Юрий Черняков - Об Аркадии Стругацком (Беседовал А.Керзин)
— Во всяком случае, должен быть режиссер талантом не ниже… А как только режиссер талантом, так сказать, сравним, то получается…
Получается «Сталкер». О «Сталкере» Аркадий Натанович неоднократно говорил: «Это вещь Тарковского». Лично я сам слышал в «Доме кино», когда на одном из семинарских просмотров присутствовал Аркадий Натанович, был задан вопрос: почему вещь называется «Пикник на обочине», когда она так отличается от повести. На это Аркадий Натанович сказал: «Это произведение не наше. Это произведение Тарковского. Я его принимаю, я не считаю его испорченными Стругацкими, как вы, может быть, думаете, это просто другое произведение». Дело, наверное, даже не в гениальности режиссера, а как раз в этой предельной сценографичности их произведений. Как только вы прочитываете, у вас возникает абсолютно собственное видение всего, вплоть до портретов. Ричард Нунан у вас один, Арата Горбатый у вас другой, Вечеровский у вас третий…
Однажды он мне рассказывал, как они с Борисом Натановичем писали сцену с доктором Гоаннеком из «Жука в муравейнике», где этот самый, похожий на постаревшего американского школьника доктор в кепке с огромным козырьком… Аркадий Натанович долго копался в бумагах и вытащил маленький тетрадный листок на котором было: река, пристань, курорт «Осинушка», дачи, дача номер три, дача номер шесть, замаскированная под нужник кабина нуль-Т, маршрут Максима, как он переплывал реку и подплывает к доктору Гоаннеку… Как только создана эта вот, скажем, мизансцена, тогда можно начинать писать. Раньше — нельзя.
Может быть, и это тоже, в какой-то степени, льет воду на мельницу моих рассуждений о том, что Аркадий Натанович был, помимо всего прочего блестящим педагогом.
Он обожал четкие формулировки, он обожал предельно ясные постулаты, определения, выражения своей мысли. Он всегда, кстати, требовал: «Неясно — спроси». Поэтому, в свое время, когда я получил в подарок рукопись «Хромой судьбы», после того, как я прочел, я был горд, что я нашел опечатку, вместо слова «эпитет» было написано «Эпиктет», на что Аркадий Натанович мне сказал: «Это не опечатка, это другое слово: Эпикт'ет. Не знаешь?» — «Нет». И он мне объяснил.
Если ты пытался уйти от той темы, в которой ты плаваешь, он это очень быстро и четко понимал. Он никогда, Аркадий Натанович был очень тактичным человеком, сразу не хватался за это, не вылавливал человека за его неграмотность, он просто пропускал это, как будто мимо ушей, шел на поводу при уводе от темы, но мнение о человеке у него складывалось. По тому: спрашивает человек или не спрашивает, знает, может ли он сознаться в своем незнании, то есть, если он знает — отстаивает свое знание, если он не знает — согласится со своим незнанием, принять другое знание, грубо говоря — обучаемый это человек или необучаемый, самодовольный, спесивый или интеллектуально потентный — тут масса ходов может быть… От этого, в общем, маленького теста, который никогда им преднамеренно не устраивался, человек, как правило, в разговоре с таким интеллектуально богатым собеседником, каким был Стругацкий, сам попадал в эту самую «воронку», яму. И вот как он из нее потом выходит — это становится тестом.
Если вы помните, на заре телемостов в период перестройки, что начал Познер, сначала, с Донахью, потом был период год или полтора, когда пошли самые всевозможные телемосты: с Сан-Франциско, с Сан-Диего, мостовались швеи, писатели, физики, литераторы, политики, все кому не лень наводили «на халяву», так сказать, эти мосты при помощи журналистов. Так вот, был телемост, посвященный проблеме полета человека на Марс. Это как раз одна из немногих телепередач, в которой принимал участие Аркадий Натанович Стругацкий. И был приглашен туда как раз потому, что ну кто еще лучше будет говорить о проблеме полета человека на Марс, когда мы уже ступили американской ногой на поверхность Луны, мы — я имею в виду человечество, уже запущена была «Вега», уже запущены были автоматы к орбите Юпитера, то есть, было все: тут тебе и «Путь на Амальтею» — второе путешествие Быкова, тут тебе и пиявки марсианские, те же самые «Стажеры»… Если мы говорим, что непонятно, почему в издательстве «Художественная литература» не взяли предисловие япониста Стругацкого к переводу японского романа, то почему создатели телемоста на тему «Полет на Марс» взяли Стругацкого как эксперта, совершенно ясно. Единственный человек, из всех, кто там был, космонавтов, инженеров, представителей НАСА, представителей Чкаловского отряда космонавтов, который говорил о том, что это полный бред, был Аркадий Натанович Стругацкий. Савицкая тогда кричала, что она готова, если она сейчас беременная, она готова выкинуть или лететь в космос и рожать там, на что Аркадий Натанович говорил: на Земле столько дел и так мало денег, что угрохивать ради, в общем, дешевого рекламного трюка… Проблемы: как будут космонавты, через какой перигей или апогей орбиты, оверсаном или в плоскости эклиптики — его просто не интересовали, и совсем не потому, что он в них не разбирался — он разбирался, но там мы видели, что Стругацкий выступал в роли Ивана Жилина из «Стажеров»: «Главное — на Земле». Вот это умение, во-первых, иметь свою точку зрения, во-вторых, отстаивать ее, основанное не на собственном самосознании, не на ощущении самоценности, не на понимании себя, как высшего эксперта или судьи, а основанное только на знаниях, знаниях очень широких, и, то, что я, как врач, обычно называю, на умении взвешивать клиническую ценность симптома. Стругацкий на этом телемосту выступил как раз как хороший клиницист — он оценил клиническую ценность всех симптомов — и трюкачество, и технические несовершенности современной научной и технической базы, этическую ценность, необходимость — положил все это на одну чашку весов, на вторую чашку весов положил все то, что человечество может решить объединенными усилиями, как оно объединилось, якобы, для полета на Марс, и понял, что чашка с Марсом улетела далеко вверх.
— И за что потом был лаян…
За то был неоднократно лаян. Для меня этот пример представляет очень большую ценность как мера, сущность, эпизод из его жизни, его биографии, тем более, что я сидел вместе с ним на кухне возле телевизора, и мы с ним смотрели этот телемост, эту запись. И он комментировал, что было вырезано, что было недодано. Так что если бы было додано все, что он говорил, я думаю, что критика была бы во много раз сильнее и на несколько порядков несправедливее.
…Научные, технологические разработки в их вещах всегда велись с привлечением специалистов. Еще и поэтому, наверное, был очень широкий круг знакомых. А среди знакомых всегда были только люди порядочные и честные, или, как было принято говорить в этой семье — «лучшие мастера по холодильным установкам». Дело в том, что в молодости другом семьи был самородок, изобретатель, а по образованию, профессии, он был инженер по холодильным установкам. И вот термин «лучший мастер по холодильным установкам» относился ко всем — он относился к Нудельману — как к лучшему специалисту по холодильным установкам в области фантастиковедения, он относился к Гумилеву, он относился к астрономам, писателям, художникам, к космонавтам — Гречко у Аркадия Натановича был лучшим специалистом по холодильным установкам в космонавтике. Вот эта предельная скрупулезная точность в современном научно-техническом обосновании фантастических реалий Стругацких. Вспомните: метеоритная атака в атмосфере. Для любого астронома, для любого планетолога — это уже прокол. Но! В третьей части, когда Максим летит на этом жутком бомбовозе, он опять атакуем автоматическими ракетами и он вспоминает: «Вот она, метеоритная атака!» Здесь точно соблюден еще один литературный закон Стругацких: на каждой конкретной странице читатель знает ровно столько, сколько автор. Ни в коем случае нельзя ставить читателя в положение дурака. Это колоссально трудно, потому что вы разработали уже всю вещь, вы знаете, чем она заканчивается, вы знаете, что за что цепляется… Написать так, чтобы на двадцатой странице у тебя не торчали уши того, что будет на двадцать шестой, не в смысле сигнала, не в смысле «гвоздика», а в смысле того, что ты объясняешь ситуацию на двадцатой странице тем, что будет только на двадцать пятой. Читатель ощущает себя дураком. Этого делать нельзя. И это отнюдь не прием детектива, как очень многие пытаются оправдать свою небрежность: мы вот тут покажем, а вот там это объясним. Это — литературная небрежность.
— Стругацкий-японист… Сразу вспоминаются имена: Уэда Акинари, Акутагава Рюноскэ, Кобо Абэ, Ихара Сайкаку, Санъютей Энте и, конечно же, «Сказание о Ёсицунэ»…
Мое лично, например, знакомство с «Ёсицунэ-моногатари» совпало с моей второй женитьбой. Полная, десятилистовая рукопись «Сказки о Тройке» была мне подарена со следующей надписью: «Дорогим имярек. Сейчас я даю главный бой великой рукописи „Ёсицунэ-моногатари“», ну и дальше «…мысли о вас…» Все. Вот это было по-настоящему мое первое знакомство с Ёсицунэ. Второе знакомство с Ёсицунэ было как раз в связи с предисловием.
