Эзра Паунд - Психология и трубадуры
Мистики вторят друг другу, говоря о связи между интеллектом и душой как связи, сходной с той, что соединяет чувства и разум; за неким порогом мы достигаем областей, где экстаз не смятение или безумие чувств, но пыл, возгорающийся в силу самой природы восприятия. Подобную мысль можно встретить и у Спинозы, когда он утверждает, что "интеллектуальная любовь к чему-то заключается в осознании совершенства этого" и прибавляет: "все создания жаждут такой любви".
Если в Провансе были люди, создавшие свой тайный мистический культ, в основе которого лежал их личный опыт, если служители Любви так же, как служители римской церковной иерархии, удостаивались видений, но при этом их волновала вовсе не "темная ночь души"[10] и прочие ограничения аскетической йоги, то это могло быть причиной скандала и вызвать ревность со стороны ортодоксов-церковников. Если мы увидим, сколь сходно было мышление тех, кто хранил верность Даме, и тех, кто хранил верность Богу, то увидим насколько похожи были музыка светская и церковная. Не на мелодию ли "Аллилуйя" пелись "Альбы"? Многие из трубадуров, - на самом деле, - почти все, кто умел писать и знал ноты, обучились этому в монастырях (Святого Мартина, святого Леонарда и других аббатствах Лиможа). Вряд ли им были незнакомы видения и доктрины ранних Отцов Церкви. Возвышение культа Богоматери, его языческое происхождение, окутывающие его легенды - все это находит для себя выражение в формах, которые слишком легко смыкаются с речами и витиеватыми рассуждениями о Госпоже Нашей Киприде[11], встречающимися у Арнаута, бросающимися в глаза в "Una figura della donna miae" Гвидо. А завершилось все это дантовским прославлением Беатриче. Здесь мы сталкиваемся с необъяснимым обращением к даме в мужском роде[12]. У Гвидо и Данте произошло окончательное превращение Любви в некое новое, языческое божество, одинаково далекое как от античного Эроса, так и от ангела Талмуда.
Я верю в некие неизменные основы человеческой природы, а значит, верю в возникновение греческого мифа из рассказов людей, переживших очень яркий психический опыт и пытающихся передать его другим так, чтобы оградить себя от гонений. Говоря в категориях эстетики, мифы - это истолкование душевных состояний: вы можете остановиться здесь, можете углубиться дальше. Несомненно, такие мифы постижимы в их обжигающей и сверкающей сути лишь для тех, кто действительно с ними соприкоснулся. Я имею в виду, что знал человека, действительно понявшего Персефону и Деметру, как знал и другого, постигшего историю Дафны, и одного, кто, сказал бы я, повстречался с Артемидой. Для них они были реальностью.
Представим, что наше тело - не более чем механизм. Нам никогда не отрешиться от родства с "братом ослом"[13]; за ним, однако, таится наше родство со всей пульсирующей жизнью вселенной, с этим вот деревом, с этим живым куском камня,. - оно не столь явно, хотя, быть может, куда наполненее - и только поэтому мы забываем о нем.
Вокруг нас мир текучих взаимодействий, а под ногами у нас зарождающийся мир живого леса, живых камней. Человек - его чувствующая физическая составляющая - это своего рода механизм, - представим для удобства что-то вроде электроприбора с выключателями, проводами и прочим. С точки зрения химии, человек есть ut credo[14] всего лишь несколько ведер воды, удерживаемых вместе некой сложной связью, символической, как фиговый листочек. Что касается человеческого сознания, то сознание иных, видимо, покоится или, вернее, сцентрировано в том, что греческие психологи называли phantastikon[15]. Мысли таких людей обращаются вокруг них, подобно мыльным пузырям, отражающим различные фрагменты макрокосма. Но есть другие, чье сознание - "зародышевое". Их мысли - внутри них, как мысль дерева – в семени, или в травинке, или в зерне, или в цветке. Такие умы более поэтичны, они влияют на разум вокруг и преображают его, как зерно - землю[16]. Этот последний род разума ближе живому мирозданию; именно здесь берет начало сила греческой красоты, ибо это всегда оказывается истолкованием живого мироздания, проявляясь в символах богов, божественных спутников[17] и ореад[18].
В эпоху Треченто тосканские поэты сконцентрированы на phantastikon. Если мы обратимся к Провансу, то обнаружим, что он был подготовительной ступенькой к Тоскане, то есть - в провансальской поэзии мы найдем лишь тусклые реликвии иного сознания; пусть кто-то и оплакивал утрату пантеона, но... Строчка за строчкой Арнаут будет повторять стихи Сапфо - однако целое странным образом покажется выхолощенным, если читать переложение сразу после греческого оригинала.
На смену Треченто приходит Гуманизм[19], и с его продвижением на Север нам являются Чосер и Шекспир, (Jacques-pere). Человек занят человеком, и за этим забывает целое и вечно изменчивое. И вот сперва нас ждет век драмы, а потом век прозы. Во всяком случае, когда мы действительно погружаемся в созерцание текучего, мы сталкиваемся с полом, или чем-то, ему соответствующим, "позитивным и негативным", "Севером и Югом", солнцем и луной - все зависит от того, какие термины, из каких религий или наук призовете вы на замену.
Я хотел бы указать на одну параллель, которую легче всего проиллюстрировать примером из физики: во-первых, это обычная электростатическая машина со стеклянным диском и вращающимися щетками, во-вторых - приемник беспроволочного телеграфа. В первом случае мы генерируем ток, или, если желаете, разводим статичные детали и создаем напряжение между ними. Оно сосредоточено на двух латунных шишечках или "полюсах". Сначала они в контакте, но, сгенерировав напряжение, мы можем немного их развести, и тогда между ними проскочит искра, сила которой пропорциональна расстоянию; если у вас лабораторное оборудование обычных размеров, искра "пробьет" или преодолеет сравнительно серьезную преграду, скажем, толстую книгу в тяжелом переплете. В случае с телеграфом у нас есть еще и заряженная поверхность - она создана таким же точно образом - регистрирующая движения в невидимом эфире.
А теперь достаточно просто подставить в эту формулу более сложный механизм и более тонкую форму энергии. Я вовсе не хочу возводить мой пример в догму, просто предлагаемые образы могут служить опорой для мысли.
Существует древняя гипотеза, что микрокосм "соответствует" макрокосму, что внутри человека заключены "луна" и "солнце". Из этого, на мой взгляд, следует, что существует по меньше мере два пути - я вовсе не хочу сказать, что они ведут к одному и тому же: один путь - путь аскезы, другой - назовем его, за неимением лучшего определения, - рыцарским. Идущий первым путем - монах это или кто другой, с бесконечным напряжением и затратами создает внутри себя второй полюс, вызывая к жизни заряженную поверхность, регистрирующую красоту, небесную или какую иную, средство тут - "созерцание". Во втором случае, который, должен признаться, как-то больше соответствует формуле "mens sana in corpore sano"[20], заряженная поверхность
возникает между двумя полюсами, созданными самой природой, разделившей человеческие механизмы на два типа.
Отметим, что полу присуща двойная функция, предназначение его двойственно: он ответственен за размножение и обучение[21]; точно так же в царстве текучих сил мы сталкиваемся с тем, что колебания одного вида в силу различной интенсивности производит свет или тепло. Какой ученый будет настолько глуп, чтобы утверждать, будто свет происходит от жара, - но разве менее ошибочен рационализм тех писак, что обнаруживают источник вдохновения или религиозного опыта единственно в инстинкте размножения?
Проблема, в той мере, в какой она связана с Провансом, сводится к следующему: Не приобретает ли эта "рыцарская любовь", весьма странная и экзотичная, некие переходные качества? Она питаема оттенками или интенсивностью переживаний - не принимают ли эти "оттенки" формы истолкования божественного порядка? Не ведет ли это к "овеществлению чувствительности" и истолкованию космоса как чувственного?
В самой нашей природе заложено - это бесспорно и относится к фактам, поверяемым наукой, - что при "нормальном ходе вещей" в иные времена, в некоторые определенные мгновения больше, чем в другие, человеку дано ощутить свое бессмертие. Прежде, чем судить, насколько сильно влияние этого феномена в Провансе, мы должны обратить пристальное внимание на историю различных оргаистических и экстатических культов и религий, - от относительно примитивной Вакханалии до куда более сложных ритуалов Изиды и Диониса - внезапно возникающих и столь же внезапно приходящих в упадок. Возможно, разложение жрецов этих культов было следствием допуска к таинствам одного-единственного неофита, который был недостаточно "sacerdos".
