Игорь Гергенрёдер - Смердячок, Попка Дурак и другие
Когда началась Первая мировая война, из шестнадцати командующих русскими армиями семеро носили немецкие фамилии и один — голландскую. Четверть общего числа русских офицеров составляли остзейские (прибалтийские) немцы. Сообщив эти данные, профессор А.И.Уткин в упомянутой книге приводит, в частности, эпизод, относящийся к концу января 1917. Николай II в Царском Селе принимал представителей союзников. «За столом парадного обеда Палеолог (французский посол — прим. моё: И.Г.) сидел рядом с престарелым министром двора Фредериксом и размышлял о касте „балтийских баронов“, которые, начиная с царствования Анны Иоанновны, управляли Россией и, будучи лично преданными царям, имели мало общего с русскими» («Первая мировая война», с. 321).
Палеолог, как и другие представители союзников, опасался, как бы Россия не заключила с Германией сепаратный мир. За что, собственно, русские проливали кровь? У А.И.Уткина сказано об одной из встреч Палеолога с Николаем II: «Он указал 3 марта 1915 года французскому послу на необходимость придать смысл жертвам, величина которых начала превосходить все мыслимое» (там же, с. 184).
Замечательно! Смысл отыскивается на восьмом месяце войны!.. Царь справедлив, совестлив, и народ получит-таки достойное вознаграждение, что следует из слов государя: «Я не признаю за собой права навлекать на мой народ ужасные жертвы нынешней войны, не давая ему в награду осуществление его вековой мечты. Поэтому мое решение принято, господин посол. Я радикально разрешу проблему Константинополя и проливов» (там же).
А.И.Уткин пишет, какой отклик находило у россиян то, что сулила им победа: «В массе крестьян „мечта о Константинополе“ всегда была (если она вообще была) неопределенной, а с течением войны эта цель стала еще более туманной, далекой и потеряла черты реальности. Всякие напоминания об освобождении Царьграда из рук неверных воспринимались в крестьянской массе как проповедь о страшном суде. В рабочей среде вопрос о Константинополе вообще не обсуждался. Здесь считали Россию и без того достаточно обширной. В широких слоях необразованного и образованного общества зрело убеждение, что царское правительство напрасно проливает народную кровь /…/ Мечта о присоединении Константинополя жила яркой надеждой в довольно немногочисленном лагере националистов и в среде либеральных доктринеров» (там же, с. 289).
А насколько ныне велик лагерь мечтающих о территориальных приобретениях? Небезынтересно: ряды империалистов весьма пополнили те, чей статус навряд ли много выше статуса крестьян в Российской империи. Меж тем из народных глубин нет-нет да и явится ответ на дробь барабанов и торжество воинственных настроений. Несравненно отчётливо оценён результат августовской войны с Грузией — выросшее союзное государство. Абхазия — Осетия — Русь! По две начальных буквы от первого и второго слова и третье слово целиком: отличный глагол! «А» вместо «О» впереди нисколько его не портит, придавая выражению этакую игриво-лихую небрежность.
Страна, вдохновляемая Смердячком, безусловно, реализует девиз. Однажды, в феврале 1917, вознаградить народ Царьградом помешала нехватка хлеба в Петрограде. О произошедшей перемене Антон Иванович Деникин отозвался: «Конец немецкому засилью!» В Феврале Семнадцатого окончилась история России, управляемой немцами. Длится иная история, и с девизом «…босрусь!» имеет дело лидер русской национальности. От имени народа Путин заявил, что если выбирать между колбасой и жизнью, мы выбираем жизнь!
И то верно. В период после Семнадцатого года было не раз блистательно доказано, что славная цель достижима и без наличия колбасы.
Советская империя с её победами, размахом и расцветом заняла достойное место в истории. Другое дело — чтобы править державой без малого тридцать лет, оставив неисчерпаемый запас гордости массе русских патриотов, русского лица не нашлось.
Бесспорно, симпатичное лицо явилось в свой определённый час. Михаил Сергеевич Горбачёв — мягкий, уступчивый человек, для которого невыносимо недовольство им, исходящее от влиятельной силы. В его натуре — стремление обходить острые углы, избегая агрессивности, держась за формулу «ведь можно же договориться!» Природа заложила в нём почтение к авторитетам, преклонение перед иерархией. Руководство не видело у него задатков властолюба, который будет кого гнуть в бараний рог, кого — щёлкать по носу, хотя бы и вчерашнего благодетеля.
Тех, в ком задатки замечались, на самый верх не пропускали.
Так вот, когда М.С.Горбачёв возглавлял Ставропольский обком партии, в санаториях края часто лечился могущественный Андропов. Обходительность обаятельного Михаила Сергеевича, не жалевшего сил в заботах о больном сановнике, выявилась как нельзя более удачно. И перед Горбачёвым открылся путь к вершине.
На ней оказался человек с внутренней заданностью — непременно видеть вышестоящего, соизмерять своё поведение с его оценками. Но теперь сам Михаил Сергеевич стоял выше всех.
Выше всех — в СССР, в соцлагере. То есть всех-то и не выше. И для этого характера совершенно естественно стал доминантной фигурой президент самого сильного в мире государства Рональд Рейган. Отношения стали складываться соответствующим образом, Михаил Сергеевич свернул холодную войну, снял с народов соцлагеря ярмо, явил невообразимое в советскую эру чудо — дал людям свободу во всеуслышание говорить правду. Перестройку многие давно не хвалят, над ней подтрунивают, но она — величайшая! — удалась. Горбачёв перестроил Земной Шар.
Это был исторический парадокс, ирония Провидения: сработали свойства личности, восхождение которой к высшей власти обусловила сама советская система.
Сегодня бывший глава государства, казалось бы, изменяет себе прежнему. Горбачёв хвалит нынешнюю власть, которая ненавидит свободу. Зачем ему это? Что заставляет его так не уважать им же свершённое? Характер. Это «Я» не могло измениться, оно именно и не изменило себе. Человек смотрит на вышестоящего.
Участь Горбачёва перекликается с мыслями Бертольда Брехта о «добром человеке», которого он сделал своим героем. Для кого-то «добрый человек» — вкусно приготовленный ягнёнок.
Борис Ельцин скромностью аппетита не страдал. Рослый, с лицом занозистой горластой сельской старухи, он был по натуре типичным персонажем афанасьевских «Заветных сказок». Всё-таки не зря они обессмертили всюду узнаваемого мужика, который недорого возьмёт, чтобы нескупо набздеть в церкви. Взгляните его глазами на мораль, принципы, на что-либо духовное. И вы представите, как он кивает, принимаясь с урчащим в утробе смехом лгать о совести, честности, справедливости и т. п.
Такие натуры бывают слишком нахраписты, и нахрап мешает им заполучить вожделенное. Скажем, шубу. Значит, воротник отрежут.
Ну, не удалось стать главой СССР — так в помойку его, государство, в преданности которому клялся всю жизнь. Россия поменьше — зато ж вся твоя! Не давала попадья — есть дьяконица.
То, как Ельцин управлялся с Россией, способно породить ещё один сборник «Заветных сказок», правда, совсем простенький, с надоедливыми повторами… Зипунный царь устроил тырбанку (делёжку), как её устраивали в некоторых уральских и сибирских деревнях, чьи мужики пошаливали на почтовых трактах. Добычу складывали в избе, к главарю подходил соискатель, зажмуривался и разевал рот. Главарь клал в него кусок медового пряника и, велев соискателю открыть глаза, указывал на его долю. Ею зачастую оказывалось что-нибудь незавидное вроде латаного исподнего. Смех! И уж вовсе раздавался хохот, когда другой соискатель получал в рот кусок коровьей лепёхи. Зато, открыв глаза, он мог увидеть предназначенное ему золотое кольцо или отрез парчи.
Ельцин был на тырбанке по-шахски щедр, разделив меж немногими то, чего лишил всех остальных. Именно поэтому тырбанка объявлена умными людьми не только необходимым, но в высшей степени прогрессивным делом. Она не вызвала массового ропота, слитного грозного крика о несправедливости. Население, пусть даже и не зная об истоке, почувствовало его родную прелесть.
Жаль, мировые аналитики не проведали о тайне уральских и сибирских мужичков. Сколько было бы написано о традиции, по праву заявившей о себе, о верности Ельцина глубинному народному духу…
Тырбанка тешила в Ельцине самосознание царя, он любил повторять, видимо, подсказанное кем-то из окружения: «Я царь или не царь?» Ельцин был уверен, что это слова Бориса Годунова, тогда как их произносит царь Фёдор Иоаннович. Русский президент, его свита отменно демонстрировали знание Пушкина и А.К.Толстого.
Но не стоит придираться и мелочиться, ибо самого Ельцина мелочность не отличала. Он не зажимал рты, не требовал «тащить и не пущать», он позволял публично подшучивать над собой. Это был хват с интересностью — субъект из тех, кто, напав на девушку и неся её к копне, с улыбкой позволяет ей колотить себя кулачками по спине и вырываться.
