Л Гладковская - Эммануил Казакевич
С высокой ролью каждого сочетается необычайная роль спайки в группе, взаимодействие и взаимопонимание ее членов, составляющих как бы один организм.
Все это отразилось в сюжете повести, в расстановке персонажей, в их отношениях друг с другом.
В описании событий писатель точен и деловит. В повести обнаруживаются следы приказов и распоряжений, разведсводок и оперативных донесений, боевых характеристик вражеских частей и протоколов допросов военнопленных, - в свое время они прошли через руки Казакевича или составлялись им самим и могли бы образовать документальный пласт повести. Но писатель скрыл его, сделал незаметным, растворил в общей поэтической задаче. Прав был А. Твардовским, который увидел у Казакевича новую ступень освоения материала Великой Отечественной войны в "художественной организации материала, независимой от паспортной подлинности имен героев, календарной точности времени и географической - места действия";* это и привело к созданию "блестящего образца жанра собственно повести".
_______________
* Воспоминания о Э. Казакевиче, с. 5.
Прозаическое, "деловое" начало органически переплетено с поэтическим. Одно просвечивает через другое. Писатель охотно пользуется понятиями и терминами военного быта, когда оттеняет будничность того, что происходит; прибегает к языку воинских уставов и, хотя называет его торжественным, выделяет курсивом, но имеет вполне конкретное, прозаическое содержание. Он не боится ввести в повествование цифровые обозначения войск противника, конкретные (и вполне реальные) имена главарей, употребив их затем в нарицательном значении "карьеристов и карателей, вешателей и убийц".
Однако с "прозаизмами" в повести соседствует язык, высвечивающий поэтическое содержание реальной жизни. Он словно совершает некий сдвиг в границах изображаемого, укрупняет его, придает ему небудничный характер.
Автор замечает, что "при безжизненном свете немецких ракет" разведчиков словно "видит весь мир", но изображает их так, будто их и в самом деле "видит весь мир". Позывные разведгруппы и дивизии - Звезда и Земля - получают условно-поэтическое, символическое значение. Разговор Звезды с Землей начинает восприниматься как "таинственный межпланетный разговор", при котором люди чувствуют себя "словно затерянными в мировом пространстве". На той же поэтической волне возникает и ассоциативный образ "игры" ("древней игры, в которой действующих лиц только двое: человек и смерть"), хотя и за ним вполне определенный смысл - на крайней ступени смертельного риска слишком многое принадлежит воле случая и ничего нельзя предугадать.
О выполненном задании читаем: "Так ширились круги вокруг Травкина, расходясь волнами по земле: до самого Берлина и до самой Москвы". В масштабах дивизии, корпуса, армии, фронта это имеет свое конкретное наполнение, но не исчерпывается им. Поэтический образ заставляет думать об общечеловеческом, непреходящем значении подвига Травкина и его товарищей, о том нравственном значении, которое не знает границ времени и пространства.
Образный строй повести поэтизирует душевную красоту людей долга. Художник помещает их в "страну верящих в свое дело и готовых отдать за него жизнь" и безошибочно распознает "земляков" из этой "страны": капитана Гуревича, фанатика в исполнении долга, Мещерского, который делает все ревностно, находя в этом "почти детское удовольствие", сержанта Аниканова, мужественного, спокойного и очень сильного человека, "философа и жизнезнавца". И первый среди них - лейтенант Травкин, скромный, серьезный, верный человек, абсолютно бескорыстный и чистый. Все, что он делает и до ухода в поиск, и во время похода в тыл врага, говорит о его безупречности идейной и моральной. Его авторитет необыкновенно высок. Травкин нравственный камертон для товарищей. Даже честолюбивый бесшабашный Мамочкин любит его "за те качества, каких не хватало ему самому", и безответная любовь Кати, считающей себя "опытной грешницей", - как отсвет очищающей духовной силы Травкина, прекрасного человека и воина.
Атмосфера любви и гордости разведчиков своим командиром определяет психологический климат повести и делает ярко ощутимым великое чувство боевого братства с фронтовыми товарищами, пережитое самим писателем на войне.
Впоследствии, когда были опубликованы письма и стихи Казакевича военной поры, стало ясно, что "Звезда" выразила его "лирическое сердце", что, несмотря на существование реальных прототипов большинства персонажей, Казакевич каждого наделил тем, что было ему всего дороже, - любовью к людям.
Здесь источник того лиризма, который многое определяет в тональности "Звезды", в музыкальности и ее общей композиции, и построения отдельных фраз. Ее повествование порой сближается со стихотворением в прозе, с присущей этой форме энергией авторской мысли и эмоции, поэтическим лаконизмом и музыкальными ритмами. Тональность повести имеет трагическое звучание. "Звезду" можно называть маленькой трагедией. Гибель Травкина и его товарищей, разделивших судьбу предыдущей разведгруппы - отражение общей трагедии войны с неизбежными жертвами, страданиями, потерями. Тревога за ушедших, напряженное ожидание голоса Звезды, а затем и горькое сознание, что Звезда закатилась и погасла, насыщает повесть глубокой печалью.
Цена подвига велика.
Рассказ о войне пронизан жаждой мира. Мысль о ценности мира, ценности человеческой жизни живет в подтексте повести, звучит и открыто. В финале она прорывается душевной болью лейтенанта Бугоркова ("Скорей бы войне конец... Просто пора, чтобы людей перестали убивать"), а за ней боль, изведанная самим писателем. Еще в ноябре 1943 года он писал жене, что пора кончать с войной, "...невмоготу народу... и мне страшно жаль людей".
Простая гуманистическая мысль сделала повесть, написанную сразу по следам войны, созвучной всем последующим десятилетиям, включая и наше время, когда забота о мире стала главной и постоянной заботой человечества.
Автор "Звезды" участвовал в создании советской военной повести с ее напряженными и разнообразными поисками максимальной жизненной правды, с ее тяготением к героике и трагедии войны, с ее пристальным вниманием к нравственному облику человека, наконец, с ее стремлением извлечь из исторического прошлого уроки для современности. В этом смысле В. Быков, Г. Бакланов, Ю. Бондарев, В. Богомолов, В. Кондратьев продолжили традицию, в которую так много вложил Казакевич. Для самого писателя "Звезда" явилась выразительным зачином в теме, которая будет еще много лет занимать его творческое воображение.
В новой повести - "Двое в степи" - та же тема воинского долга, но взятая как бы "от обратного" и получившая новые акценты. У настоящего воина долг становится плотью и кровью, волей к действию, почти инстинктом, но солдатами не рождаются, ими становятся по мере накопления опыта. Трагедия лейтенанта Огаркова в том и состоит, что жизнь спрашивает с него, как с настоящего солдата, а ему еще только предстоит им стать. Его несчастье - это противоречие между отвлеченным представлением о долге, почерпнутом в предшествующей жизни, и реальной неспособностью исполнить его.
В судьбе главного героя немало случайностей. Драматизм войны, в частности, проявляется в том, что человек оказывается во власти случайностей, которых нельзя ни предугадать, ни избежать, особенно в первые месяцы фашистского нашествия, когда противник упорно навязывал нам ход военных действий. И у Огаркова еще нет той стойкости, той твердости духа, какие позволили бы выстоять в любых, самых неожиданных ситуациях. В первый же трудный момент он, боящийся выглядеть в глазах людей "испуганным и жалким беглецом", как раз показывает себя трусом, пасует перед роковым для него стечением обстоятельств.
Но главным стержнем повести является эволюция человека, осужденного на расстрел. Художник проявляет недюжинное мастерство, рисуя противоречивый характер и тщательно мотивируя внутреннее его движение. Огаркову присущи совесть и честь. Сознание страшного содержания слов "мы потеряли дивизию" внезапно открывает размеры собственной вины. Перспектива позорной смерти от пули своих вызывает истинное потрясение, которое и становится толчком к внутренним переменам в нем. Посланные судьбой отсрочки исполнения приговора приносят ему новые испытания, и писатель делает очевидным, что с каждым из них все увереннее в Огаркове берет верх чувство долга. Оно крепнет, вступает в соприкосновение со всем эмоциональным строем человеческой души.
Художник психологически достоверно фиксирует перепады состояний своего героя: ошеломление, ужас, оцепенение, растерянность, ненависть к короткой тени конвоира, радость по поводу возможности доказать случайным боевым спутникам, что достоин их доверия и расположения. И еще большая радость, "горькая, но буйная радость" освобождения после гибели Джурабаева, а затем взявшее верх решение добровольно идти туда, куда тот его вел. Жить виновным, отринутым родной страной Огарков не в силах. В штаб армии приходит в сущности совсем другой человек, который честно заработал право на пересмотр дела и на прощение. Открывшаяся правда о спасении дивизии, которую считали погибшей, сняла с Огаркова часть вины, но ничего уже не могла изменить в том что и как было пережито героем с момента осознания им своего позора до момента прихода в штаб армии.
