Леонард Терновский - «Зачем» или «почему»
Но что же тогда вело правозащитников? Что заставляло их предпочитать житейскому благополучию сначала многолетнее ожидание беды, а затем череду лагерей и ссылок, изгойства за 101-м километром и поднадзорности? Что поддерживало их на этом трудном пути? Выше я уже говорил о нравственной мотивировке поведения диссидентов. Но может быть это лишь мое впечатление? Или аберрация памяти? Как все это подтвердить или опровергнуть? Попробуем раскрыть документы тех лет. Выслушаем свидетельства самих участников правозащитного движения.
Демонстранты против советской оккупации Чехословакии, — неужели же они наивно надеялись, что их крохотное выступление на Красной площади остановит танковую армаду!? Конечно, нет. Вот что они говорили на суде.
Лариса Богораз: «У меня было… соображение против того, чтобы пойти …соображение о практической бесполезности демонстрации, о том, что она не изменит ход событий. Но…для меня это не вопрос пользы, а вопрос моей личной ответственности»… «Для меня промолчать — значило присоединиться к одобрению действий, которых я не одобряю. Промолчать — значило для меня солгать».
Павел Литвинов, отвечая на вопрос прокурора, пошел ли бы он на демонстрацию один, ответил: «Безусловно».
В своем последнем слове Вадим Делоне сказал: «Я понимал, что за пять минут свободы на Красной площади я могу расплатиться годами лишения свободы».
Татьяна Великанова, жена Константина Бабицкого, на вопрос прокурора, отговаривала ли она мужа от участия в демонстрации, ответила: «Я не считала себя вправе его отговаривать, если это его убеждение и он действовал по велению совести».
(Хорошо помню, как я говорил в те дни одному своему другу: — «Демонстранты, сидящие в тюрьме, — сейчас самые свободные из наших сограждан»).
Тоша (Анатолий) Якобсон и Илья Габай лишь по стечению обстоятельств не вышли вместе со своими товарищами на Красную площадь: Тоша ничего не знал о предполагавшейся демонстрации, а Ильи вообще не было в Москве. Вот что писал Якобсон в листовке о выступлении своих отважных друзей: «…если бы даже демонстранты не успели развернуть свои лозунги и никто бы не узнал об их выступлении, — то и в этом случае демонстрация имела бы смысл и оправдание… Демонстрация 25 августа — явление не политической борьбы… а явление борьбы нравственной». И далее: «достоинство человека не позволяет ему мириться со злом, если даже он бессилен это зло предотвратить».
Мучительно переживая подобную нравственную дилемму, Габай писал в своей лагерной поэме: «Мне стыдно, что я жив, когда творят правеж».
Позволю напомнить, что и я, решившись войти в Рабочую комиссию по психиатрии (РК) и сознавая неизбежность расплаты за этот шаг, мотивировал свое решение тем, что «…не угрозы и страх, а совесть и долг должны определять поступки людей».
Быть может, выслушав эти объяснения, читатель поймет, почему сами диссиденты определяли порой свою деятельность как движение нравственного сопротивления. Было еще одно отличие правозащитного крыла диссидентства, делающее его в некотором роде интегрирующим и универсальным. Его приверженцы защищали не только «своих», но и всех преследуемых за слово и убеждения. Разумеется, подобные выступления не были свойственны исключительно правозащитникам. Случалось, что и «националы» из союзных республик, и «отказники», и «религиозники» тоже выступали в защиту преследуемых властями участников других диссидентских «конфессий». Но это было скорее исключением из правил. Для правозащитников же подобные выступления были в порядке вещей. Порой неосознанно, они следовали заповеди делать добро не только тем, кто и им делал добро, но часто выступали в защиту «чужих», случалось даже их ненавидящих и проклинающих.
Так, в седьмом номере самиздатской «Хроники», ставшей голосом правозащитников, сообщалось об аресте и последующем помещении в спецпсихбольницы А.Фетисова и трех членов его группы, — лиц, придерживавшихся тоталитарных, сталинистских и антисемитских убеждений. Относясь отрицательно к идеям Фетисова (считавшего, к примеру, что Синявского и Даниэля следовало расстрелять), «Хроника» призывала не забывать, что «фетисовцы» фактически осуждены за взгляды и называла безнравственными насмешки над людьми, находящимися в заключении, тем более удовлетворение тем, что власти отправили твоего идейного противника «в желтый дом».
Уже в первом номере «Хроники» помещено сообщение о закончившемся в Ленинграде процессе по делу ВСХСОНа. А ведь «Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа» (в котором было около тридцати членов) был организацией чуждой правозащитным идеям. В теории ВСХСОН не исключал в будущем даже насильственных действий с применением оружия. В своем девятнадцатом номере «Хроника» опять писала о судьбе ВСХСОН-овцев.
Надо ли множить примеры? В сентябре 75 г издателя и редактора самиздатского журнала «Вече» В.Осипова приговорили к 8-и годам строгого лагеря. С заявлением в защиту Осипова тотчас выступил академик А. Д. Сахаров, который, как писал он сам, не разделял ни большинства убеждений «почвенника» и «государственника» Осипова, ни позиций его журнала. Ряд правозащитников также подписали письмо в защиту Осипова. (По контрасту мне запомнилось жесткое высказывание в личной беседе со мной одного диссидента-"государственника", — что единственная польза от деятельности Сахарова состоит в том, что пока легион сотрудников КГБ следит за академиком и его окружением, православные патриоты могут с большей легкостью доставлять в Россию из-за рубежа религиозную литературу).
Эту линию — защищать всех гонимых за слово — неизменно проводили в своих выступлениях и Инициативная группа, и Московская группа «Хельсинки». Так, МГХ выступала в защиту всех узников совести, всех «религиозников» независимо от их конфессий, в защиту содержащихся в лагерях «25-летников», инвалидов, стариков и женщин. В мае 79 г. МГХ приняла в защиту основателя ВСХСОНа специальный документ — «Жизнь политзаключенного Игоря Огурцова в опасности». В январе 80 г был арестован православный проповедник о. Дмитрий Дудко, — и МХГ и несколько других правозащитников тотчас выступили и в его защиту. Впрочем, вскоре Дудко гораздо эффективнее защитил себя сам, — выступив с покаянным телеинтервью, он вышел на свободу.
Так почему же диссиденты выбирали для себя опасный путь оппозиции тоталитаризму? Потому что не хотели мириться с произволом властей и видели в гласности единственное средство противостоять беззаконию. Потому что, даже не надеясь добиться справедливости, а тем более свергнуть жестокий режим, они не желали соучаствовать своим молчанием в его преступлениях.
Человеческая песчинка не властна по собственному произволу изменить мир. Зато человек всегда может поступить согласно своей совести. А мир будет меняться сам по себе, почти всегда неожиданным и непредвиденным нами образом. Тех, кто просчитывает вероятные последствия своих действий (особенно в сфере политики), зачастую ожидают горькие разочарования. И напротив, случается, что нерасчетливые поступки одиночек (безрассудные и чуть ли ни глупые в глазах современников) история признает высокими и мудрыми.
Не крохотная горстка правозащитников сокрушила тоталитарный монстр, — его крах был обусловлен всем ходом истории и, прежде всего, банкротством большевистской идеологии. Не злоумышленники-диссиденты развалили СССР, — распад советской империи был неотвратим. Его лишь ускорили непосильные расходы на «оборонку», обусловленные экспансионистскими устремлениями и амбициями кремлевских геронтократов. Наивно связывать происшедшие в нашей стране громадные перемены с диссидентским движением. Они стали интегральным результатом всего хода истории. А не плодом деятельности немногих сотен (пусть даже тысяч!) противостоявших тирании людей. В смысле практических результатов диссидентство 60-80-х годов оказалось бесплодным. Но в духовном плане оно было существенным и важным.
Диссиденты дали обществу пример ненасильственного противления злу, нравственного сопротивления тирании. Первыми в советской истории они начали открыто противостоять тоталитаризму. При этом они были обыкновенными людьми, а вовсе не «рыцарями без страха и упрека». Они не были ни честнее, ни умнее, ни смелее своих предшественников — безвинных жертв и мучеников сталинщины.
Дело было в другом. Будущее, говорят, отбрасывает свою тень в настоящее. Уже явственно ощущались веяния новых времен. Было осуждено и ушло в прошлое пыточное следствие. Открытое несогласие с действиями властей больше не грозило расстрельным приговором. Была разоблачена (самими властями!) кровавая мясорубка конца 30-х, репрессии послевоенных лет, продолжавшиеся вплоть до самой смерти тирана. Многие тысячи реабилитированных вышли на свободу. А главное — рассеивалось наваждение «единственно верного учения», морок большевизма. И новое поколение сделало свой вывод из уроков прошлого: — Нельзя молчать, когда творится несправедливость!
