Игорь Шафаревич - Шостакович и русское сопротивление коммунизму

Подобная картина представлялась мне под впечатлением музыки Шостаковича. Конечно, возникал вопрос, насколько правомочна подобная интерпретация. И очень серьезные сомнения вызвало то, что по этому поводу говорил сам Шостакович. Он часто высказывался в печати по поводу своих произведений и например, о 7-й симфонии он говорил, что знаменитая тема в 1-й части конечно изображает зло, но это зло фашизма, с которым мы столкнулись во время войны, а сама симфония посвящена Ленинграду, вынесшему блокаду. Да он писал и музыкальную поэму о Волго-Донском канале и легко подписывал любые обращения с гневным протестом против зверств империализма — как будто рядом с ним ничего похожего не происходило.

Творчество Шостаковича очень привлекало меня по причинам, о которых сказано выше. И очень давно, лет 20 с лишним назад я записал некоторые свои мысли на эту тему — тогда совершенно не предполагая, что это можно где-то опубликовать. А потом, лет 15 назад, опубликовал — на Западе и только совсем недавно — здесь. Там я предположил, что сознательно, какой-то коркой головного мозга Шостакович исповедует те взгляды, которые публично высказывает, но что в подсознании, где и происходит истинное творчество, он исходит из представлений, подобных тем, которые я выше изложил. С тех пор появился замечательный документ, который в этот вопрос внес некоторую ясность. Это так называемые «Мемуары Шостаковича», изданные на Западе. Их издал музыковед Соломон Волков, эмигрировавший из СССР. Его версия заключается в том, что это — запись рассказов Шостаковича, потом Волковым отпечатанная, а Шостаковичем просмотренная и визированная. Действительно, на многих страницах текста стоит подпись Шостаковича. Высказывались и протесты, ставившие под сомнение подлинность некоторых частей или даже всей рукописи. Я не берусь судить, все ли части рукописи аутентичны, но что она целиком не сочинена — в этом я уверен. Потому что это такой силы документ, что можно было бы обсуждать не сочинил ли его, скажем, Достоевский, но что его не мог сочинить Соломон Волков — в этом не может быть сомнения. И в этих «Мемуарах» Шостакович говорит многократно, что писал он — о творившемся тогда в нашей стране и описывал не зло фашизма, а то зло, которое он видел и ощущал всю жизнь. В частности и про 7-ю симфонию он пишет, что посвятил ее Ленинграду в память террора 34–37 годов, что к началу войны симфония была практически кончена, а тему из 1-ой части он даже опробировал в музыке к какому-то кинофильму. Она была посвящена Ленинграду как «Реквием» Ахматовой. То есть некоторую интерпретацию своих произведений, подобную приведенной выше, он вполне сознательно принимал, таково было его истинное мировоззрение. Дальше он рисует поразительную картину. Видно, что и в детстве он был слабеньким, хрупким мальчиком. И повзрослев остался ранимым и хрупким, с опаской относящимся к проявлениям грубой силы. А кругом все рушилось под ударами таких сил и он все время чувствовал себя в жизни неуверенно, как бы на птичьих правах. Но вот ему кажется, что судьба ему улыбнулась: он нашел влиятельного покровителя: им заинтересовался Тухачевский. Поразительно описание того, как Тухачевский давал ему чуть ли ни советы, играл ему на скрипке! Но Шостакович и этим был счастлив. И вдруг Тухачевского арестовывают и расстреливают. Оперу Шостаковича «Катерина Измайлова» со скандалом снимают: на представление пришел Сталин, сказал: «Сумбур вместо музыки» и ушел. В прессе — разгромные статьи с повторением той же фразы. Шостакович рассказывает, что в какие-то дни он, собственно, пережил свою смерть, уже считал себя мертвецом. И когда он понял, что на этот раз смерть его минула, он, как пишет, решил надеть на себя маску юродивого: он будет говорить то, что ему прикажут, как бы грязно это ни было, но в своей музыке он скажет правду.

Это вообще документ невероятной глубины и силы. Не на материале колоссального размаха, как «Архипилаг ГУЛАГ», совсем в другом плане, но, мне кажется, что он создает столь же яркую картину жизни той эпохи. Это история человека, схваченного каким-то чудовищем, покалеченного, едва живого. Но благодаря своей гениальности, необыкновенной силе духа он сохраняет все свои творческие силы — и изуродованным калекой умудряется все же сделать даже больше, чем сделал бы, сложись его судьба более счастливо. Тут вспоминается, как многие говорили, что тюрьма некоторых губит, некоторых — возвышает. Достоевский не раз писал, какую роль сыграла каторга в его жизни. Солженицын приводит такие пословицы, как «Тюрьма и сума дают ума», в «Архипелаге ГУЛАГе» написано: «благословение тебе тюрьма, что ты была в моей жизни», целая глава о лагерях называется «Восхождение». У Даниила Андреева есть такое стихотворение:

Ты осужден. Молчи. Неумолимый рокТебя не первого привел в сырой острог.Дверь замурована. Но под покровом тьмыНащупай лестницу не из, а внутрь тюрьмы.Сквозь толщу мокрых стен, сквозь крепостной редутНа берег ветреный ступени приведутТам волны вольные, отчаль же, правь, спеши!И кто найдет тебя в морях твоей души!

Мне кажется, что в некотором расширительном смысле, творчество Шостаковича тоже можно относить к «лагерному искусству», а его самого — к числу художников, сформировавшихся, если и не в тюрьме, то под ударами нашей тогдашней жизни и под непосредственным ежедневным ощущением близости тюрьмы.

В заключение мне кажется важным обсудить один упрек, который иногда бросают Шостаковичу — что его музыка не национальна, он авангардист, а авангард всегда не национален. Мне кажется, что это не так. Во-первых, уже по упомянутым «Мемуарам» видно, какую роль в его жизни играла русская музыка, как он все время «прорабатывал» Мусоргского, Римского-Корсакова. Он писал клавиры их симфонических произведений, перелагал для оркестра — фортепианные. А во-вторых, — я помню, что еще очень давно один профессионал, музыкальный критик мне сказал, с некоторым даже сожалением, что Шостакович конечно гениальный композитор, но он старомоден, мы ведь очень мало знаем современную музыку (тогда это действительно так и было) и Шостакович в нее не «вписывается». Действительно, он видимо был ближе к композиторам предшествующего ему поколения: Прокофьеву, Стравинскому, даже к Малеру — чем к своим западным современникам. А ведь авангардизм — явление относительное. Тут все дело в глубине разрыва с традицией, именно этот разрыв приводит к нигилизму и поискам других стимулов, не идущих от почвы и традиции. А относительно того, насколько музыка Шостаковича была национальной — то есть национально русской, то все дело, мне кажется, в том, какой смысл вкладывать в термин «русское». Например в литературе: кто более русский — Толстой, Тургенев или Достоевский? У Толстого и Тургенева — прекрасные пейзажи, по которым можно восстанавливать облик русской природы и описания быта, прямо для этнографа. У Достоевского, если и встречаются описания природы — то это сжатое осеннее поле, или облака, бегущие по небу, или петербургские туманы. А если быт, то уж очень специфический, например быт нищих мебелированных комнат. Но у Достоевского были другие, не менее «русские» черты — например, стремление доходить до «последних вопросов», как он сам это называл. А это очень существенная компонента русского отношения к жизни: чувство, что нельзя существовать, если не ясен смысл жизни. Так что в этом отношении Достоевский никак не менее «русский» гений, чем Толстой — и так всем миром и воспринимается. И мне кажется, что в этом же смысле Шостакович — глубоко русский художник.

Именно эта укорененность в традиции, вероятно, помогла ему сделать то, что он сделал и в тех условиях, в которых он жил. И он, со своей стороны, может служить источником силы для нас, для многих поколений русских. И не только он, но шире — все движение русского сопротивления, одним из самых ярких представителей которого он был. Какой-то высокий, героический и подвижнический дух горел во всех них. Он может дать силы и нам подняться из той катастрофы, в которую мы вот уже семьдесят четыре года катимся и все не можем остановиться.