Журнал Русская жизнь - Понаехавшие (апрель 2008)
Клянусь вам, этот второй был истинным москвичом. Он сделает там, в Луганске, все что положено, станет звездой украинского масштаба, и Москва сама покорно склонится перед ним, чтобы он почтил ее своим присутствием.
А он не поедет.
Дмитрий Данилов
Продолговатое двухэтажное строение с двумя входами
Последние бараки столицы
Вот определение барака, которое дал писатель Асар Эппель, знаток и певец барачной Москвы:
«Барак есть продолговатое двухэтажное строение с двумя входами по фасадной стороне, двумя деревянными лестницами на второй этаж и низко сидящее на грунте. Это плохо выбеленная постройка под черного цвета толевым покровом, в которой ходят, сидят, лежат и из которой выглядывают люди.
Длину барака установить сейчас будет нелегко, а ширину вспомним просто. Поскольку штукатуреные стены внутри себя всего-навсего сруб, то барачный торец не мог быть шире семи или восьми метров; вернее сказать, ровно таким и был - это долгота строевого бревна. Значит, в сказанные метры укладывались длинные стенки двух комнат плюс ширина коридора. Кладем на последний полтора - и на каждую комнату остается по два с половиной метра. Все правильно! По ее длине сразу поместится рабфаковская койка - два метра, а в изножье или изголовье койки - тумбочка, в которой рабфаковец мог держать свой «Анти-Дюринг» или зачитанную книжонку с волнующим, но мелкотравчатым названием «Без черемухи»«. (Из рассказа «Бутерброды с красной икрой».)
Раньше бараков в Москве было очень много. Видимо-невидимо. И в центре, и на окраинах. Вокруг фабрик и заводов, у железнодорожных станций, просто на пустующих местах. Больше, конечно, на окраинах. Целые огромные барачные районы.
В бараках жили, в основном, люди приезжие. Человек приезжал работать на московское предприятие, ему давали комнату длиной два с половиной метра, человек устанавливал там кровать, жил, плодился и размножался, читал «Анти-Дюринга» или книжонку «Без черемухи».
Рано или поздно человек получал отдельную квартиру или комнату в коммуналке, и барак, в котором он жил, сносили. Человек мог считать, что операция по покорению Москвы закончилась его, человека, триумфом, и что его человеческая жизнь удалась.
Еще в 80- е в Москве оставались бараки. Помню, году в 85-м мы со школьными друзьями гуляли по центру и в одном дворике на Сретенке обнаружили барак. Он стоял себе в окружении высоких городских домов, вокруг кипела барачная жизнь -копошились в пыли дети, висело на веревке белье, на лавочке у входа в барак сидела бабушка в платочке. Но прошло еще несколько лет, и бараки в столице извели почти под корень.
Почти - потому что сейчас на территории Москвы, по крайней мере, в пределах МКАД, существует три барака, в которых продолжают жить люди. Есть еще несколько зданий барачного типа в Коптево и рядом с метро «Водный стадион», но они не жилые - там располагаются какие-то мелкие конторы. Такие данные приводит в своем блоге московский краевед Николай Калашников, и у меня нет оснований ему не доверять - лучше него, пожалуй, никто не разбирается в столичных пятиэтажках, девятиэтажках и бараках.
Итак, три уцелевших московских барака.
Профсоюзная улица, дом 123, санаторий «Узкое»
Я подошел к дому 123, и на меня залаяли собаки. Очень громко и злобно. Собак было несколько, и лаяли они изнутри дома. Невидимые злые собаки. Штуки четыре, судя по лаю.
Из лестничного окна панически выпрыгнула облезлая кошка.
Постоял немного. Как-то не хочется входить внутрь из-за этого лая. К счастью, дверь открылась, и из дома вышла пожилая женщина с двумя большими наполненными неизвестно чем полиэтиленовыми пакетами в руках. Не обращая на меня внимания, она подошла к стоящей недалеко от крыльца маленькой четырехколесной тележке, которую, судя по всему, сделали из детской коляски. На тележке - два больших пластиковых бака. Уложила пакеты в баки, вывезла тележку на асфальтовую тропинку, покатила к выходу на дорогу, туда, где стоял я. Все это - молча, глядя в землю.
- Здравствуйте, - сказал я.
Молча, глядя в землю, подошла ко мне практически вплотную, остановилась, подняла голову и сказала:
- Здравствуйте. Что хотели? Вам кого? - и смотрит очень внимательно в глаза.
Объясняю цель визита. Журналист, хочу про ваш дом написать. Таких в Москве почти не осталось.
- Вообще-то, у меня времени мало. Некогда мне тут.
Далее последовали скупые, отрывочные ответы на вопросы. Дом 1927 года постройки. Селили тут много кого - и деревенских местных, когда деревню сносили, и приезжих работников санатория. Сейчас и москвичи тоже живут. Разные люди. А можно поподробнее о людях? А чего о них говорить, люди и люди. Разные, говорю, люди. А вы давно здесь живете? Ну, как вам сказать. (Пауза.) С тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. Зовут меня Мария. А отчество? Это необязательно. Просто Мария. Нет, не москвичка, какая же я москвичка. Приехала работать в санатории. А откуда? (Снова пауза.) Да какая вам-то разница. Приехала, и все. И всю жизнь здесь проработала, в санатории в этом.
Собаки продолжают оглушительно лаять. Разговор явно не клеится.
Только я хотел спросить, кем Мария работала в санатории, как из дома вышла другая женщина.
- Людмила Владимировна, к нам тут журналист приехал, поговорите с ним, про дом наш хочет написать, что-то зачастили к нам журналисты, вот вам Людмила Владимировна все расскажет, а я пойду, некогда, некогда мне.
И покатила свою тележку в сторону приземистых служебных строений бывшей усадьбы, а ныне санатория «Узкое».
- Да, Дмитрий, дом у нас замечательный.
Дом и вправду не лишен некоторого очарования. Деревянный, из бревен, обшитых сверху «вагонкой», двухэтажный. С одной стороны - барак, с другой - не совсем типичный. С элементами конструктивизма (естественно, двадцать седьмой год). Дом состоит из двух больших кубических объемов, соединенных более узким объемом. Два входа, но не с фасада, как в классическом описании Асара Эппеля, а с торцов. Внутри раньше был типичный барак с коридорной системой, но лет двадцать назад внутреннее пространство разгородили на отдельные квартиры, по шесть на каждой лестнице, по три на этаже.
Людмила Владимировна не из приезжих, москвичка, поменялась в этот дом семнадцать лет назад. Почему, спрашиваю. Что, так сказать, подвигло?
- Ну, как вам сказать… Здесь такое чудесное место!
Может быть, на самом деле у Людмилы Владимировны были какие-то другие, более приземленные причины для переезда в Узкое, но место - да, необыкновенное. Огромный, на километры вокруг, лес. Сосны. Холмы. Белый чистый снег, поскрипывающий при ходьбе по нему. Тишина - звуки города сюда не доносятся. Разве что собаки по-прежнему продолжают издавать свои собачьи звуки, но уже не такие громкие, как раньше. Людмила Владимировна водит меня по окружающим дом остаткам барского парка. Вот аллея, ее посадили еще в девятнадцатом веке (два ровных ряда деревьев, в значительной степени обезображенных расположенным рядом уродливым металлическим забором). Другая аллея - из специально выращенных «раздвоенных» лип - садово-парковый шедевр. Искусственный пруд (углубление в земле, заполненное снегом, льдом, какими-то обломками деревьев; вообще, окрестности дома довольно запущены). Высокая белая церковь, хорошо отреставрированная, действующая.
Все это великолепие вместе с домом 123, санаторием и обширнейшей прилегающей территорией принадлежит Академии наук. У Академии имеется намерение продать дом 123 и окрестные угодья неким частным владельцам - желающие уже вроде бы есть. Дом в этом случае, естественно, пойдет под снос, жильцов расселят, на освободившемся месте построят что-нибудь элитно-эксклюзивное.
- Жалко, конечно, дом. С одной стороны, нам всем квартиры нормальные, может быть, дадут, здесь все-таки в бытовом плане трудно жить. С другой - дом хороший, красивый, крепкий, крыша новая, в подвале не так давно ремонт сделали. Стоять бы ему еще и стоять. Лучше бы его церковь купила. У нас тут церковь хорошая, службы каждый день, батюшка очень приятный. Купили бы наш дом и сделали бы там воскресную школу, например.
Входим в подъезд. Все деревянное. Лестница с сильно истертыми, но на вид еще вполне крепкими ступенями. Деревянные перила. Чисто, светло. На всю высоту лестницы - огромное вертикальное окно с красивым частым деревянным переплетом.
- Это все - и лестница, и перила, и окно - двадцать седьмого года, как построили, так и не меняли. Я же говорю, крепкий дом, на совесть построен. Вы извините, я вас в квартиру пригласить не могу, у меня четыре собаки. Они посторонних не любят. Вы уж простите.
Из- за двери одной из квартир доносится приглушенный коллективный лай. Да, пожалуй, не стоит.
