Сергей Кремлев - Россия и Германия. Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера

Чичерин ложился спать в седьмом часу утра и спал до полудня. Потом всю ночь работал — даже аудиенции послам назначались порой ночью. Это устраивало не всех, но граф Брокдорф-Ранцау бывал по ночам часто — они сам любил ночные рабочие часы. Оба — любители науки и философии, знатоки музыки и литературы, советский нарком и немецкий граф засиживались до утра в свободной и приятной беседе после дел официальных. Но политика определялась не чьими-то личными симпатиями, а историческими реальностями — в том, конечно, случае, если государственные деятели умели их увидеть. И Ленин, и Сталин, и Чичерин их видеть умели, и во времена Чичерина общая «германская» линия выдерживалась настолько неплохо, что Германия отказывалась от любых авантюр, которые могли бы ухудшить отношения с СССР. Это хорошо доказала история с Рейнским пактом в Локарно. НАЧИНАЛАСЬ она так. К концу 1924 года Германия немного окрепла, но еще полностью зависела от воли бывшей Антанты. Естественно, немцы хотели как-то изменить свое положение к лучшему. Франция оккупировала приграничную Рейнскую зону Германии и в любой момент могла беспрепятственно войти во внутренние германские области. А Франция тоже опасалась… Германии. 28 января 1925 года Эдуард Эррио под бурные рукоплескания палаты депутатов заявил, что военная оккупация Рейнской области — это единственная-де гарантия Франции, и что разоружение Германии — чистая фикция. Эррио был неправ — Антанта разоружила немцев основательно, хотя и не так глубоко, как ей того хотелось бы. Но ясно было, что и Франция, и Германия были не прочь выработать какие-то новые договорные обязательства, отличные от Версальских. У Англии здесь был свой расчет. И 19 января английский посол в Берлине лорд д'Абернон предложил германскому статс-секретарю Шуберту выступить с инициативой о гарантиях безопасности:

— Думаю, вы поступили бы разумно, если бы взялись за это безотлагательно. Шуберт счел возможным пошутить:

— Что ж, как представитель Германии я ставлю этот вопрос перед вами прямо сейчас.

— Нет, — покачал головой д'Абернон, — Англия считает, что ваши демарши тем более одновременные, в Лондоне и Париже, — нецелесообразны. Обратитесь ко мне с доверительным меморандумом по типу того Рейнского пакта, который Куно уже предлагал в двадцать втором году.

— А какую роль отводит себе Англия?

— Арбитра. Увы, англичане хотели быть не только арбитром, а еще и подстрекателем. Наращивание советско-германских связей — да еще и экономических! — ни Лондону, ни Вашингтону было ни к чему. В ноябре 1924 года премьером Англии стал Болдуин, а 20 февраля 1925 года его министр иностранных дел Остин Чемберлен (брат более известного Невилла) писал в секретной записке: «Россия нависла как грозовая туча над восточным горизонтом Европы, угрожающая, не поддающаяся учету, но прежде всего обособленная»… Чемберлен, очевидно, считал, что только Англия могла иметь постоянные интересы, но не постоянных союзников, только Англия могла быть обособленной, а вот Россия, если она не находилась под англосаксонским контролем, уже этим угрожала Европе. А дальше лицемерие Чемберлена даже бледнело перед его агрессивностью: «Россия не только не является фактором стабильности, она скорее — один из самых опасных моментов, порождающих нашу неуверенность; поэтому необходимо определить политику безопасности вопреки России и даже, пожалуй, именно из-за России». Записка скоро стала достоянием гласности, угроза была прозрачной, и Чичерин имел, конечно, основания заявлять 30 июня 1925 года: «Вся кампания гарантийного пакта была начата Англией в связи с желанием изолировать СССР, оторвать от него Германию, создать против него единый фронт». Чичерин вряд ли думал полностью так, как писал в «Известиях», но обвинял он Англию верно. Франция-то и Германия были заинтересованы в гарантиях объективно, а вот основной целью Англии было действительно оживление активного и агрессивного европейского антисоветизма, во-первых, и разлад между русскими и немцами, во-вторых. Эти цели даже можно было менять местами в порядке приоритетов! Так что публичный чичеринский демарш сразу остерегал Германию от непродуманных шагов. А еще до статьи Чичерина дела шли своим чередом. 9 февраля немцы вручили-таки Эррио свой — пока секретный, меморандум: «Рассматривая разные возможности, представляющиеся сейчас для урегулирования вопроса безопасности, можно было бы исходить из идеи, аналогичной той, которая лежала в основе предложения, сделанного в декабре 1922 года гном Куно, тогдашним рейхсканцлером. Германия могла бы, например, присоединиться к пакту, в котором бы державы, заинтересованные в Рейнской зоне, а именно Англия, Франция, Италия и Германия, дали бы друг другу и правительству Соединенных Штатов торжественное обязательство не воевать друг с другом в течение длительного периода, который будет определен впоследствии. Такой пакт можно было бы дополнить соглашением о расширенном арбитраже между Германией и Францией»… Французы соглашались, и осенью в швейцарском Локарно были парафированы Локарнские соглашения, принятые на конференции, проходившей с 5 по 16 октября. Основные идеи были тут те же, что в германском меморандуме, только к странам, подписавшим Рейнский гарантийный пакт, прибавилась Бельгия. США формально остались в стороне, а державами-гарантами становились Англия и Италия. Кроме этого были подписаны франко-германский, германо-бельгийский, германо-польский и германо-чехословацкий договоры об арбитраже. Впрочем, в нашем повествовании все это — лишь присказка. Для нас важно сейчас то, что Германию в Локарно очень пытались сбить на вражду с СССР и давили на нее крепко, но немцы устояли. Они даже немедленно заключили с нами отдельный договор, чтобы доказать нам, что в Локарно никаких антисоветских обязательств они на себя не взяли. Этот договор, читатель, мы еще вспомним не раз. НАДЕЖНЫЙ способ понять атмосферу эпохи, в том числе и «локарнскую ситуацию», — это обратиться к свидетельству компетентного и активного участника эпохи. В 1926 году в Берлин приехал народный комиссар просвещения Анатолий Васильевич Луначарский, и нам, уважаемый мой читатель, будет полезно познакомиться с некоторыми его берлинскими впечатлениями. Вот что, например, говорил ему выдающийся немецкий востоковед, тоже министр народного просвещения — только бывший, Фридрих Шмидт-Отт: «Вы говорите, что улицы Берлина демилитаризованы. Но как это печально! На мой взгляд, нет большего вреда, нет большего унижения, какое можно нанести народу, чем лишить его армии. Не подумайте, что я говорю это с точки зрения какого-то восстановления империализма. В эту минуту я имею в виду даже не оборону, а колоссальное воспитательное значение армии. Вас можно поздравить с тем, что вы имеете вашу Красную Армию. Мы прекрасно знаем, как удачно вы пользуетесь ею для воспитания вашей рабочей и особенно крестьянской молодежи. Конечно, воспитание нашей армии во многом было бы совершенно иным, но поднятие физической культуры, общеумственного уровня и сознания своей связи с целым — остается. Потеряв армию, мы потеряли один из методов национального воспитания». Собственно, из всех великих народов в новейшие времена на роль армии так смотрели только два — немецкий и советский. В своих «Письмах из Берлина», которые публиковались в «Красной газете», Луначарский восхищался: «В Берлине работа повсюду кипит… И весь Берлин напоминает усовершенствованную фабрику, где сосредоточенно, организованно и усердно работает почти все население, словно пытаясь перемолоть этой работой свою жестокую судьбу», и прибавлял: «И в отношении культурном немцы работают крепко и интересно». При этом Луначарский писал: «Огромное большинство немцев, особенно интеллигенции, относится к Союзу, во-первых, как к политической опоре, во-вторых, как к стране, где проделывается исключительный и волнующий эксперимент». А вот и его строки, прямо относящиеся к Локарно: «Обсуждение в рейхстаге Локарнского договора глубоко взволновало весь Берлин, деля его на разные лагери и — в разной мере — во всех возбуждая еще более обостренный интерес к России». «Луначарский-Наркомпрос» сообщал, что локарнские разногласия «рассекли Берлин на четыре большие группы». Надеюсь, уважаемый читатель, что тебе будет интересно узнать, что кроме, естественно, коммунистов, наиболее яро против локарнских идей выступали… правые, то есть националисты. Они видели в Локарно окончательную сдачу Германии на милость Англии, и как писал Луначарский, «это заставляло их… даже в самых реакционных кругах как-то судорожно хвататься за Советский Союз, который, благодаря политической ситуации, становился как бы единственной опорой в предстоящих перипетиях вассального существования Германии». Круги, поддерживавшие правительство, — то есть сами «локарнисты», — с правыми были, по сути, согласны. Министр государственного хозяйства Ганс фон Раумер так и сказал гостю из Москвы: