Г Крыжицкий - Обаяние ума (Воспоминания современников об А Ф Кони)
Гааз, рассказывал Кони, создал мастерские для арестантов, школы для их детей. Быть может (думается, что это было именно так), портрет Гааза удался Кони потому, что этот "друг несчастных" был чем-то внутренне близок самому автору - юристу, ученому, писателю.
2
Обаяние ума - вот в чем заключалась сила Кони. В его пристально-остром взгляде всегда светилась живая мысль, и вы совершенно забывали о его некрасивом, резко характерном лице. Он походил на старого шкипера, не хватало только трубки. Повредив ногу, он передвигался сначала при помощи одной, а затем двух палок, пока, наконец, под старость ему не пришлось пользоваться костылями. Но чувство юмора никогда не покидало его. Узнав, что одна его нога навсегда останется короче другой, он философски заметил: "Ну что ж, значит, я теперь со всеми буду на короткой ноге".
Я никогда не видел Анатолия Федоровича в парадной форме (да и была ли она у него?), ни "при орденах"
Ненавидел он чинопочитание. Однажды лечился он на одном из немецких курортов. Владельцы отелей наперебой информировали приезжих об остановившихся у них знатных иностранцах.
- Как прикажете вас записать? - обратился один из них к Кони. Сиятельство? Превосходительство? Нет? Тогда, может быть, тайный или надворный советник?
Кто же?
- Землевладелец. Имение "Ваганьково", - ответил Анатолий Федорович, вспомнив о принадлежавшем ему участке на Ваганьковском кладбище
Охотно рассказывал он и о забавных случаях, связанных с его физическими недостатками. Повстречавшись с Кони после перенесенной им тяжелой болезни, одна его знакомая сочувственно воскликнула:
- Как вы плохо выглядите, Анатолий Федорович! На вас просто лица нет!
- Сударыня, - спокойно ответил Кони, - на мне от рождения лица нет.
Появляясь в обществе в неизменном черном сюртуке, Анатолий Федорович считал возможным в течение долгих лет носить потрепанное старомодное пальтишко, испытавшее на себе все невзгоды "оскорбительного", по выражению Гончарова, петербургского климата. Вот и позвонил он однажды в этом наряде у подъезда особняка одного из своих коллег по Государственному совету, чтобы вручить свою визитную карточку. Старый швейцар с медалями, презрительно оглядев прохожего сквозь едва приоткрытую дверь, сурово пробурчал:
- Проходи, старичок, проходи, - здесь не подают.
Кони сам рассказывал об этом с лукавой усмешкой, с какой охотно "обыгрывал" свою фамилию, к слову сказать, не то финскую, не то датскую: Кони. Так, отказываясь от запрещенного ему врачами кушанья, он острил: "Не в коня - вернее: не в коней - корм".
Назначение Кони в 90-х годах в сенат было встречено консервативными кругами с большим неудовольствием. Черносотенный нововременский журналист Буренин откликнулся на это назначение злой эпиграммой:
В сенат коня Калигула привел,
Стоит он убранный и в бархате, и в злате.
Но я скажу, у нас такой же произвол:
В газетах я прочел, что Кони есть в сенате.
Кони не остался в долгу ответив следующим четверостишием:
Я не люблю таких иронии
Как люди непомерно злы!
Ведь то прогресс, что нынче Кони,
Где прежде были лишь ослы...
В нем заговорила кровь отца, автора злободневных куплетов, в свое время не побоявшегося осмеять "самого"
Фаддея Булгарина.
Анатолий Федорович был близким другом нашей семьи, часто бывал у нас, знал моего отца - пейзажиста К. Я. Крыжицкого. Особенно сдружился он с нами в последние годы жизни, вел оживленную переписку с моей матерью, писал и мне [...] Сын знаменитого водевилиста, редактора-издателя журнала "Пантеон" и известной актрисы и писательницы Ирины Семеновны Сандуновой (кабинет Кони украшали бережно хранимые портреты родных), Анатолий Федорович унаследовал от родителей любовь к театру и несомненную артистическую жилку. Но хотя в жилах его и текла "театральная кровь", он не только не стал актером, но и никогда не актерствовал ни как оратор на трибуне, ни как рассказчик в интимном кругу, ни как лектор в широкой аудитории. Он не расцвечивал свои ораторские выступления пестрыми "цветами красноречия", никогда не рисовался перед слушателями, но говорил так выразительно и живо, что вы с пластической отчетливостью видели все то, о чем он рассказывал. Это были великолепные монологи, убеждавшие ясной, отточенной мыслью, увлекавшие образностью, живостью повествования.
Любил он рассказывать о себе, о своих житейских встречах с писателями и артистами, о случаях из своей судебной практики. У него имелся, так сказать, набор любимых рассказов, пластинок, которые он охотно и часто проигрывал. Ему, присяжному оратору и неутомимому говоруну, нужны были не собеседники, а внимательные слушатели.
Он всегда сразу завладевал разговором. При нем все смолкали. И хотя многие его рассказы друзья знали наизусть, все же слушать их вновь и вновь было истинным удовольствием.
Перелистывая сейчас страницы его книг, находишь довольно точную запись его устного изложения. И все же тот, кто никогда не слышал "живого Кони", никак не может составить себе представления о его манере речи, о его мастерстве живого слова. Совершенно прав А. Р. Кугель, утверждавший в некрологе Кони, что его устные рассказы намного превосходили записанные мемуары. Ученик Кони по Училищу правоведения, стяжавший мрачную известность царский министр И. Г. Щегловитов, завидуя ораторскому таланту учителя и остро ненавидя его за приверженность к строгой законности, издевательски называл Кони "соловьем, который сладко поет" и "дамским угодником", намекая на успех, который, несмотря на свою неказистую внешность, Кони имел у женщин.
В пятитомник "На жизненном пути" Кони включил не только описание крупных судебных процессов, но и свои литературные воспоминания о русских писателях, с которыми дружил и близко соприкасался в жизни и творческом труде - о Достоевском, Тургеневе, Гончарове. Но насколько же выигрывали эти страницы воспоминаний в его устной передаче! Хотя бы рассказ о заброшенности Тургенева в доме Виардо - с каким нежным сочувствием и грустной горечью говорил он о том, как, отправляясь с Кони обедать в один из парижских ресторанов, Тургенев хотел надеть вместо поношенного бархатного пиджака серый сюртук, но оказалось, что одна пуговица оторвана совсем, другая держится на ниточке.
Не все, что рассказывал Кони, вошло в его пятитомник.
Любил он говорить и о Толстом. Ведь это именно он, Кони, дал Льву Толстому сюжеты "Власти тьмы" и "Воскресения" - в черновом наброске Толстой назвал его "конивская повесть". Анатолий Федорович всегда брал под защиту жену писателя. Хорошо зная царившую в Ясной Поляне семейную атмосферу, он доказывал, как трудно быть женой великого человека, женой автора "Крейцеровой сонаты".
Круг литературных интересов Кони был очень широк.
В 1915 году он подарил мне отдельный оттиск своей чрезвычайно любопытной статьи под названием "Земноводный круг", скромно назвав ее "библиографической справкой".
В ней говорится о старинных русских книгах, содержащих описание разных заморских стран, даются характеристики нравов и обычаев тамошних жителей. В подборке что ни цитата - перл. Смакуя, выписывает автор чудесные старинные обороты речи, эпитеты, словечки, выражения. Вот, например, сообщение о "монокулях об одной ноге, а коли солнце печет, и они могут покрыться ногою, как лапой".
Или вот как современник описывает красавицу Ксению Годунову: отроковица "бровми союзна, телом изобильна...
волосы имея черны, аки трубы на плечах лежащи".
И дарственную надпись на этой своей работе Анатолий Федорович, разумеется, сделал в стиле того далекого времени:
"совопроснику мира сего".
3
Если в наши дни Кони помнят как юриста и литератора, то его театральная деятельность мало кому известна и, в сущности, еще совсем не изучена. А между тем, его театральное наследие велико, а связи его с представителями театрального мира достаточно обширны.
Вот статья Кони "Из далекого прошлого" - рассказ о самых ранних театральных впечатлениях. Еще ребенком видел он Каратыгина в "Тарасе Бульбе", великого Щепкина в "Матросе", а позже Садовского в ролях Юсова ("Доходное место") и Оброшенова ("Шутники"), Неизгладимый след оставили в его душе корифеи Малого театра, который обогащал его впечатлениями, имевшими силу жизненного урока. "Если университет, - пишет Кони, - давал знания, то яркие образы, даваемые Малым театрам, указывали на необходимые нравственные условия человеческой деятельности". Посещая Щепкина, отец Кони иногда брал с собою сына - так довелось Анатолию Федоровичу повидать прославленного негритянского трагика Аиру Олдриджа. Запомнился ему и автор "Аскольдовой могилы" Верстовский, знаменитые актрисы Репина и Львова-Синецкая. [...] Станиславский называл себя "неисправимым реалистом". Таким же был и А. Ф. Кони. Чуждый декадентскимодернистским течениям в искусстве, он был верным другом Московского Художественного театра и Александринки, как петербуржцы ласково называли свой любимый театр.
