Ослиный мост (сборник) - Владимир Ильич Ленин
Другое дело, что механическое накапливание образцов «разного» Ленина – а вот он может быть такой, а ещё такой, и сякой – едва ли гарантирует охотнику за курьезами привилегию «понять Ленина». Голых текстов для этого, пожалуй, мало: чтобы ответить на вопрос «что такое Ленин?», надо понять не сами слова, а те закономерности, в силу действия которых автор перетекает из одной формы в другую, обретает новые качества; увидеть, как из этих животворных противоречий формируется линия идеологического силуэта Ленина. Тогда, и только тогда, понимаешь, что занимающие значительную часть собрания полемические сочинения – когда Ленин репьем, банным листом и бульдогом цепляется к оппоненту и мучает его – написаны не ради механического удовольствия ловить своих противников на как можно большем количестве несообразностей – но, наоборот, чтобы показать, что те не видят противоречия, упускают различия, не понимают, что конфликт между разными частями мнимо целого неизбежен, и раз так – не улавливают сути событий.
По сути, «Ленин» – не набор текстов, но система: сложная, внутренне противоречивая, постоянно осциллирующая при взаимодействии с экстралингвистической реальностью. Эту систему легко описать как враждебную к человеку, не приспособленную для жизни «современного читателя» среду. Однако у системы есть и своя экология: изюм, выковырянный из булки, оказывается несъедобен. Набор ленинских greatest hits непременно превращается в политический аттракцион, естественный финал которого – уничтожение Ленина как актуальной фигуры: каждая вырванная из контекста цитата, накладываясь на другие известные или кажущиеся известными исторические факты, оборачивается уликой и оружием против Ленина. Даже и так, легко «вырубить», испортить и тем более «уничтожить» Ленина посредством превращения его в набор мемов, не удается; близок локоть, да не укусишь; и даже если вы сфокусируете всё свое внимание на записках в жанре «расстрелять-побольше-попов», то «Ленин» как система от этого заведомо нецелевого использования не рухнет – потому что рядом обнаружатся еще десяток записок с сообщениями о необходимости «беречь чувства верующих», «уважать священнослужителей» и «невозможности превращать церковь в клуб» и т. д. Эта система устойчива, она может выдерживать сильные стрессы, обладает «анти-хрупкостью», с годами хуже не стала – и, видимо, не станет; она как некоторые советские вещи – которые оказались настолько же добротными в смысле функциональности, насколько неуклюжими по дизайну.
По настриженным цитаткам вы никогда не почувствуете то, что Троцкий называл «физической силой интеллекта Ленина»; не поймете, почему сразу после смерти товарищи и коллеги Ленина, неглупые и много чего повидавшие в жизни люди, заказали эксцентрично выглядящие исследования его мозга – в надежде узнать, за счет чего мысли, которые этот мозг транслировал во внешний мир, могли каменные жернова проворачивать; где источник этой динамики.
Тексты так же мало могут ответить на этот вопрос, как заспиртованный мозг Ленина – но у их читателя есть шанс научиться различать в монотонной и монохромной массе нюансы – и видеть не склизкого политикана – сегодня он говорит одно, завтра другое, – а живой интеллект, успешно, здесь и сейчас, на практике, преобразующий мир из деградирующего и остывающего в молодой и стремительно расширяющийся. Именно в этот момент и появляется «Ленин», именно тут тексты Ленина начинают по-настоящему «светиться» – и вы получаете, хотя бы метонимически, через словесный рисунок, некоторое представление и о его политическом стиле. Стиле, главная черта которого – непредсказуемость, но не в том же смысле, в каком употребляют это слово, когда говорят о Трампе, – а непредсказуемость для профанов, непредсказуемость решений мудреца, чей диалектический анализ ситуации, развертывание мысли, архитектурное решение смысловой конструкции – недоступны для «обычных» умов и вот ровно поэтому – непредсказуемы. Это невероятно впечатляет.
Вообразите, что вы бредете по уходящему в водяную даль мосту – ну да, ослиному, что ж с того. В немецком это слово, кстати, возникло как калька с латинского «pons asinorum»; так у нас образуется мост к слову «понтифик»: буквально – мостостроитель: жрец, задача которого – как раз выстраивать связи, мосты – между Верхним и Нижним миром, богами и людьми, прошлым и будущим. В этом смысле Ленин, несомненно, был настоящим великим понтификом.
То, что вы наблюдаете во время прогулки по этому мосту (одно из достоинств которого, кстати, – возможность ощущать по отношению к Ленину то, что, опять же, Троцкий называл «пафосом дистанции»), – по ходу претерпевает изменения. Сначала вам, скорее всего, скучно, и единственное, что вы видите – это колыхание в волнах какого-то бесформенного, что ли, мусора, детрита истории; однако приблизившись и притеревшись взглядом к горизонту, вы вдруг осознаете, что там движется нечто живое; огромное «оно», которое играет в какую-то поразительную игру – всплывает и погружается, кружится и покоится: настоящий синий кит, чья грация исполина не имеет вообще никакого подобия.
Грандиозное зрелище.
Лев ДанилкинКак чуть не потухла «Искра»?[1]
Приехал я сначала в Цюрих, приехал один и не видевшись раньше с Арсеньевым (Потресовым). В Цюрихе П. Б. встретил меня с распростертыми объятиями, и я провел 2 дня в очень задушевной беседе. Беседа была как между давно не видавшимися друзьями: обо всем и о многом прочем, без порядка, совершенно не делового характера. По деловым вопросам П. Б. вообще мало что mitsprechen kann; заметно было, что он тянет сторону Г. В., заметно по тому, как он настаивал на устройстве типографии для журнала в Женеве. Вообще же П. Б. очень «льстил» (извиняюсь за выражение), говорил, что для них все связано с нашим предприятием, что это для них возрождение, что «мы» теперь получим возможность и против крайностей Г. В. спорить – это последнее я особенно заметил, да и вся последующая «гистория» показала, что это особенно замечательные слова были.
Приезжаю в Женеву. Арсеньев предупреждает, что надо быть очень осторожным с Г. В., который страшно возбужден расколом и подозрителен. Беседы с этим
