Лев Шильник - Разумное животное. Пикник маргиналов на обочине эволюции
Сегодня о маргинальности, трактуемой как попало, написаны целые библиотеки. Социологи и антропологи потрудились на славу. Не имея возможности рассказать о разливанном море культурологических публикаций, отметим только, что маргинальность ни в коем случае нельзя связывать исключительно с инокультурными вливаниями. Поскольку любая популяция генетически неоднородна (а Homo sapiens, как и все живое на планете Земля, подчиняется неумолимым биосферным законам), внутри нее обнаруживаются свои собственные маргиналы — акцентуанты, психопаты и чудаки — люди с девиантным (отклоняющимся) поведением. Вопреки распространенному мнению, они далеко не всегда являются бесполезным балластом, подлежащим безжалостной выбраковке. При наличии интеллектуальной одаренности вся эта разношерстная и шебутная публика может выдавать на-гора совершенно нетривиальные результаты. Как ни странно, кривая логика маргинала нередко позволяет нащупать кратчайший путь к цели. Даже откровенная патология может дать интересный эстетический выход — достаточно вспомнить косноязычного и гениального Велимира Хлебникова, который лихорадочно вышептывал свои стихи, сбиваясь и мекая, и поминутно обрывал себя на полуслове, полагая, что слушателям и так все ясно. (Когда харьковская интеллигенция узнала, что в их пенатах обретается знаменитый будетлянин, то незамедлительно отрядила нарочного, дабы тот уболтал несговорчивую столичную штучку. Поэт не стал упрямиться и заявил без обиняков, что готов выступить с докладом в двух частях. Первая часть будет посвящена принципам японского стихосложения, а во второй он рассмотрит перспективы прокладки железнодорожной магистрали через Гималаи.)
Короче говоря, чудаки для чего-то нужны. Можно сколько угодно ломать копья относительно душевного здоровья великих мира сего, тасовать бесконечную колоду их психопатологических изъянов, но факт остается фактом: неухоженные и неумытые маргиналы, напрочь выламывающиеся из рамок, сплошь и рядом до неузнаваемости меняют лицо той дисциплины, в которой работают, и почти безраздельно царят на безвоздушных вершинах абстрактного знания, где обычному человеку делать, как правило, нечего. Нередко именно они безошибочно определяют магистральные пути цивилизации. Более того: если трактовать понятие маргинальности несколько шире, то оказывается, что весь органический мир на планете Земля всегда развивался под знаком этого радикала.
Первые млекопитающие были современниками допотопных ящеров мезозоя и благополучно сосуществовали с ними по крайней мере на протяжении 100 миллионов лет. Наши далекие предки, отдаленно напоминавшие южноамериканских опоссумов, были мелкими и робкими созданиями, ведущими преимущественно ночной образ жизни. Прозябая на задворках эволюции, они уступили зеленую улицу великолепным ящерам, которые были полновластными хозяевами всех трех стихий: доисторическую сушу попирали многотонные чудовища, первобытные моря бороздили стремительные ихтиозавры, похожие на современных дельфинов, а в ослепительной синеве мезозойского неба висели на кожистых крыльях зубастые птеродактили, зорко высматривая добычу. Ютящиеся по глухим углам млекопитающие были париями на этом празднике жизни. Они были самыми настоящими маргиналами, поскольку занимали те немногочисленные экологические ниши, которые господствующий класс с великолепной небрежностью проигнорировал.
А потом все как-то сразу пошло вразнос. Ящеры стали стремительно вымирать, освобождая жизненное пространство для маленьких ночных зверушек. Вообще-то со словом «стремительно» нужно обращаться осторожно, потому что стремительность в понимании палеонтолога совсем не то же самое, что неуловимый выпад рапириста. Процесс растянулся на сотни тысяч и миллионы лет, а отдельные виды динозавров, радикально поменяв свои привычки и рацион, сумели пережить своих незадачливых собратьев аж на 20 миллионов лет. Так что метеоритную гипотезу и версию с убийственными колебаниями гамма-фона, вызванными взрывом сверхновой звезды, придется оставить на совести тех ученых, которые склонны искать простые решения сложных проблем.
Кормовой базой растительноядных динозавров были голосеменные растения и папоротники, распространившиеся еще в девоне. Покрытосеменная, или цветковая, флора, появившаяся в конце мелового периода, была вынуждена селиться на обочине, поскольку дорогу в изобильные экосистемы решительно перекрыл голосеменной мейнстрим. Таким образом, цветковые растения были точно такими же маргиналами, как и мелкие мезозойские млекопитающие. Им ничего не оставалось, как занимать пустые земли, где не было сложившихся сообществ голосеменных: оползни, гари, речные побережья, то есть такие биотопы, которые принято называть нарушенными.
Да и сами виды, поселяющиеся в таких условиях, биологи называют ценофобными, то есть боящимися сообществ, предпочитающими существовать обособленно.
Однако тактический проигрыш обернулся в конечном счете важным стратегическим преимуществом. Во-первых, расселившиеся на «нехороших» землях цветковые уже больше не пускали туда голосеменную двоюродную родню, а во-вторых, у них был цветок, что сыграло решающую роль в борьбе за существование. Если голосеменные для воспроизводства себе подобных целиком и полностью полагались на ветер, пассивно разносящий их пыльцу, и потому были вынуждены селиться кучно, то цветковые активно привлекали насекомых, что на порядок увеличивало их жизнеспособность. Их существование уже не зависело от слепой игры стихий, и покрытосеменная флора могла себе позволить роскошь обитать на разрозненных пустошах.
Смена растительных сообществ обернулась самой настоящей катастрофой. Вопреки распространенному мнению, вымерли не одни только динозавры. В небытие канули 25 % мезозойских семейств беспозвоночных — головоногие и двустворчатые моллюски, радиолярии, диатомеи, фораминиферы и другие представители планктонных организмов. Их кальциевые раковины образовали грандиозные отложения, поэтому данный период геологической летописи получил название мелового. Вот и выходит, что неприметные вчерашние маргиналы — цветковые растения и млекопитающие, действуя рука об руку, сокрушили господствующую фауну и флору мезозоя.
Дело в том, что подавляющее большинство тварей, населявших планету в позднем мелу, слишком далеко продвинулись по пути специализации. До поры до времени это давало им прекрасные шансы на выживание, но всякое достоинство рано или поздно оборачивается недостатком. Привязанность к сообществам голосеменных в конце концов сыграла с ящерами злую шутку: когда цветковые двинулись в наступление, отбирая у прежних хозяев жизни одну территорию за другой, млекопитающие легко влились во вновь образуемые сообщества. А вот динозавры сделать этого не смогли и оказались в эволюционном тупике, поскольку их адаптивные ресурсы были давно растрачены. Необратимость специализации — коварная штука, и когда дело заходит слишком далеко, природа, как правило, уже не может отыграть назад. Мезозойский мейнстрим усох, а млекопитающим-маргиналам это и надо было. Пережив в новых условиях взрыв видообразования, они заселили всю планету.
Разумеется, маргиналами могут быть не только такие большие таксоны, как класс животных или тип растений. Отдельные биологические виды тоже не грешат полным единообразием по всему набору признаков. Более того: чем выше генетическое разнообразие вида или популяции, тем значительнее их адаптивный потенциал. Такое сообщество почти всегда найдет способ продлить существование в изменившихся условиях. Да и при стабильной и размеренной жизни внутривидовые маргиналы могут играть важную роль. Скажем, в популяциях бескрылых водомерок изредка встречаются крылатые особи. Их очень мало — всего 4 %. Они имеют генетические отличия, но при этом могут скрещиваться со своими бескрылыми соседями и давать потомство. Выяснилось, что эти летучие выродки способны мигрировать на довольно большие расстояния, обеспечивая таким образом генетическую преемственность между водомерочьим населением всех водоемов. Четырех процентов маргиналов для выполнения этой цели оказывается более чем достаточно.
Почти у каждого биологического вида имеется на всякий случай такой неприкосновенный запас в виде редкого генотипа или необычной формы, позволяющий ему пережить трудные времена. Скажем еще раз: генетическое разнообразие вида или популяции — залог их эволюционного успеха, так что к маргиналам следует относиться не только уважительно, но и бережно.
Внимательный читатель уже давным-давно догадался, что речь идет о губительности единообразия и узкой специализации, и маргинальность в этом контексте — не более чем красивая метафора. Четвертичные гоминиды (а именно так палеоантропологи называют наших далеких предков) имели дерзость пустить побоку высокий профессионализм своих многочисленных опасных соседей и сделались дилетантами, умеющими немножко шить. Настоящий хищник, преследуя жертву, действует экономно и безошибочно. Это работают врожденные генетические программы, усиленные воспитанием и индивидуальным тренингом. Леопард охотится из засады; псовые, преследуя стадо копытных, умело отсекают слабейших, применяя хитроумные тактические приемы; сокол-сапсан в стремительном пике ударом когтя рассекает на части дикую утку. Разумеется, врожденные программы — это только полдела: хищники учатся всю жизнь и шлифуют свое мастерство, поскольку совершенство их охотничьих приемов напрямую связано с выживанием вида. Травоядным еще проще — пища в избытке находится у них под ногами. А вот наш предок, вставший на скользкий путь очеловечивания, был вынужден поспевать всюду. Сравнительно некрупный примат, лишенный мощных клыков и острых когтей, он не мог, разумеется, конкурировать с большими кошками и волками. Переваривать листья, ветки и траву он тоже был не в состоянии — у него по-другому устроен кишечник. Его уделом стало собирательство, требующее смекалки, сообразительности и ежечасного нахождения нетривиальных решений. Он довольствовался выброшенной на берег рыбой, объедками с «царского стола» хищников, насекомыми, побегами растений, орехами, червями, пресмыкающимися, а иногда — мелкими животными и птичьими яйцами. Одним словом, его пищевые пристрастия были предельно широки, и совсем не исключено, что наша склонность лакомиться остро пахнущими продуктами с гнильцой (а они непременно входят едва ли не в любую кухню мира) проистекает из тех доисторических времен.
