Газета День Литературы - Газета День Литературы # 156 (2009 8)
Либеральный еженедельник "Open Space.ru" 31.07.2009 в статье о поэзии "Варварство – эллинизированное, мир – пластмассовый, действие – прямое" даёт аншлаг – "Взрослые Гандлевский и Медведев, детский Сатуновский и недетский Бондаренко; поэзия на BBC, а поэт – в тюрьме", и далее пишет: "Активизировалось на этой неделе и консервативное крыло. Во-первых, можно было бы упомянуть известный текст В.Топорова о В.Гандельсмане, но комментирование публичных доносов не входит в задачу этой колонки. Владимир Бондаренко в газете "Завтра" представил свой вариант рейтинга "50 русских поэтов XX века". Список начинается Случевским, заканчивается Губановым, а внутри Е.Евтушенко соседствует с С.Куняевым, П.Васильев с О.Мандельштамом, Д.Самойлов с Т.Глушковой. Список показательный, такой мог бы выйти из-под пера умеренно консервативного советского критика брежневской эпохи, если бы ему чуть ослабили идеологические вожжи. Впрочем, В.Бондаренко и есть такой критик. Он, однако, выглядит образцом умеренности и компетентности на фоне А.Ермаковой, опубликовавшей в "ЛГ" рецензию на книгу "Солнце без объяснений. По следам XIV и XV Российских фестивалей верлибра: Сборник стихотворений"…"
Не знаешь, обижаться или гордиться. Впрочем, если идти от истинных установок критики ХХ века, в том числе и советской, то я согласен с обозначением себя как "умеренно консервативного советского критика", ибо критика ХХ века, в том числе и советская, воспринимала литературу, как и в античные времена, не просто как развлечение или забаву, а как прямое воздействие на душу человека и на всё общество в целом. Сегодня господствует совсем иной взгляд на литературу. Сами же либералы признаются в крахе постсоветского либерального искусства. Поэт Максим Амелин указывает на пластмассовость современного ему искусства: "Вещь недолго и нетрудно изготовить по определённым шаблонам, но, в то же время, она недолговечна в употреблении и совершенно взаимозаменяема. Одна пластмассовая ложка вполне заменима другой пластмассовой ложкой. Вот такая у меня концепция. Поэтому такое бесконечное количество поэтов, каждый сезон приносит новых гениев, и потом их напрочь забывают через сезон". Поэт Александр Кабанов ещё более откровенен: "Нужно изначально понять, что писать стихи – это удовольствие телесного уровня. Как только ты это понимаешь, ловишь этот кайф…"
Я думаю, что все критики моего поколения и старше, от Топорова до Чупринина, от Аннинского до Лобанова, от Курбатова до Латыниной – такие же "советские критики брежневского времени", кто поконсервативней, кто полиберальней, и не считают поэзию телесным наслаждением или же пластмассовой ложкой. А что касается моей консервативности, то она и заключается в том, что как консерватор, как охранитель прошлого я не могу отказаться при составлении своего рейтинга даже от чуждых мне поэтов типа Евтушенко (читайте мою статью "Оральный пафос Евтушенко") или Багрицкого. Консерватор не сбрасывает никого из заслуживающих поэтов минувших дней с корабля современности. А либерал, забыв спокойно и о Павле Васильеве, и о Юрии Кузнецове, составит весь список из бесконечного повторения своих "четвёрок" от Пастернака до Мандельштама, постепенно снижая качественный уровень до Веры Инбер и Ильи Эренбурга. Когда-то Владимир Маяковский любил посмеиваться, читая вслух пародию одного из консерваторов: "Дико воет Эренбург, Повторяет Инбер дичь его. Ни Москва, ни Петербург Не заменят им Бердичева". И ещё. Похоже, что Виктор Топоров так же, как Ефим Лямпорт или Изя Шамир, прочно вписаны в чёрный ряд "консерваторов". С чем и поздравляю своих коллег.
Интересно, а либералы из "Open Space.ru", возмутившись моим сопоставлением разных имён, поинтересовались, как Осип Мандельштам относился к Павлу Васильеву, а Давид Самойлов к Татьяне Глушковой. Ведь, это всё – тоже "советские поэты", и отношение к поэзии друг друга у них никак не определялось по пятому пункту или по идеологической направленности.
Думаю, что и альтернативный список поэтов, составленный, в основном, из интернетных сообщений читателей на форуме "Завтра" и добавлений читателей Живого Журнала, не всеобъемлющ. Много на Руси поэтов, хороших и разных. Даже из читательского списка половина осталась за бортом, никак не влезали в указанное число. Тут уже я сам вычёркивал лишних, исходя из собственных критериев. Меня и судите. Читайте альтернативный список поэтов ХХ века в следующем номере.
Андрей РУДАЛЁВ МИССИОНЕР ДУХА
"В области духа христианство –
самая великая революция"
Фёдор Абрамов
О религии мы рассуждаем, как о чём-то прошедшем через третьи руки. Православие для многих из нас стало чем-то чужим, забытым, чудом сохранившимся реликтом из прошлого, мы часто не ощущаем живой, сердцем бьющейся взаимосвязи между нашим прошлым и настоящим. Мы живём одним моментом и то, что грозит разорвать, порушить его границы, мы пытаемся перечеркнуть.
Перечеркнуть, забыть то многовековое прошлое, составляющее нашу гордость и славу, забыть ту тысячелетнюю могучую культуру – наследницу великих культур древности и опирающуюся на Православие. Хотим мы этого или не хотим, но именно эта традиция и является, по сути, нашим всем, из неё складывается то понятие, которое именуется духовностью. И неважно, делает ли писатель сознательную установку, или же он просто талантливый художник, но эта традиция, эта культурная память, несущая в себе огромный духовно-нравственный потенциал, систему ценностей, подспудно прорастёт в его текстах. Главное, чтобы художник был искренним, правдивым человеком. Именно такой пример и являл собой Фёдор Абрамов – писатель, подходивший к христианству чрезвычайно осторожно, открывающий его, в первую очередь, через народную нравственность. Исследуя душу, к примеру, простого крестьянина, он ясно осознал: сколько бы ни выкорчевывали, ни отнимали у человека веру, она – жива. В ней, в её неописуемой красоте и необыкновенной чистоте – залог возрождения нации и каждого отдельного человека.
Чрезвычайно важным является открытие в конце 90-х для широкого круга читателя неоконченного произведения Абрамова – "Чистой книги", которое самим автором расценивалось главным делом всей его творческой биографии.
Первое и, пожалуй, самое главное, о чём напоминает нам Фёдор Абрамов – это его свидетельство, что вера жива, она везде, она воздух, пропитанный тысячелетней историей, её невозможно выкорчевать, ведь даже разобранный по кирпичикам монастырь, церковь получает новую жизнь: из её останков складывают деревенскую избу (роман "Дом"). Так и вера, святость переходит и вживается в быт людей, уходит на подсознательный уровень и становится той естественной религией, коей было язычество для наших предков.
Крепко сидит в народном сознании Евангельская этика. Она воспринималась неким преданием, переходящим из поколения в поколение; завещанная родителями – живая, неотрывная от обыденной жизни (Федосью учила "родная мать: добрым словом да смирением обезоруживать ругателей и лиходеев"). Здесь в душе человека и хранилась эта вера, будто сокровище в заветном сундучке, именно в ней была перенесена через лихую годину и отсюда заново воссияет миру. Что очень важно, писатель говорит о стремлении человека навстречу Церкви, но и о необходимости движения Церкви навстречу человеку. Ведь люди будто бурей огромной разрушительной силы были вырваны с корнем, оглушены, их сознание было задавлено. Задача Церкви приживить их обратно, врастить заново в почву. Как раз в том, что Церковь не всегда шла навстречу человеку, не всегда должным образом вслушивалась в его проблемы, замечала его нужды, Фёдор Абрамов видит причину того, что человек отошёл от неё и с головой окунулся в омут различных теорий, обещающих ему скорые жизненные блага.
В "Чистой книге" писатель говорит о двоякой роли Церкви: "прогрессивная (Русь объединили) и отрицательная: научила русского человека умирать, но не научила жить (воин, но не личность)".
Эта двойственность отражается во многом. Существует Марьюшка, монастырь с его суровой аскезой и, с другой стороны, сельский священник Аникий, проповедующий красоту и радость жизни. Отсюда и нет общей точки зрения по вопросу о ценности земного человеческого существования. Жизнь – высшее благо, высшая ценность, дар Господень, и в тоже время – некий временный полустанок между двумя крайними координатами: смертью и вечной жизнью. В связи с этим тело человеческое может восприниматься как сосуд греха, темница души, и одновременно – храм. Быть может именно поэтому, застряв между двумя "или-или", религия окончательно и не реализовала свою миссию. Потребовался марксизм, чтобы сделать крен в другую сторону, чтобы утвердить и попытаться реализовать так долго чаемое Царство Божие на земле. Утвердить за счёт отрицания всё тех же крайних координат. После чего остаётся только человек перед лицом другого человека, с лицом перекошенным яростью и злобой, готовым на всё, чтобы уничтожить смерть и в месте с ней вечную жизнь. Так Царство Божие превращается в поле брани, на котором гибнут в ужасных муках сотни, тысячи, миллионы.
