Франсуаза Саган - Страницы моей жизни
«Окольные пути»
Я, как и многие другие, могла бы и дальше отклоняться от темы. Но продолжим, как начали! В 1990 году я в очередной раз свернула себе шею и, уже опираясь на трость, поехала к своему другу на Лазурный берег. Мы роскошно разместились на итальянском судне и к началу фестиваля прибыли в Канны. Мне – и это было очень любезно – прислали пригласительные билеты. Однако я не хотела появляться на людях с тростью и тем более пятьдесят раз рассказывать о произошедшем со мной несчастном случае. Поэтому я отдала билеты моему другу, который был безмерно этому рад и отправился на фестиваль, у хозяина же нашего были свои приглашения. Все это блестящее общество в два часа дня собралось на дневной сеанс, а я смотрела, как они весело садятся в лодку, высаживаются на берег и с тем же ликованием присоединяются к толпе. Когда лодка вернулась, я в свою очередь села в нее, но одна. Незадолго до этого мне рассказали о новых игорных залах, открывшихся в отеле «Карлтон», и до конца фестиваля я понемногу играла там, но задерживалась не настолько долго, чтобы пропустить возвращение на судно веселой компании любителей кино. Так продолжалось целую неделю, и эти дни могли бы стать очень размеренными и спокойными, если бы в голове моей уже не сложился окончательно некий текст, как это однажды было с «Нависшей грозой». История начиналась с описания бегства от немцев четырех представителей светского общества; их «Роллс-Ройс» обстреляли, они заблудились и вынуждены были на долгое время поселиться на ферме, из-за войны лишившейся работников. Передряги, выпавшие на долю этих людей, и их диалоги сами ложились под моим пером на бумагу, и в итоге я забросила казино, чтобы иметь возможность исполнять роль секретаря, ибо никем иным себя не ощущала. У меня в голове рождались ритмически выстроенные фразы, и оставалось лишь записать их с помощью руки; кстати, меня это очень забавляло, потому что я писала веселую книгу или предполагала, что она получится веселой. Во всяком случае, меня она веселила.
Желая убедиться, что для этого веселья есть все основания, я попросила с десяток любезных, но критически мыслящих знакомых поочередно читать ее вслух. Усадив их в комнате с моей рукописью в руках, я уходила в соседнее помещение и слушала. Если они смеялись, я чувствовала, что спасена, а если долго молчали, я перечеркивала страницу и переписывала ее заново.
Наконец, повеселив и рассмешив большинство моих друзей, я опубликовала «Окольные пути»; моя веселая книга заинтересовала англичан, и они первыми пожелали снять фильм на этот сюжет. Люди, прочитавшие «Окольные пути», как правило, выглядят благодарными, поскольку чтение развеселило их, и в этом они сильно отличаются от читателей, рассерженных тем, что их заставили плакать, даже если в конечном счете и те и другие очень доброжелательны. Но все же… откуда взялись эти чужаки, эти абсолютно незнакомые мне герои, ведь я о них никогда особенно не думала и не собиралась их описывать? Смешно это или нет, но, я считаю, было не совсем честно с их стороны использовать меня как магнитофон.
«Прощай, печаль»
Чего не скажешь о романе «Прощай, печаль»(принадлежащем тому же автору, изданном в том же издательстве). Написав довольно длинный первый вариант, я, в минуту замешательства, немного поспешно отправила его в свою любимую корзину. Потому что у меня дома есть ряд вещей, которые в совокупности полностью выполняют все функции компьютера: письменный стол, корзина для бумаг, пишущая машинка и т. д. То, что на этой машинке нельзя перенести параграф с одного места на другое, мне не мешает, вопреки утверждениям моих более продвинутых собратьев. Если я перемещаю целый параграф в любой из моих книг, то распадается весь текст, поскольку в основном я пишу в хронологическом порядке. Иными словами, мне очень нравятся эти большие машины, которые, кажется, олицетворяют собой будущее, – а в чем можно упрекнуть будущее, помимо того, что оно выглядит слегка угрожающим? – да, мне они нравятся, я бы сказала: с точки зрения рисунка, цвета… легко возникает ощущение, что ты – гениальный график, а искаженные цвета зачаровывают мой глаз. Прекрасно. Итак, роман «Прощай, печаль» полетел в корзину, но осталось еще несколько черновых вариантов книги. Их я тоже забросила, но два года спустя обнаружила один набросок и почти против воли вновь взялась за перо. Я прекрасно понимала, что не успокоюсь до тех пор, пока не разделаюсь с этим романом, как не могу успокоиться сейчас, пока не избавлюсь от моих сирот в снегах, которые мучают меня.
Хотя сюжет романа был вполне обыкновенный, писать его было неприятно, как и перечитывать. Однажды утром некий мужчина узнает, что он обречен, – рак, которым он болен, неизлечим, короче, жить ему осталось полгода. Я хотела описать один день из жизни этого человека, приятного мужчины, который нравился женщинам, а теперь столкнулся с перспективой самой отвратительной смерти. В этом наброске я сразу вспомнила окружавших моего героя персонажей, о которых, казалось, забыла, вспомнила с первой фразы, оставленной без изменений в новом варианте: «И давно вы курите?» – мои герои вновь овладели мной целиком, и набросок не понадобился. Итак, я рассказывала об обычном существовании счастливого и привыкшего быть счастливым человека, осознавшего вдруг, какой горький и драгоценный период жизни остается ему прожить, и потерявшего почву под ногами.
И в это же время, тяжелейшее в моей жизни, я открыла для себя Шумана. Сама переживая ад, я слово за слово рассказывала историю другого человека, ожидавшего своего конца. Говорят, что писатели описывают противоположное тому, что сами переживают, но я всегда писала веселые книги, когда была весела, и наоборот. Эта книга, разумеется, была грустной, с отступлениями, переоценкой прошлого и вариациями на тему. Трудно и на первый взгляд непозволительно описывать смерть другого человека. Однако роман «Прощай, печаль» вполне хорош, серьезен и смешон, горек и достоверен, эмоционален и чист. Между прочим, любопытно, насколько мои книги (если перечитать их подряд, как я это сделала) могут быть непохожими друг на друга, – это бесспорно, – но при этом все они чисты. Прочитав их, не испытываешь подавленности или отвращения, как иногда бывает; по крайней мере, такая литература не угнетает меня, не наводит уныния, хотя далеко не всегда приводит в восхищение.
После таких приятных похвал в собственный адрес я возвращаюсь к моему дорогому Матье и к тому, что он считает концом своей жизни. После выхода романа «Прощай, печаль» я получала письма, на которые мне нечего было ответить, впрочем, ответа никто не просил. Люди, ожидающие смерти, плевать хотели на автографы или банальные утешения. Они ограничивались тем, что признавали точность моих описаний, и посылали мне письма, даже если им не нравился конец книги, этот «хитрый ход» автора. Я бы, пожалуй, предпочла, чтобы они не хвалили меня за точность описания, потому что у меня складывается впечатление, будто я использовала их болезнь в качестве материала для книги. Один из корреспондентов поблагодарил меня за то, что «почувствовал себя менее одиноким», но он не указал обратного адреса. И это доказывает, что смерть воспринимается как постыдная вещь не только теми, кто болен СПИДом. По правде говоря, я, как ни странно, не предполагала, что эту книгу будут читать больные. Не думала, что они, возможно, купят роман, предположив, что в нем, как и в других книгах, будет рассказана одна из обычных моих любовных историй, способных развлечь читателя в первую очередь. Сюжет романа «Прощай, печаль» накрепко привязан к смерти, а конец слишком легковесен, несомненно, по моей вине: мне всегда нравилось изобретать банальные развязки драм, я всегда любила смешивать сладкое с соленым, холодное с горячим и т. д.
Но, признаваясь в этом, я испытываю бесконечное и безграничное сочувствие к некоторым моим читателям, и особенно к тем безнадежно чуждым мне людям, что присылают мне такие письма:
Уважаемая госпожа Саган!
Я читал Ваши книги всегда. И отношусь к Вам с большой теплотой и уважением. Вот почему считаю, что должен рассказать Вам о фантастическом – для Вас и для меня – проекте. Видите ли, я прожил бурную жизнь, настолько бурную, что Вы и представить себе не можете, как, впрочем, не сможет и никто другой. Я хотел рассказать о ней Вам непосредственно или записать этот рассказ на магнитофон, поскольку у меня не было времени научиться печатать на машинке. Вы же это умеете, и если поможете мне оформить мою историю и опубликуете ее (поскольку у Вас есть связи в литературном мире), мы разделим гонорар пополам. Мы даже можем поделиться славой, если Вам это важно (а если действительно захотите поставить на обложке только свое имя, мы всегда сможем об этом договориться: я человек честный, Вам это каждый подтвердит).
