войны в Тихом океане. Летом 1941 года посол Японии в Соединенных Штатах адмирал Номура был невероятно близок к заключению пакта о ненападении с президентом США Франклином Рузвельтом.
В современном Зорге мире альянсы создавались и рушились – даже между такими естественными врагами, как Гитлер и Сталин, или Сталин и японские милитаристы. Разведывательная работа Зорге самым непосредственным образом сказывалась на судьбах государств и течении войны в целом, что и отличало ее от деятельности большинства шпионов XX века, сопряженной с разоблачением агентов и провалами секретных операций.
Другой удивительный аспект истории Зорге состоит в том, что, в отличие от многих других сюжетов о таинственном шпионском мире, она подкреплена беспрецедентным количеством документов. После ареста японскими властями в октябре 1941 года раскололись все члены агентуры Зорге – за похвальным исключением одного из рядовых его сотрудников, Каваи. Все давали признательные показания, руководствуясь элементарным стремлением остаться в живых. Однако у каждого участника этой сети были свои мотивы для сотрудничества со следствием. Зорге уже много лет не находил понимания с недооценивавшим его московским руководством и написал в тюрьме пространное признание, хвастаясь в нем своим шпионским мастерством, профессионализмом и принципиальностью. В отличие от Зорге, нам известно, что его руководство в Москве откровенно ему не доверяло, подозревая в двойной игре. Зорге же до самого конца надеялся, что Советский Союз спасет его; поэтому в признаниях не было сказано ничего о его пошатнувшейся вере в коммунизм, о планах бегства и тайном банковском счете в Шанхае – обо всем этом нам стало известно из других источников.
Совершенно иное признание японцы получили от бессменного радиста агентуры Макса Клаузена. Он открыто заявил, что утратил веру в коммунизм, и даже хвастал, что систематически саботировал шпионскую деятельность Зорге, регулярно уничтожая или существенно сокращая полученные от начальника телеграммы. Клаузен, по всей видимости, надеялся на милосердие следствия, и его надежды оправдались. Лучший агент Зорге Хоцуми Одзаки, молодой журналист-романтик, ставший доверенным советником в кабинете министров Японии, стремился доказать, что его государственная измена на самом деле была своеобразным проявлением патриотизма. Одзаки рассказал следствию, что работал ради мира во всем мире и руководствовался интересами своей страны, пытаясь избежать войны между Японией и Россией.
Чем бы ни руководствовались заключенные, их свидетельства стали для японских следователей настоящей сокровищницей подробностей их жизни и шпионской карьеры с начала 1920-х годов. Более того, японская тайная полиция перехватывала и записывала секретные рапорты из Токио в Москву. Несмотря на усердные попытки, японцам не удавалось ни вычислить местоположение передатчика, ни расшифровать сообщения. Однако, едва Клаузен раскрыл книжный шифр, который он использовал для кодирования своих радиограмм, японская военная разведка смогла почти полностью прочитать секретную переписку Зорге с руководством в Москве. Признательные показания и расшифровки, составляющие два толстых тома, после войны были полностью опубликованы. В дальнейшем в эпоху маккартизма борцы с коммунистами в Соединенных Штатах часто использовали эти материалы в качестве ярчайшего примера того, как советская разведка может проникать в высшие уровни власти.
В огромных томах признаний и расшифровок, собранных японской полицией, а также в ста с лишним книгах, написанных о Зорге после его казни в токийской тюрьме Сугамо в ноябре 1944 года, есть две лакуны. Самое важное упущение – это советская версия событий. Ни одному западному историку не удалось получить доступа к досье Зорге ни в архивах Коминтерна в Москве, ни в архивах советской военной разведки в Подольске, и никто из них не ссылался на важные современные труды российских историков, опирающиеся на те части военного архива, которые с 2000 года были закрыты для иностранных ученых. В этой книге впервые рассказывается история головокружительной карьеры Зорге – агента Коминтерна; его опалы во время беспощадных сталинских чисток в рядах этой организации, коснувшихся всех, кроме самых раболепных иностранцев; его вербовки советской военной разведкой; недоверия и паранойи, в результате которых добытые им ценнейшие разведданные отметались как вражеская дезинформация. Впервые рассказывается и о том, как Зорге предпринимал отчаянные попытки предупредить Сталина о предстоящем вторжении Германии в СССР в июне 1941 года. Его предостережения систематически скрывались высшим руководством РККА из-за смертельного страха противоречить идее фикс Сталина, что Гитлер никогда не пойдет войной против него.
Второй недостающий в японской версии событий элемент – это отражение внутреннего мира Зорге, его сомнений и страхов. Как отметил Джон Ле Карре, шпионы – невероятно ненадежные рассказчики, ведь им снова и снова приходится сочинять о себе новые легенды. Значительную часть своей взрослой жизни Зорге существовал в мире, где над ним постоянно нависала угроза провала и ареста. За одиннадцать лет в Японии он не мог доверить свои тайны никому, кроме непосредственных подчиненных. Даже ближайшие его японские агенты Одзаки и Мияги так и не стали его друзьями.
Как и многие шпионы, Зорге был неуемным ловеласом. Шпионский дар неразрывно связан с талантом соблазнителя. По подсчетам американской разведки, во время работы в Токио у Зорге были романы по меньшей мере с тридцатью женщинами. Но даже любовницы Зорге так или иначе становились пешками в его шпионских играх. Одних он завораживал и пугал лихими ночными прогулками на мотоцикле. Других поражал своим самомнением, устраивая дома пляски с самурайским мечом и разражаясь пьяными тирадами о том, как он убьет Гитлера и станет богом. Даже в самые интимные моменты он разыгрывал роль человека более значительного. Он часто сетовал любовницам на одиночество, но ни одной из них не позволял разделить бремя тайн, которые он скрывал. Тем не менее свидетельства женщин, присутствовавших в жизни Зорге, дают ценное представление о том, каким он хотел себя видеть. Советские же архивы приоткрывают завесу над его частной жизнью, проглядывающей в письмах к его русской жене, а также в воспоминаниях и переписке с его московскими друзьями и коллегами.
Писать биографию Зорге – задача необычайно трудная. Большую часть своей жизни он провел в тени, и его выживание напрямую зависело от секретности. При этом он был экстравертом и всегда любил привлекать к себе внимание. После разоблачения, оказавшись в одиночестве в японской тюрьме, Зорге принялся создавать свой идеальный образ для следствия, а возможно, и для потомков. В обширной переписке с Москвой, в письмах жене Кате, в статьях, научных трудах и признаниях он оставил значительные письменные свидетельства. Однако, как и многие, казалось бы, общительные люди, свое истинное лицо он тщательно скрывал. Он был человеком с тремя лицами. Первое – светский лев: вызывающе необузданный, душа компании, которого обожали женщины и друзья. Второе лицо он являл своему московскому начальству. А третье – человека высоких идеалов и низменных желаний, погрязшего во лжи, – он не показывал почти никому.
Зорге умел пользоваться обстоятельствами, и это помогало ему на протяжении всей его сумбурной и переменчивой жизни. Он с умопомрачительной легкостью менял окружение, женщин, друзей, переезжал с места на место. Перед его саморазрушительной харизмой не могли устоять ни мужчины, ни женщины. Порой он всецело подчинялся собственным прихотям, настроениям, капризам, часто бывал по-детски эгоистичен. Он словно постоянно примерял неожиданные амплуа, наблюдая за реакцией мира и слегка видоизменяя свой образ в обществе. И, как многие одинокие люди, он хотел быть легендой и отчаянно добивался любви – но на расстоянии. В этом и состоял его парадокс: чем более успешным он становился, тем более невозможным для него становилось быть любимым.
