Газета Завтра Газета - Газета Завтра 889 (48 2010)
Американская версия переносит действие из скандинавского предместья в заснеженный городок штата Нью-Мехико образца 1983-го года. По телевизору выступает президент Рейган, уверенно утверждает, что Америка олицетворяет собой добро. Но юному Оуэну (Коди Смит-МакФи) нет дела до политических игр взрослых. Мальчик хоть и носит крутой фирменный свитер от Lacoste, ведет жизнь отнюдь не футбольного хулигана: в школе подвергается нападкам сверстников, а дома — пьющая мать, отсутствующий отец, обычная семейная драма с разводом. Единственное развлечение мальчика — вообразить себя сексуальным маньяком и вонзать нож в воображаемую девочку. А также смотреть в подзорную трубу на окна соседей. А снег идёт. И одиночество крови превращается в сплошную белую мглу.
Однажды Оуэн видит, как в их дом въезжают новые постояльцы — престарелый отец и юная дочь. Бледная новоявленная соседка — девочка Эбби (Хлоэ Морец), ходит в мороз босиком, странно пахнет и говорит не менее странно. Но именно она становится для Оуэна тем очагом, рядом с которым тает лёд отчуждения. Тем временем в окрестностях городка то и дело находят обескровленные трупы. Постепенно Оуэн понимает, что его подружка — не кто иной, как несчастный, обременённый вечной жаждой вампир. И расхожая в искусстве сюжетная фабула "Мальчик встречает девочку" на этот раз зарифмует любовь и кровь буквально. В единственно верной строфе.
"Маленький малыш три буквы чертит на стекле, в его руках волшебный нож, и он желает отомстить", — эти слова казахского панк-ансамбля "Адаптация" удивительно точно иллюстрируют внутренний мир главного героя. Но если вспоминать персонажей шведской картины, то на ум скорее придёт фраза из песни другой, гораздо менее тривиальной московской группы "Соломенные еноты": "И вокруг такой леденящий уют, от которого всем светло". Разница культур — европейской и американской — тот самый водораздел, лежащий между двумя лентами, перейти который вброд не оказалось возможным. Даже несмотря на то, что "Впусти меня. Сага" стал долгожданным фильмом-возвращением британской киностудии "Hammer", молчавшей последние 30 лет. А уж ей-то был ведом толк в страшных вампирских сказках.
Нельзя сказать, что Мэтт Ривз не справился с поставленной задачей. Вряд ли американскую версию в наши дни можно было сотворить лучше — по-настоящему великих фильмов ужасов Америка нынче не производит. Но есть вещи, которые способны испортить впечатление всерьёз и надолго. "Впусти меня. Сага" — все-таки не стандартный хоррор, это история подлинной подростковой любви, пусть и замешанная на крови, показанная нам глазами ребёнка. И здесь, делая ставку на реализм ситуаций и правдоподобие отношений, следовало бы подойти к спецэффектам более тонко. Но вместо кропотливой работы по старинке, в ключевых местах возникают совершенно чуждые по стилю компьютерные кульбиты. Визуально это выглядит так, как если бы, к примеру, в "Молчании ягнят" во время кульминационной сцены в тюрьме Ганнибал Лектор и его жертвы вдруг превратились в горлумов-переростков. То, что уместно для фэнтезийных эпопей, не всегда годится для лент иного жанра. Этот самый контраст между поэтизированной картинкой "ста дней после детства" и мультипликационным мельтешением кровососущих сцен лишает фильм "фирменной" ледяной нежности. Той самой, что была свойственна ауре Свеаланда и прорастала сквозь вечную мерзлоту скандинавского оригинала цветами незабываемой печали.
Со всем остальным дела обстоят более чем на высоте — дети отлично играют, камера внимательна к актёрам и бытовым деталям. Интересно решены сцены с матерью главного героя, чьё лицо постоянно остаётся в тени. Её личности как бы не существует. И всё же фильм по-эстетски красив, и эта красота идёт вразрез с подростковым восприятием реальности как царства кровавого испуга. То, что выглядело естественной неизбежностью у Томаса Альфредсона, у Мэтта Ривза превращается в фантазии за гранью добра и зла. И эта отредактированная отстранённость мешает прочувствовать ситуацию сердцем. И увы, оставляет зрителя равнодушным наблюдателем.
В Америке фильм оглушительно провалился — лёд осуждения сомкнулся над головами создателей. Зрители предпочли другую вампирскую сагу — "Сумерки", более понятную школьникам и обывателям. Что в очередной раз подтверждает — изобилие эпохи скудеет на глазах. И будет скудеть, пока мы не разучимся предпочитать разгулу неслыханного пиршества чёрствые крошки былого.
Юрий Перминов КАНДАЛЫ И КНИГА
Бронзовая скульптура Федора Михайловича Достоевского, сидящего на лавке рядом с раскрытым Евангелием, установлена неподалеку от здания бывшей пересыльной тюрьмы в городе Тобольске. Автор памятника — народный художник России, действительный член Российской Академии художеств Михаил Переяславец. Это событие освещалось исключительно региональными СМИ, хотя центральные телеканалы постоянно рассказывают нам, что в том или ином городе открыт "монумент" то свинье, то ещё какому-нибудь животному…
Известно, что Достоевского с Тобольском связывает один из самых трудных периодов жизни писателя. В тобольской тюрьме Фёдор Михайлович провёл двенадцать дней, а затем его отправили к месту каторги — в Омскую крепость, где он провёл четыре года.
Надо сказать, что открытие памятника совпало с переизданием Евангелия — того самого, которое было подарено Фёдору Михайловичу женой декабриста Фонвизина, Натальей Дмитриевной. Широко известны слова Достоевского, обращённые к Фонвизиной: "…Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться с Христом, нежели с истиной".
Евангелие было единственной книгой Достоевского, другие книги читать ему не дозволялось, иметь письменные принадлежности — тоже. Писатель ногтем отмечал абзацы, строки, делал загибы. Всего таких помет — почти 1700.
Владимир Николаевич Захаров, вице-президент Международного общества Достоевского, начальник отделения Российского гуманитарного фонда, продемонстрировал тоболякам уникальный двухтомник. Первый том называется "Евангелие Достоевского. Личный экземпляр Нового Завета 1823 года издания, подаренный Ф. М. Достоевскому в Тобольске в январе 1850 года". Это факсимиле с пометами карандашом и чернилами, ногтем и с загибами страниц. Второй том этого драгоценного издания называется "Евангелие Достоевского. Исследования. Материалы. Комментарии". Здесь, между прочим, опубликована статья "Евангелие Достоевского. Оптико-электронная реконструкция авторских маргиналий". Владимиром Николаевичем Захаровым и Виктором Федоровичем Молчановым, заведующим рукописным отделом Российской государственной библиотеки, было проведено исследование Евангелия Достоевского в инфракрасных лучах, что позволило обнаружить доселе неизвестные пометки. Том включает обширный комментарий, написанный Борисом Николаевичем Тихомировым, — президентом Общества Достоевского.
"Так получилось, — рассказывает Владимир Николаевич, — что исследователи творчества Достоевского не очень внимательно его читали. Это Евангелие описано в романе "Униженные и оскорблённые" — старая, подержанная книга с пометами ногтем и карандашом. Да, о том, что там есть пометы карандашом, было известно, но я сам, занимаясь более тридцати лет творчеством Фёдора Михайловича, не знал, что он делал пометы и ногтем. Когда же, работая с Евангелием в Российской государственной библиотеке, решил поднести его к окну, дабы разглядеть "угасший карандаш", то обнаружил эти пометы — крест накрест, а потом выяснилось, что таких — очень много. Всё это привело к тому, что в науке о Достоевском возник целый пласт материалов, неизвестных исследователям. Должен заметить, что это открывает новые перспективы в изучении творчества великого писателя. Думаю, что Евангелие Достоевского даёт для понимания его творчества больше, чем все исследования о нём".
Автор нового памятника Михаил Переяславец говорит, что в ходе работы он хотел передать в бронзе прежде всего внутренний мир писателя: "Он устал от раздумий и физического труда. Нужны были детали, ими стали кандалы и книга. Евангелие на скамейке открыто. Дело не в том, на какой странице оно открыто. Дело в самих страницах — изогнутых, потрескавшихся, которые много раз перелистывали. Кандалы я лепил трудно: напряжение и кривизна не сразу получились".
Кандалы в скульптуре — это образ страдания, которое принял писатель и через них поднялся к вершинам человеческого духа. За что Фёдор Михайлович был благодарен судьбе, говоря уже на склоне лет своим юным собеседникам: "Вам бы, молодой человек в каторгу, в каторгу…". Ибо страданием очищается душа человека. Именно на каторге, как справедливо отмечают многие исследователи, произошло "перерождение убеждений" писателя. Достоевский был ввергнут в ад бытия человеческого, где "тайна человека" предстала с ужасной обнажённостью, где она кровоточила, как незаживающая рана, подтверждая зримое несовершенство дольнего мира.
