Иоахим Гофман - Сталинская истребительная война (1941-1945 годы)
И что могло бы означать то, что Политбюро ЦК, согласно пункту 183 протокола № 33 своего заседания от 4 июня 1941 г., приняло решение в срок до 1 июля «сформировать в составе Красной Армии стрелковую дивизию из лиц польской национальности и со знанием польского языка»? Уже поэтому тезис о «намеченном на 6 июля 1941 г. нападении Сталина на Гитлера», согласно Борису Соколову, приобретает «статус научной истины».
Не случайно, конечно, и то, что советские высшие и штабные офицеры, которые ведь не только подвергались массированному пропагандистскому воздействию, но и до некоторой степени были знакомы с реальным состоянием подготовки к войне, рассчитывали на начало военных действий с июля до сентября 1941 г. Например, капитан Краско, адъютант 661-го стрелкового полка 200-й стрелковой дивизии, заявил 26 июля 1941 г.: «Еще в мае 1941 г. среди офицеров высказывалось мнение, что война начнется уже после 1 июля». Со слов майора Коскова, командира 24-го стрелкового полка 44-й стрелковой дивизии, было занесено в протокол: «По мнению командира полка, объяснение сдачи Западной Украины тем, «что Советы, якобы, подверглись нападению неподготовленными», никоим образом не соответствует действительности, поскольку со стороны Советов давно велась подготовка к войне и, судя по масштабам и интенсивности этой подготовки к войне, русские, со своей стороны, напали бы на Германию максимум через 2–3 недели». Полковник Гаевский, командир полка в 29-й танковой дивизии, заявил немцам 6 августа 1941 г.: «Среди командиров много говорили о войне между Германией и Россией. Существовало мнение, что война начнется примерно 15.7.41 г., причем Россия выступит в роли нападающей стороны». Лейтенант Харченко из 131-й стрелковой дивизии показал 21 августа 1941 г., «что с весны 1941 г. шла большая подготовка к войне с Германией. Он считает, что война началась бы не позднее конца августа или начала сентября, после уборки урожая, если бы немцы не выступили раньше. Намерение состояло, разумеется, в ведении войны на вражеской территории. В результате начала войны в России были опрокинуты все военно-стратегические планы».
Мало чем отличались высказывания майора Соловьева, начальника штаба 445-го стрелкового полка 140-й стрелковой дивизии: «В принципе конфликта с Германией ожидали лишь после уборки урожая, примерно в конце августа — начале сентября 1941 г. Поспешную передислокацию войск к западной границе в последние недели перед началом военных действий можно объяснить тем, что Советы перенесли срок нападения назад (примечание: последнее заявление прозвучало в ответ на указание, что нашей стороной были захвачены документы, из которых было ясно видно, что Советский Союз хотел напасть на Германию в начале июля)». Лейтенант Рутенко, командир роты в 125-м стрелковом полку 6-й стрелковой дивизии, 2 июля 1941 г. датировал начало войны с русской стороны 1-м сентября 1941 г., сроком, к которому «велась вся подготовка». А подполковник Ляпин, начальник оперативного отделения 1-й мотострелковой дивизии, 15 сентября 1941 г. говорил о том, что на советское нападение «рассчитывали осенью 1941 г.» Генерал-лейтенант Мазанов, как упоминалось, тоже определенно заявил, «что Сталин развязал бы войну с Германией еще осенью 1941 г.»
Обращают на себя внимание различные указания на август как срок нападения. Так, неназванный подполковник, командир артиллерийского полка, который хотя и заявил 26 июля 1941 г., что Германия «односторонне нарушила Договор о ненападении и напала на нас», затем добавил: «Но я признаю, что массовое сосредоточение Красной Армии у ее восточной границы означало угрозу для Германии, говорили даже о том, что Германии следует ожидать нашего нападения в августе этого года». Генерал-майор Малышкин, в свое время начальник штаба 19-й армии, 11 сентября 1945 г. высказал фельдмаршалу Риттеру фон Леебу аналогичное суждение, примечательное и точным указанием цифр, а именно, «что Россия напала бы в середине августа, используя около 350–360 дивизий». В этой связи упомянем полковника Токаева, начальника аэродинамической лаборатории Военно-воздушной академии в Москве, который со ссылкой на военного комиссара, генерала Клокова, рано констатировал следующее: «Политбюро ожидало, что советско-германская война начнется в начале августа. Этот момент Сталин и Молотов считали наиболее благоприятным, чтобы повести наступление на своих друзей Гитлера и Риббентропа».
Ключом к пониманию наступательной подготовки Сталина весной 1941 г., как вновь и вновь единодушно сообщают советские военные всех рангов, среди которых — и маршал Советского Союза Василевский, и российские военные историки, является крупная «переоценка сил СССР и Красной Армии», «переоценка боеспособности наших войск», «чудовищная… собственная переоценка». И это ощущение собственной силы имело достаточные материальные основания, если иметь в виду многократное превосходство Красной Армии в танках, самолетах и артиллерийских стволах и принять во внимание, что промышленные мощности СССР достигли объема, позволяющего предоставить советским вооруженным силам «просто невообразимое вооружение» в кратчайший срок. Однако превосходство касалось не только материального оснащения, но и личного состава и даже командных кадров. Стоит напомнить, например, только о том, что еще в 1935 г. армия германского Рейха имела лишь около 4000 офицеров, а Красная Армия уже тогда — примерно 50 000 «командиров», то есть исходное положение немцев было существенно хуже. Где же им было взять офицеров в период наращивания вооружений? Советское превосходство существовало и в сфере командного персонала, поскольку, как показал полковник Филиппов, даже мощное кровопускание в ходе «Большой чистки» было уже в определенной мере восполнено к лету 1941 г. за счет выпускников многочисленных военных учебных заведений, включая Академию Генерального штаба и Военную академию имени Фрунзе. Кроме того, Сталин рассчитывал на начало деморализации в войсках Вермахта. В Москве также царило мнение, что в случае войны с Советским Союзом пролетариат противника поспешит на помощь Красной Армии. Это, правда, была иллюзия, но такие иллюзии еще более разжигали агрессивные настроения накануне 22 июня 1941 г., а не умеряли их.
Сознание собственной силы и в то же время понимание трудной политико-стратегической ситуации Германии, которая ведь, как было известно, не могла выдержать войну на два фронта, и породили решение, корни которого были заложены в большевизме со времен Ленина, а именно, что нужно использовать уникальный исторический шанс, чтобы инсценировать так называемую «революционно-освободительную войну» и неизмеримо расширить власть Советского государства, как наглядно изображено уже в символике советского государственного герба. Сталин и Калинин, а также такие высокопоставленные функционеры, как Жданов, весной 1941 г. не раз открыто декларировали в своих речах советский империализм.[83] Чувство растущего превосходства побудило Сталина в ноябре 1940 г. поставить в Берлине требования, позволяющие понять, во всяком случае, одно: что он уже тогда не видел в Германии угрозы. Красная Армия, имея подавляющие силы, заняла на западной границе наступательные позиции, которые не были переориентированы на оборону и тогда, когда обнаружилось, что Германия готовила нападение со своей стороны.
Сегодня неопровержимо доказано, что Сталин был точнейшим образом информирован о немецком нападении. Уже в 1966 г. министр обороны, маршал Советского Союза Гречко разъяснил, что немецкое нападение явилось неожиданностью, возможно, кое-где для фронтовых частей, но ни в коей мере не для советского руководства и командования Красной Армии. Примечательно, что и Хрущев, наряду с военными, не оставил в этом сомнений, заявив: «Никто, обладая хотя бы малейшим политическим рассудком, не сможет поверить, что мы были захвачены врасплох неожиданным вероломным нападением».[84] О неожиданном «немецком нападении» не может быть и речи, коротко заметил и полковник Филиппов. Впрочем, чувство превосходства у Сталина было так велико, что он даже считал себя в состоянии с ходу «отразить любое внезапное нападение Германии и ее союзников», «отразить любое нападение и разгромить агрессора». Председатель Президиума Верховного Совета СССР Калинин выразил эту убежденность в докладе в Военно-политической академии имени В. И. Ленина 5 июня 1941 г., когда он без обиняков заверил своих слушателей: «Немцы намереваются на нас напасть… Мы ждем этого! Чем раньше они это сделают, тем лучше, так как тогда мы свернем им шею раз и навсегда». При таких настроениях ни Сталин, ни Политбюро даже 22 июня 1941 г. ни на мгновение не усомнились в том, что Гитлеру удастся дать достойный отпор. Генерал Судоплатов, шеф [один из руководителей] разведслужбы, прямо говорит о «большой лжи относительно паники в Кремле».[85] Как подчеркивает генерал-полковник Волкогонов, Сталин оказался в шоке не 22 июня 1941 г., а лишь несколько дней спустя, когда рассеялись иллюзии и выявилась катастрофа на фронте, когда стало ясно, что немцы все-таки воюют лучше.
