Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений - Кио Маклир

Дж. Э. Бейкер «Сапсан». Гилберт Уайт «Естест-венная история и древности Селборна». Роберт Макфарлан «Проторенными дорогами: пешее путешествие».

По тону книги весьма разнились. В одних авторы беседовали с читателем непринужденно и задорно, сыпали деревенскими прибаутками. В других говорили тихо и сдержанно, и книги эти хвалили в тихих, сдержанных журналах. Мне больше всего нравились короткие и задушевные книги, основанные на страницах собственной биографии, где автор не ждет от читателя знания сельских традиций, которые стали далеким прошлым для многих из нас уже несколько веков назад. В книгах, которые пришлись мне по вкусу, в центре внимания обычно были лоскутки дикой природы в тех давно освоенных человеком местах, где вообще-то живут почти все из нас. «Между „постирать“ и „забрать детей из школы“» – вот как вошли в мою жизнь птицы», – пишет Кэтлин Джейми в «Находках». Многие из этих книг написаны женщинами, которые частенько были вынуждены сосредоточиваться на близком и банальном, а не на отдаленном и эпическом.

Арундати Рой «Высшее общее благо». Дженнифер Прайс «Карты полетов: приключения с природой в современной Америке». Оливия Лэнг «K реке». Эстер Вулфсон «Корвус: жизнь с птицами».

Я находила в этом толк – во внимании к природе, прорастающей сквозь трещины и щели асфальтовых джунглей – не потому, будто нам следовало бы романтизировать опустошение и гибельные последствия человеческих деяний, а потому, что в конечном итоге у многих из нас есть только такая, обработанная человеком природа.

Я стала ценить книги, которые ближе к чистой науке, чем к экстатическим размышлениям, призванным вдохновлять других. Натуру птиц, уворачивающуюся от четких определений, улавливает поэзия, зато наука дает нам возможность рассмотреть их четко и милосердно. В лучших книгах найдена благословенная точка зрения где-то посередине между неведением поэта и знанием ученого.

Тим Бёркхед «Мудрость птиц». Джон Янг «Что знает дрозд».

Мне нравилось узнавать что-то конкретное. На-пример, из «Птичьего детектива» Бриджет Стачбери я узнала, что птицы по всему миру адаптировали свое пение к новым условиям. Птицы, обитающие в городах, запели на иной манер, «чтобы фоновый шум, который производят люди, не заглушал ноты». Они переделали свои мелодии, «проявив приспособленчество», и благодаря этому могут перекричать гул мегаполиса. Когда культура шумит, один из способов адаптации – взять на полтона выше.

Из «Лайф-листа»[24] Оливии Джентиле я узнала о «птицах-искрах». Птица-искра может быть отважной, как орел, яркой, как лесной певун, или неприметной, как воробей, – главное, чтобы она пробудила в тебе что-то, что сделает тебя заядлым бёрдером. Почти все мемуары бёрдеров начинаются с такой птицы-искры.

Восточный феб – Джон Джеймс Одюбон. (В детстве в Пенсильвании Одюбон навязал серебряные нити на лапки нескольких молодых птиц, надеясь выяснить, возвращаются ли они каждый год на одно и то же гнездовье. Следующей весной вернулись две «с колечками на лапах», и это стало началом кольцевания птиц в Северной Америке.)

Золотой шилоклювый дятел – Роджер Тори Питерсон. (Он лежал на земле. «Я ткнул его палкой, и он вдруг стал цветным: заалел затылок, зазолотились крылья. Видите ли, всё дело в контрасте между чем-то, что показалось мне мертвым, и чем-то неимоверно живым. Словно воскрешение. Я пришел к убеждению, что птицы – самое яркое отражение жизни. Это открыло мне глаза на мир, в котором мы живем».)

Еловый лесной певун – Феба Снетсингер. (Эта певчая птица с огненно-ярким оранжевым горлышком, замеченная в лесах Миссури, «так меня изумила, что я чуть не рухнула наземь: очаровала меня навеки, вот и всё».)

Магнолиевый лесной певун – Дэвид Аллен Сибли. («Мой отец – он был орнитологом – поймал в силки и окольцевал эту невероятную – черно-серо-желто-белую – птицу, крохотную пернатую драгоценность… Мы вынесли ее наружу и отпустили, и она улетела в лес и исчезла».)

Золотой шилоклювый дятел – Джонатан Франзен. («Первое время после смерти матери я проводил много времени наблюдая за золотым шилоклювым дятлом, который всё время болтался у дома моего брата в Сиэтле. С объективной точки зрения птица изумительная, а какой у нее был яркий характер. Тогда-то до меня стало понемногу доходить, отчего можно тратить время на то, чтобы, сидя сложа руки, смотреть на какую-то птицу».)

Пегий певун – Старр Сафир. (Эту птицу она увидела в шесть лет, когда у ее дедушки сломалась машина где-то на шоссе в штате Нью-Йорк. «Я знала, какая это птица, потому что у бабушки было старое издание гравюр Одюбона. Видишь таких в книгах и думать не думаешь, что они есть на самом деле».)

Я задумалась о «книгах-искрах». Мне пришло в голову, что большинство заядлых читателей могут указать книгу, которая разожгла в них любовь к чтению. Опросила несколько друзей. Все без исключения назвали книги из своего детства.

«Дэнни, чемпион мира» – музыкант

«Алиса в стране чудес» – Майкл

«Планета вумпов»[25] – Хироми

«Лафкадио, или Лев, который отстреливался» – Теренс

«Шпионка Гарриет» – Джим и Келси

«Поиски живого ископаемого» – Дэвид

«Обитатели холмов» – Келли

«Свет на чердаке» – Джули

«Таинственный сад» – Марта

«Бартоломью и Ублек» – Стивен

«Лев, колдунья и платяной шкаф» – Нобу

Искры детской литературы – истории в словах и картинках, рассказанные так, что дух захватывает – были особенными и предопределяли судьбы. От этих книг исходит некое сияние – свойство, описанное Энн Карсон в книге «Рассотворение»: «Когда я думаю о книгах, прочитанных в детстве, они возникают перед моим мысленным взором в каком-то безжалостном ракурсе и в обрамлении коварного мрака, но одновременно, каким-то чудом, сияют почти сверхъестественным жаром жизни, который не под силу ни одной недетской книге».

Пока я читала запоем, а музыкант выздоравливал, воздух вокруг моего дома зазвенел от голосов перелетных птиц. Каждый день я усаживалась в саду с питерсоновским «Полевым определителем» и биноклем, пытаясь сопоставлять живых птиц окрест с книжными птицами на своих коленях. Однажды написала музыканту по электронной почте – поделилась впечатлениями.

«Судя по тому, что тельце у него пухлое, красно-серое, это, наверно, клёст», – написала я.

Музыкант ответил: «Определенно не клёст. Не тот сезон. Скорее всего, мексиканская чечевица (их сейчас везде полным-полно), есть также небольшая вероятность, что это пурпурная чечевица (но я лично сомневаюсь)».

Да, это была мексиканская чечевица. Если я на миг и смутилась, почувствовав себя дурой, ее очарование прогнало все переживания. Я наблюдала за ней долго, влюбилась в ее хохолок и грудку оттенка красной розы, в ее неумолчный щебет. Настроение у меня было приподнятое: воспарила душой вместе с птицей, легкость, которую ощущаешь, выпив вина, или поднимаясь на лифте, или обнаружив, что на сей раз не предпочитаешь книгу реальности. «Может, это и есть моя птица-искра?» – задумалась я.

Примерно тогда же я дописала детскую книгу про океан. Историю о том, как ребенок набрел на волшебный уголок природы и сроднился с ним. Ее вдохновила наша поездка всей семьей в Британскую