Андрей Немзер - Дневник читателя. Русская литература в 2007 году
Впрочем, литературная эволюция столь прихотлива, что лучше не пытаться заглянуть в будущее, а вернуться к настоящему. То есть к книге, которую я все-таки снабдил привычным подзаголовком, ясно осознавая все его лукавство. В чем с ходу и признаюсь. Зато заголовок – честный. Перед вами действительно «Дневник читателя», составленный преимущественно из сочинений, печатавшихся в 2007 году в газете «Время новостей». (В иных случаях место первой публикации указано под текстом. Впрочем, если не считать ставшего традиционным историко-литературного раздела «Круглый год», случаев таких всего два.) Нельзя сказать, что «Дневник…» полностью отражает круг моего чтения в ушедшем году – о чем-то, как было сказано выше и будет еще сказано по ходу дела, писать категорически не хотелось, о чем-то – хотелось, но не удалось (так бывает всегда и почти со всеми), а что-то заведомо не предполагало публичного отклика. Один из моих коллег (и добрых друзей) усмешливо заметил, что, нагрузив газету чередой заметок к юбилеям классических стихотворений (см. раздел «Июль – Сентябрь»), я окончательно порушил все журналистские приличия. Думаю, что все-таки еще не все. Я с октября «в свободное время» творения сэра Вальтера Скотта вкушаю, роман за романом (прежде читал далеко не все, но и знакомое, кроме совсем хорошо помнящихся «Роб Роя» и «Айвенго», не отставляю), пока добрался до «Приключений Найджела» (это 13-й том «розового» двадцатитомника)… И ведь ничего ни о «Пуританах», ни об «Антикварии», ни об «Эдинбургской темнице» в «Дневнике…» не написал. А ведь, пожалуй, жаль.
...28 января 2008
Январь
Небывалое – бывает
Александр Солженицын. В круге первом. М.: Наука, 2006
Серия «Литературные памятники»
Такого еще не случалось. Не только весь многолетний опыт, но и сама идея «Литературных памятников» отвергает возможность публикации в этой серии сочинений ныне здравствующих авторов. Но писательская судьба Солженицына столь невероятна, место его в истории литературы (и просто – в истории) столь значительно, а бег времени столь стремителен, что вопиющее «нарушение правил» оказывается (мало сказать «допустимым») совершенно необходимым. Хотя и невероятным.
О том, что такое противоестественная участь «писателя-подпольщика», Солженицын подробно рассказал в книге «Бодался теленок с дубом». Всякий честный читатель «очерков литературной жизни» обречен испытать настоящее потрясение: та борьба, к которой, казалось бы, сводилась жизнь автора «В круге первом», «Одного дня Ивана Денисовича», «Ракового корпуса», «Архипелага…», не должна была позволить появиться этим (и другим писавшимся в советские годы) сочинениям в том виде, который мы воспринимаем как данность. Я не о гражданском мужестве, нравственной высоте и силе мысли сейчас говорю – об абсолютной преданности писательскому делу, о том полном подчинении себя искусству слова, без которого невозможно художественное совершенство. Солженицын однажды решил быть писателем вопреки всему – и своего добился. В каждой вещи, которую он – раньше или позже – полагал достроенной, а потому – в принципе предназначенной для встречи с читателем. (Другое дело, что встреча эта, как правило, откладывалась – по причинам, от автора уже не зависящим.)
Том «Литературных памятников» позволяет увидеть, как работал Солженицын. Разумеется, творческая история каждого солженицынского произведения достойна пристального внимания исследователей и здорового интереса «обычных» читателей, но все же случай романа «В круге первом» – особый. И потому, что это первая завершенная проза Солженицына, писателя, который по-настоящему обрел себя именно на этой стезе (а не в поэзии и драматургии). Именно здесь были явлены две основные тенденции Солженицына-повествователя, напряженное «противоборство» которых во многом определяет его поэтику: установка на сжатость (действие охватывает три дня), подразумевающая «символичность» описываемых событий, и установка на всеохватность (обилие персонажей, сложное переплетение многочисленных сюжетных линий, которые лишь поперву видятся «автономными», но в итоге оказываются сцепленными и «зарифмованными», а потому запечатлевающими ускользающую от обычного взгляда целостность бытия). И потому, что судьба романа была особенно сложной, о чем напоминают даты под авторским предисловием:
написан – 1955-1958
искажен – 1964
восстановлен – 1968.Рассказу о том, что стоит за этими тремя короткими строками, посвящены сопровождающие текст статья «Судьба автора и судьба романа» и обширные комментарии, основное содержание которых составляют:
...1) наиболее значительные варианты ранних редакций <…>; 2) выявление автобиографических мотивов в образе главного героя – Глеба Нержина; 3) связь этого героя с чередой автобиографических образов дороманной и послероманной поры; 4) общие с другими произведениями Солженицына мотивы; 5) фиксация попутных замечаний автора и обмен репликами между А. И. и Н. Д. Солженицыными в процессе работы над первым авторским изданием полной, «атомной» версии романа…
Для исследователя в равной мере важны текстология, биография и поэтика (о которой немало существенного говорится в статье), однако такое единство интересов (вроде бы необходимое любому филологу) встречается совсем не часто. И еще реже оно сочетается с глубоко личным отношением к «объекту исследования», которое ощутимо в каждом абзаце статьи и примечаний Миры Геннадьевны Петровой, чье творческое сотрудничество с Солженицыным началось сорок лет назад – осенью 1966 года.
Вот что написано о Мире Геннадьевне в «Невидимках» (пятом дополнении к «Теленку…»):
...…она была так талантлива на восприятие литературы, что заменяла мне сразу 10–20 других читателей – бесценное качество для подпольного писателя: всякую новую главу, страницу довольно было проверить на ней одной. Вообще писателю, столь занятому сокрытием, утайкой, подчиненному внешним механическим требованиям конспирации и ее жестких сроков, грозит опасность не соблюсти неторопливого эстетического созерцания пропорций и деталей в сделанном. Именно об этом нередко напоминала мне Мира. Потому она и заняла такое особое положение – в стороне ото всей моей конспирации: она сохраняла мне отдельную заповедную территорию, где был я не конспиратор, а чистый писатель <…> Она была и проверяющий мой собеседник: до нее – ни с кем, а после нее только с женой моей Алей я разговаривал о работе в самом ходе ее, а иногда и прежде первого построения. Это – хрупкий разговор, он может разломать весь замысел, если собеседник не ты же, отщепленный, а чужероден. Этот разговор велся не в реальном пространстве, а в эн-мерном литературном, он не подгоняем был временем (как все в моей жизни подгонялось), ему не требовалось подчас бумаги и карандаша, записать, это была медленная переставка и проверка основ – методов и конструкций в разных лучах сопоставлений. В таких разговорах выясняются и могут быть избегнуты многие ложные пути.
Продолжением тех разговоров и стало прижизненное академическое издание романа «В круге первом». Думаю, что никому, кроме Миры Геннадьевны Петровой (текстолога и редактора в одном лице!), это дело (а лучше сказать – чудо) никогда бы не удалось.
...10 января
Все яблоки, все золотые шары
Обычай делать январские номера журналов «подарочными» сложился давным-давно. Еще Некрасов год за годом торопил Островского, дабы новая его пьеса поспела к первой журнальной книжке. (Поверить трудно, но в позапрошлом веке драматические сочинения не просто печатались в журналах, чего последние лет тридцать почти не случается, но и успешно выполняли миссию «паровоза».) Понять, почему именно в начале года надлежит устраивать хит-парад звездных авторов и вынимать из загашника лучшие материалы, я лично никогда не мог (подписчиков рациональнее завлекать как раз осенью), но традиция есть традиция. Другое дело, что соблюсти ее (то есть по-настоящему потрафить хотя бы преданным симпатизантам издания) довольно трудно. Во-первых, все мы нынче весьма переборчивы. Во-вторых же, довольно часто установка на харизматичность, мягко говоря, не слишком сочетается с установкой на читабельность и/или общественную значимость текста.
Не знаю пока, как сработали другие журналы (бегло просмотрел только «Октябрь»; там со звонкими именами полный порядок), но январское «Знамя» свою «новогоднюю елочку» (№ 1 тож) украсило пышно и изобретательно. Даже отсутствие романа (что вообще-то дурной сигнал!) не слишком бросается в глаза, оно компенсируется как превосходной малой прозой (о чем ниже), так и двумя весомыми опытами non fiction – «дневником с приложением» художника-фотографа-прозаика-публициста-и-прочих-искусств-мастера Семена Файбисовича «Один год» (там немало «случайных», но редкостно точных, реальных до символичности зарисовок московской обыденной натуры, всегда изящно, а часто и весьма здраво отрефлектированных) и «записками нелегала» Эргали Гера «Белорусское зеркало». Белорусские впечатления экстравагантного и некогда претендовавшего на «модность» прозаика (его «Сказки по телефону», 1999 наделали довольно много шума) пришлись ко времени – к резкому обострению спора славян между собою. Гер, демонстрируя отменную наблюдательность и искреннюю симпатию к народу, культуре, истории Белой Руси, пишет занятно. Местами – язвительно, местами – лирично. Всегда – стремясь доказать читателю, что прочие информаторы о белорусских делах – жулики либо простаки, а на самом деле «все сложнее». Настолько «сложно», что в тексте мирно уживаются тезис о счастливой стране, где власть позволила народу от себя отделиться и просто славно жить (лучше, чем в России и Литве), и не менее подробно развитый тезис о тотальной коррупции, царящей в сопредельном нам государстве. Ну а самых употребительных в сегодняшних разговорах на белорусские темы слов – «нефть» и «газ» – Гер просто не употребляет. Видимо, полагая, что «благоденствие» соседней страны (которая должна, по мысли Гера, соединить Россию с Европой) обеспечено исключительно неторопливой рассудительностью тамошнего народа да могучей батькиной волей. Есть, как говорится, на сей счет и другие мнения, но читать «Белорусское зеркало» все равно стоит. Равно как толковый очерк Валерия Шамратова «Большой секрет, или Как избавиться от одной из российских бед» (понятно от какой – от дураков уж точно никогда не избавимся) и меланхоличные заметки Сергея Боровикова «Руси веселие есть питии, не можем без того бытии» (тут тоже без комментариев понятно, о чем речь).
