Газета День Литературы - Газета День Литературы # 125 (2007 1)
Несколько слабее, но всё-таки хором мы ответили:
– Патриот!
– Но в таком случае, если вы желаете стать настоящими филологами, – коварно завершил профессор свой иезуитский разговор с нами, – вам придётся ответить на главный вопрос гениальной повести: почему один патриот повесил другого патриота?! – И торжествующий пушкинист ушёл на перерыв, оставив вчерашних десятиклассников в полной растерянности. А на дворе ещё стояло сталинское время...
Когда вершатся и особенно когда завершаются исторические времена революций, государственных потрясений, социального распада жизни, то в обеих враждующих станах – и победителей и побеждённых – неизбежно начинаются разборки, особенно тяжёлыми и бессмысленными они бывают в стане побеждённых. Взаимные упрёки в предательстве, в роковых ошибках, в тайном сотрудничестве с врагами – вот обвинения, сопровождающие всякую историческую неудачу. Наша эпоха – не исключение. И наш русский патриотический стан, заразившийся с начала 90-х годов (особенно с октября 1993 года) этой болезнью, до сих пор не изжил её. Горько, но приходится признаться, что борьба с прямыми врагами из лагеря демократической интеллигенции не требовала от меня стольких жизненных сил, сколько пришлось за эти годы истратить на защиту своих убеждений, своего имени, своей чести и чести журнала от генетических патриотов – Владимира Бушина, Ильи Глазунова, Татьяны Глушковой, Виктора Астафьева... Даже с Александром Прохановым, с Леонидом Бородиным, с Валентином Сорокиным, с Юрием Бондаревым приходилось вступать в распри, ратуя то за историческую истину, то защищая своих покойных друзей... Правда, надо оговориться: прямым врагам я объявлял войну, как правило, первым, по своей воле, а от соратников по патриотизму лишь защищался. И только тогда, когда, как говорится, доставали и другого выхода уже не было, и промолчать было невозможно.
В этой внутривидовой борьбе волей-неволей мне пришлось выработать несколько правил. Во-первых, для меня всегда было крайне важно знать: бросающий тебе обвинение или даже оскорбление твой недавний соратник – не отказывается ли при этом от своих прежних убеждений? Не запамятовал ли он – вольно или невольно – свои слова, оценки и взгляды, которые исповедовал вчера? Атмосфера ренегатства в нашу эпоху стала настолько естественной, что измена убеждениям почитается чуть ли не доблестью, которой не гнушались гордиться самые известные люди советской эпохи – от Александра Яковлева до Михаила Ульянова, от Виктора Астафьева до Сергея Залыгина.
Все идеологические обвинения в мой адрес, вышедшие в середине 90-х годов из-под пера вчерашних друзей-соратников, вызывали у меня сначала лишь горестную усмешку. Я вспоминал при этом то "Гамлета" – "и башмаков ещё не износила", или поговорку – "что написано пером – не вырубишь топором". А сейчас, когда случается нечто подобное, всё чаще вспоминаю Сталина, любившего повторять мудрую пословицу античных времён: "Даже Боги не могут бывшее сделать небывшим".
Печальным драматическим эпизодом в моей жизни последних 15 лет была рукопашная схватка с Владимиром Бушиным. Началась она в 1989 году и была куда более тяжёлой, нежели распря с Глушковой. В отличие от неё, Бушин никогда не давал повода упрекать его в том, что он поменял взгляды, оценки, убеждения. Да и полемист он незаурядный. Но у него были и остаются другие уязвимые места: в яростном желании победить соперника во что бы то ни стало он не брезгует ничем. Может поглумиться, передёрнуть цифры, даты, факты. Может выдумать для себя удобный образ соперника и триумфально расправиться с ним, как расправляются с чучелами своих врагов шаманы диких племён. К тому же у него никогда не было литературного ореола – прозаик он никудышный, впрочем, как и стихотворец, что объективно делает его идеологические обвинения в адрес Распутина, Кожинова или даже Солоухина смешными и бессовестными. Он не способен осознать значение их творческого вклада в русскую культуру и лишь поэтому с удовольствием делает их мишенями своего язвительного глумления.
В своё время меня посетила мысль, что ненависть к Есенину на мгновение объединила двух непримиримых политических противников – "белого" Бунина и "красного" Бухарина, объединила настолько, что оба низвергали одинаковую хулу на великого русского поэта, говоря о его пьянстве, хамстве, о простонародной грубости его поэзии. Как будто это главное в Есенине, а не его великая, гениальная русская сущность.
Иногда неистовые ревнители патриотизма в своём клеветническом раже бывали настолько и явно несправедливы, что мне казалось, будто ими руководит некая третья сила, мечтающая о нашем взаимном самоистреблении. Вспомним стихотворение Юрия Кузнецова о том, как два отважных войска (а в дерзости Бушину не откажешь!) на радость маркитантам сошлись на поле брани:
А наутро, как только с куста
Засвистала пичуга,
Зарубили и в мать, и в креста
Оба войска друг друга.
Многие из нас стали мишенью патриотических снайперов!
Конечно, я был более других на виду, потому что пытался объединить вокруг журнала патриотов всех мастей, пытался свести коммунистов с монархистами, националистов с демократами-государственниками, писателей великого таланта и скромных тружеников пера. Задача была почти утопическая, но бывали времена, когда на страницах "Нашего современника" одновременно соседствовали Бондарев и Астафьев, Кожинов и Глазунов, Бушин и Вячеслав Клыков. Я понимал, что ни одна отдельно взятая патриотическая сила не одолеет русскую беду. Поэтому, когда Юрий Кузнецов публиковал свою поэму о Христе, в тех же номерах присутствовали священники, осуждавшие поэму, или Михаил Лобанов, выражение лица которого менялось, когда разговор заходил об авторе "Атомной сказки". Но я, насколько мог, терпел все эти русские раздоры, смирял гордыню то одной, то другой стороны, помня, что в такое время нельзя допускать, чтобы "один патриот повесил другого патриота". Худой мир лучше доброй ссоры, а все ссоры к тому же были недобрыми.
Я никогда не упрекал Распутина в его политических иллюзиях – в излишней доверчивости к Горбачёву или Солженицыну, потому что он для меня прежде всего был творцом "Последнего срока" или "Прощания с Матёрой".
Можно упрекнуть Владимира Бондаренко за его отчаянную попытку изобразить Бродского русским поэтом, но грешно забыть о его прекрасных портретах Николая Рубцова, Глеба Горбовского, Алексея Прасолова.
Если же следовать рапповским рецептам патриотической стерилизации талантов, то придётся выкинуть из литературной жизни Владимира Крупина, Веру Галактионову, Владимира Личутина с их прозой, Михаила Лобанова и актёра Александра Михайлова с воспоминаниями, Марину Струкову с её русским патриотическим неоязычеством и Нину Карташеву с культом православного воинства, Юрия Кузнецова с его последней поэмой. И что же у нас тогда останется? Пейзаж после битвы – громадное до горизонта смертное поле, усеянное телами лейтенантов, на поле стоит в оцепенении Владимир Бушин, а вокруг него хлопочут истинные победители сражения – маркитанты-мародёры.
В последние 10-12 лет мы с Бушиным не раз яростно спорили друг с другом в различных изданиях, продолжали нашу полемику и в личной переписке, и в телефонной перебранке. В одной из такого рода статей, опубликованной в еженедельнике "Патриот", Бушин писал: "Я сказал немало язвительных слов, но они же все правдивы и потому не могут считаться оскорблениями". И вот в издательстве "Алгоритм" осенью 2006 "года вышла книга Бушина ("пламенного критика и публициста, известного своей бескомпромиссностью" – как сказано на обложке") с завлекающим названием "Огонь по своим"... "Язвительных слов" там много, но давайте посмотрим "правдивы" ли они...
Я не буду говорить о мировоззренческих спорных оценках и толкованиях в работах Бушина. Гораздо полезнее для дела показать, что его саркастический, экзальтированный стиль изобилует фактическими ошибками, подтасовками, недостоверными сведениями, а порой и просто клеветническими измышлениями. Поскольку самая объёмная глава в книге посвящена мне – я без труда обнаружил и с огорчением подумал: "Если он обо мне нагромоздил столько выдумок и неправды, то, значит, и о других позволяет себе то же самое. Значит, и тем работам, которые я читал с интересом, тоже верить нельзя..."
Бушин, желая во что бы то ни стало доказать, что Куняев при советской власти на фоне того, как других литераторов преследовали, был сверхпреуспевающим дельцом, издававшим книгу за книгой, пишет:
"В 1965 году, когда, скажем, Синявский был арестован, Куняев отмечал пятую годовщину пребывания в КПСС и выход десятой по счёту своей книжечки" ("Огонь по своим", стр. 284. Далее все сноски сделаны по этому изданию).
