Рецензии на "Бедность, или Две девушки из богемы" - Виталий Владиславович Науменко
«О, этот город, подаренный нам с любовью за наши грехи, в наших венах течет портвейн твой, твои тополя освежают нас, не давая дышать, осыпая тополиным пухом, а в больших красных трамваях девушки прижимаются всем телом только к нам, отпихивая остальных, потому что мы слишком красивы и молоды.
<…> Да здравствует твой единственный подземный переход на Волжской с неизвестного происхождения дедом, играющим на балалайке приемом тремоло, переход, по которому так приятно прогуляться ночью, парк, построенный на месте кладбища и всех восьми Иерусалимских улиц, где упокоились и бабушка Циля, и дедушка Абрам, восьми Иерусалимских улиц, навсегда ставших Советскими!
<…> Город, переживи нас, но никому ничего не рассказывай, пока мы не попросим!
Весь текст романа пронизан любовью. Как пишет в своем блоге литературный критик Елена Иваницкая, ««Бедность, или Две девушки из богемы» – это романтизм не в расхожем, а в исходном смысле слова. Романтическая ирония автора направлена и на действительность, и на собственное произведение. Любовь, Свобода, Творчество, Гармония, Мечта – все это у автора (и его героя) совершенно всерьез и вместе с тем насмешливо, как еще Шлегель завещал в незапамятные времена. Великая тоска о Прекрасном – да, конечно. И насмешка над ней?».
Романтика и ирония: сейчас эти слова могут быть, скорее всего, синонимами, если даже не взаимозаменяемы. Бедный студент влюблен в девушку, которая ищет лучшей жизни в рамках матрицы, алкогольные трипы на набережной Иркутска, человек с гитарой по фамилии Деревянко, подпевающий эхом «люблю тебя», роман a clef, «с ключем» - здесь можно узнать многих создателей иркутской богемы под немного завуалированными фамилиями, и девушка в кафе, которая чертит в блокноте схему женского и мужского:
- Она, когда видит мужчину, всегда записывает схему мужского и женского начал, - объяснила Наташа. – Вид релакса. Вот смотри:
И она нарисовала на салфетке:
ххххххххх
хххххххххх
хххххххххх
- это женское.
А
ХХХХХХ
ХХХХХХ
- это мужское.
- Кстати, - продолжала Наташа, - все мужчины делятся на две равные категории. Вот тебе что в нас больше нравится: грудь или попа?
- Ноги, - машинально ответил Сережа. И после никогда внутренне не мог отказаться от этой доктрины.
Автор пытается создать новый миф города, этого плавильного котла для смешения социокультурных пластов, герой ищет гармонию в попытках существовать в мире, где разговоры о творчестве Рафаэля и творческие вечера в Музее декабристов перемежаются посещениями криминального рынка «Шанхайка» в поисках новой кожаной куртки, и, конечно же, гармония достижима только в рамках текста:
«…мы живем в таком месте, где до нас не было настоящей литературы. Мы первые. Мы можем и должны создать миф этого места. Этот захолустный город в наших руках превратится в экспонат, в Питер, понимаешь? <…> Литература – это единственная вещь, придающая существованию человека смысл. Или иллюзию его. Да и вообще, главное в литературе – это смысл, поэтому все абсурдисты, по существу, сволочи, они отнимают у нас последнее. Нет состояния, сравнимого с одержимостью замыслом. Нет преступления страшнее, чем плохо прописанная фраза».
Крах советского проекта и мода на вечно живые девяностые, кто-то взрослее и лучше тебя, кто мог бы объяснить тебе, как жить, но совсем о тебе забыл, гопники в парадном, разбившие главному герою голову за то, что он проходил мимо, и выставка фотографий прерафаэлитов, которую привезли в Сибирь в начале нулевых – две девушки из богемы доверчиво смотрят в объектив, выдержка 40 минут. Сережа Ненашев (лишний человек по фамилии и контексту) – в конце проработан на литературном партсобрании, умер (как объяснял сам автор), впал в забытье, очнулся от многодневного запоя и ушел со своей любимой девушкой в никуда, что было бы, наверное, лучшим из вариантов, но мы уже никогда об этом не узнаем. Сережа Ненашев, подвизавшийся во всех забегаловках своего Иркутска и стыдившийся бедности как тяжелейшего ярма, любящий красоту пуще покоя, готовый умереть ради этой красоты, тайно забирающийся в общежитие пединститута к своей Афродите Пандемос и при этом ее презирающий, при смеси жалости и брезгливости Сережа Ненашев оказался достоин своей судьбы:
«А после зима, хотя до этого действие происходило летом, Дом литераторов на Почтамтской, подвальный этаж. Немощные старики, занявшие все места в зале, полушепотом переговариваются между собою, все, как один, уродливы и безумны. Невозможно представить, что это недавние молодые люди, мечтавшие покорить весь мир…»
«Он сел на лед и уставился в пространство — совершенно белое, до рези в глазах, и пустое. Он сидел и думал — даже не о том, сон это или не сон, разум или нет, а о том, когда лед начнет таять»
«И они, взявшись за руки, медленно пошли по дорожке, иногда останавливаясь и целуясь».
***
Сергей Костырко
Виталий Науменко. Бедность, или Две девушки из богемы. Роман. Киев, "ФОП Ретiвов Тетяна", 2018, 108 стр.
Среди задач, которые ставил перед собой автор этого романа московский поэт Виталий Науменко (1977-2018), была задача написать “иркутский текст”, текст, посвященный городу своей молодости. И задачу эту, как ни странно, выполнил. Пишу “как ни странно”, потому как предметом изображения Науменко выбрал артистическую богему города, то есть самый маргинальный сектор жизни Иркутска. Герои Науменко, непризнанные писатели, музыканты, художники – остаются изгоями даже в своей профессиональной среде, ну скажем, для главного героя повести поэта Сережи участие в собрании официально признанных писателей города возможно только в кошмарном сне (и, кстати, сон этот в романе воспроизводится). У героев Науменко своя манера общения, свой стиль жизни, свой стиль речи, в которой сочетается — вполне естественно – жаргон городских низов с изысканностью речи интеллектуалов; ну и разумеется, стиль жизни этого маргинального сообщества во много определяет присутствие в ней алкоголя, который одаряет героев романа способностью прозревать в образах текущей вокруг жизни ее метафизические глубины.
Науменко здесь следует определенной литературной традиции, в русской прозе представленной, например, Ерофеевскими «Москва-Петушки».
Такой же традиционной выглядит и сюжетная линия, которая выстраивает повествование: любовь героя, «мучительная и безжалостная», в самом своем начале своем взаимная и счастливая, но с предсказуемым финалом, в котором происходит некое отрезвление девушки,
