Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6419 ( № 24 2013)
ДЕНЬ И НОЧЬ
Днём всем нам нужно говорить на языке истины, ночью можно грезить. День – это всегда какая-то чтойность, какая-то определённость. Днём вещи выходят на первый план. Ночью на первый план выходит наша самость, стирающая границы между вещами. Ночь пуста, неопределённа. Вот эту пустоту ночи и заполняют наши образы и мечты. Но эти образы, в отличие от вещей, существуют лишь в данный момент, который, в свою очередь, неуклонно стремится к нулю. И поэтому человеческие фантазии быстро исчезают, лопаясь как пузыри. В каждый следующий момент они перестают быть.
Человек – это ночь природы. Почему? Потому что человек – это отрицание природы, ибо его сущность, существующая как наличное бытие, скрыта во мраке знания. Более того, человек есть отрицание самого себя. Он есть то, что он никогда не есть. И эту ночь наше Я распространяет повсюду. «Именно эту ночь, – пишет Гегель, – можно увидеть, если заглянуть человеку в глаза: (тогда взгляд погружается) в ночь, она становится ужасной (furchtbar), (тогда) перед нами предстаёт[?] ночь мира».
С эстетической точки зрения романтизм закончился в первой половине XX века.
ЗИЯНИЕ БОГА
«Петь – для чего?» – поставил вопрос Хайдеггер, комментируя элегию «Хлеб и вино» Гёльдерлина. Ведь если богов нет, а Христос умер, то это значит, что день человека закончился. Люди стали реалистами и перестали петь себе метафизические песни. Вечер мира склонился к ночи. «Ночь мира, – говорит Хайдеггер, – ширит свой мрак». Это время мира определено неприходом, зиянием бога.
Что означает зияние бога? То, что не бог собирает вокруг себя людей и вещи, а обстоятельства. Не он ладит мировую историю, а случай. Сияние божественного угасло в мировой истории. «Ночное время – скудное время… Оно, – продолжает рассуждать Хайдеггер, – уже столь скудно, что больше не в состоянии заметить зияние бога как зияние».
Вместе с этим зиянием из мира исчезает и дно, на котором он стоит. Времени мира, у которого нет дна, ничего не остаётся, как висеть над бездной. Во времена мировой ночи нужно испытать и выдержать бездонность мира, но для этого необходимо, чтобы были такие люди, которые бы спустились в бездну. Нужны романтики.
ЗИЯНИЕ ЧЕЛОВЕКА
Романтики – для чего? Чем лучше становится социум, тем хуже становится человек. Чем меньше в нём самоаффектации, тем больше он уподобляет себя разумной машине. Романтики для того, чтобы петь свои аутистические песни, чтобы этим пением в мире длилось человеческое.
Зияние человеческого в человеке определяется сегодня как перспектива трансгуманизма, как неуклонное приближение эпохи постчеловека. Эту эпоху приближает, например, философское убеждение в том, что мысль может мыслиться вне связи с человеком. Сама по себе. Под знаком этой мысли создаются искусственный интеллект, машины мысли. Рассматривая язык вне связи с тем, что говорит человек, мы создаём языковые машины, которые не пересекаются с сознанием. Мы пытаемся конструировать образы вне зависимости от того факта, что воображает только одно существо в мире, называемое человеком. Мы хотим найти алгоритм творчества и заставить творить машины, полагая, что творит мозг, а не человек.
ТЕРРИТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО
Человек – не робот. Его нельзя заменить говорящим компьютером. В каждом из нас ещё живо то, что объединяет нас с художниками палеолита. Нас объединяет с ними не ум, ибо ум объединяет нас с машинами, тогда же как человек изначально рождается художником-безумцем. Нас объединяет с ними не язык, ибо в палеолите у них ещё не было языка. Нас объединяет с ними не интеллект, ибо интеллект объединяет нас с роботами. Нас объединяет с ними не культура, ибо культура есть и у животных. Нас объединяют продолжающие взрываться галлюцинации. Нас объединяют с ними эмоции, то есть открывшаяся в результате взрыва иллюзий возможность быть причиной реальности объектов своих видений. Мы единственные во всём мире можем воздействовать на себя при помощи образов взорвавшихся галлюцинаций, ибо сознание у каждого из нас и есть не что иное, как эти образы.
Наши эмоции и наши чувства как раз и являются той последней оставшейся в нас территорией человеческого, зияние которого будет свидетельствовать о наступившей ночи мира. Этот скудный остаток человеческого существования хочет забрать у нас ХХI век. Быть романтиком в ХХI веке значит защищать эту территорию вопреки всему фактическому, вопреки логике, полагаясь на силу абсурда.
Документальная сага
Александр Колмогоров. Мне доставшееся: Семейные хроники Надежды Лухмановой. - М.: Аграф, 2013. – 464 с. – 2000 экз.
Должно быть, очень увлекательно писать историю своей семьи, отыскивая в совершенно неведомых тебе людях, живших лет двести назад, поступки, черты и логику характера, не понаслышке тебе знакомые. Семья чрезвычайно разветвлённая, со сложными степенями родства, включающая разные сословия и виды деятельности: офицеры, педагоги, купцы, поэты, моряки, учёные, инженеры, литераторы, распространившиеся от Парижа до Тюмени и от Петербурга до Владивостока, – не семья, а род. Всё это богатство досталось человеку бережливому и уважительному к памяти прошлого. А. Колмогоров, правнук главной героини романа, с интересом наблюдает, как вплетаются нити его рода в общую ткань истории России ХIХ и ХХ веков. Осторожно комментирует опрометчивые шаги своих предков. Перемежает этнографические изыскания о жизни сибирских кожевенников с похождениями павловской институтки, письма с фронта Русско-японской войны – театральными рецензиями, стихи Гумилёва – дневниками сочинской гимназистки.
Главная фигура, вокруг которой завихряется повествование, конечно, "неистовая Надежда", дама пылкая, деятельная, талантливая и бесстрашная – известная когда-то писательница Надежда Лухманова. Она скрывала свой год рождения до того успешно, что ни энциклопедии, ни литературные словари, ни даже некрологи не могли внести в этот факт ясность. Уличённая в супружеской измене, утратив право на повторный церковный брак, с помощью любящих её мужчин растила четверых «незаконных» детей и помогала им из скудных средств до последнего своего дня. Не обладая выдающимся литературным талантом, была наделена лёгким пером, наблюдательностью и чёткостью мысли – и имя её настолько было на слуху, что его можно встретить в письмах Чехова и Л. Толстого. Неутомимую работоспособность стимулировала постоянная материальная нужда – нечастый случай, когда женщина, рождённая в середине позапрошлого века, жила исключительно собственным интеллектуальным трудом: сперва уроки, переводы, потом журналистика, лекции, романы, пьесы[?] А под конец бурной жизни – участие в Русско-японской войне.
Столичная литературная дама, не первой и не второй уже молодости (Лухмановой за 60!), через всю Россию отправляется на фронт сестрой милосердия. Искупление беспутной юности? Любопытство? Жажда самоотверженного служения? И там, как в романе, у неё случается встреча с сыном-офицером… По окончании войны Лухманова ещё два месяца путешествует по Японии, чтобы разгадать «загадку» её победы, и выясняет: «Вот чем силён и непобедим этот народ – своей страстной привязанностью к земле, морю, солнцу, обычаям, могилам предков, храмам и… правительству!!!» Три восклицательных знака неслучайны – дело происходит в 1907 году, когда «привязанность» русских к своему правительству была, мягко говоря, проблематичной.
Дети Надежды Александровны Лухмановой не наследовали состояние своих отцов – они наследовали характер матери, страстный, увлекающийся, стойкий в испытаниях и в избранном деле. Носившие фамилии Лухмановых, Адамович, Колмогоровых, Массен и множество других, они «ни единого удара не отвратили от себя»: кто-то оказался в 1920 году в эмиграции во главе Сводного кадетского корпуса, кто-то был расстрелян в 37-м; барышни занимались ритмической гимнастикой и актёрским ремеслом, заводили поэтические романы или становились примерными жёнами; многие носили имя Надежда, но судьбу Н.А. Лухмановой не повторила ни одна.
Книга А.Г. Колмогорова снабжена солидным справочным аппаратом и фрагментами родословных главных героев. Документальное повествование могло бы стать основой исторического сериала – семейной саги. Возможно, кинематографисты обратят на эту книгу своё драгоценное внимание?!.
Преодолевая границы
Если, к примеру, убьют человека, а совершившего это преступление найдут спустя двадцать пять лет, то убийцу, скорее всего, осудят. А вот государство такой привилегии не имеет, умерла так умерла. Исковая давность истекает сразу, как только поднят новый флаг. Сообщение в утренних новостях, что химического оружия не нашли, прозвучит как курьёзный случай с обменом детей в роддоме, ну да путаница случается, чего же теперь искать виноватых.
