Лев Троцкий - Историческое подготовление Октября. Часть II: От Октября до Бреста
Два года назад Петроград выступал, как великий зачинщик. Теперь на Петрограде международный империализм хочет показать свою силу в деле удушения революции. Борьба из-за Петрограда получает характер мирового поединка между пролетарской революцией и капиталистической реакцией. Если бы этот поединок закончился неблагоприятно для нас, то есть если бы даже мы временно сдали Петроград, – этот тяжелый удар еще вовсе не означал бы крушения Советской республики. За нашей спиной еще необъятный плацдарм, который позволит нам маневрировать до полной победы пролетарской революции в Европе. Но зато наша победа в петроградском поединке означает сокрушительный удар англо-французскому империализму, который слишком многое поставил на карту Юденича. Борясь за Петроград, мы отстаиваем не только колыбель пролетарского восстания, но боремся самым непосредственным образом за его мировое распространение. Это сознание удесятеряет наши силы. Петрограда мы не отдадим. Петроград мы отстоим.
«Правда» N 250, 7 ноября 1919 г.
Л. Троцкий. ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОКТЯБРЬСКОМ ПЕРЕВОРОТЕ (7 ноября 1920 г.)
ТРОЦКИЙ. Я начну свои воспоминания с заседания солдатской секции. (Точно не помню, что это было, – президиум солдатской секции или Исполком Петербургского Совета.) На этом заседании было сообщено, что из штаба округа требуют отправки на фронт, примерно, 1/3 полков петербургского гарнизона. Это было, по-видимому, заседание Исполкома; там был левый с.-р. Верба, а из нашей публики были Мехоношин, Садовский. Как только было сообщено это требование, мы стали между собой шушукаться, что дело идет об удалении наиболее революционных, большевистских полков. Вытекала задача всячески использовать это намерение, так как вопрос о вооруженном восстании к этому времени был уже решен. Мы заявили, что согласны этому подчиниться, если это вызывается военными нуждами, но что предварительно надо проверить, – нет ли здесь корниловщины. И решили выдвинуть требование создания такого органа, который бы с военной стороны проверил, вызывается ли это действительно военными соображениями, или же это дело политического порядка. Солдатская секция была политическим органом гарнизона и не была к этому приспособлена. Таким образом, для этой проверки мы организовали как бы некоторый контр-штаб, чисто военное учреждение. После этого меньшевики запросили нас, не порываем ли мы этой организацией со штабом Петербургского округа: мы ответили, что нет, представитель наш там остается. На этом заседании был левый эсер Лазимир (умер потом на Южном фронте России), молодой товарищ, который работал по интендантской части старой армии. Он был один из тех левых эсеров, который сразу пошел за нами. На этом заседании он нас поддержал, и мы ухватились за него. Таким образом требование о создании Военно-Революционного Комитета исходило как бы не от нас, а от левого эсера. Более опытные в политических делах старые меньшевики стали говорить, что это ни что иное, как организация военного восстания.
Тут же был один из видных старых меньшевиков, бывший член их ЦК; он особенно злостно нас разоблачал в этот момент. В общем, мы предложили Лазимиру набросать проект организации Военно-Революционного Комитета, за что он и взялся. Отдавал ли он себе отчет, что дело идет о заговоре, или же только отражал бесформенно-революционное настроение левого крыла эсеров, не знаю. Скорее последнее. Во всяком случае он на себя эту работу взял в то время, когда остальные левые эсеры относились к делу подозрительно-выжидательно, но ему, по-видимому, не мешали. Когда он представил свой проект, мы его выправили, всячески замаскировывая революционно-повстанческий характер этого учреждения. Вечером, на следующий день, проект этот внесли в Петербургский Совет, и он был принят.
Вопрос о создании Военно-Революционного Комитета был выдвинут военной организацией большевиков. В сентябре месяце 1917 г., когда военная организация обсуждала вопрос о вооруженном восстании, она пришла к заключению о необходимости создания непартийного «советского» органа для руководства восстанием. Об этом решении мною было сообщено т. Ленину. Момент для нас был в высшей степени благоприятный. Когда после этого было заседание ЦК (я неверно сказал раньше, что в ЦК день восстания был уже решен; то, что восстание будет, ясно было для всех, но обсуждение вопроса о восстании в ЦК было уже после образования Военно-Революционного Комитета), – помню, на квартире у одного из Рахья, или на квартире, которую указал т. Рахья на заседании ЦК, присутствовал и М. И. Калинин. Мы обсуждали вопрос в ЦК и, оперируя фактами, приходили к выводу, что если такой важный вопрос, как вывод гарнизона, может довести конфликт до открытого переворота, то именно это обстоятельство в высшей степени помогает нам установить известный способ переворота, так как у нас был план совершения его чисто заговорщическим путем. Идея эта навязывалась естественно, тем более, что большинство гарнизона было за нас, и надо было реализировать настроение. Сейчас мы получали чисто военную завязку большого конфликта, на основе которого можно было разыграть выступление. Может быть, кто-нибудь помнит, когда состоялось решение ЦК по этому поводу? Это должно было быть в начале октября, около 10 или раньше?
ПОДВОЙСКИЙ. Девятого или немного позже, после двенадцатого.
ТРОЦКИЙ. Нет, потому что на 25-ое был назначен 2 Съезд Советов. Я говорил, что в сущности мы и вооруженное восстание назначили на 25-ое число, но тогда оказалось, что остается довольно значительный срок до этого восстания.
КОЗЬМИН. 18-ое был запрос Мартова, что это за Военно-Революционный Комитет, и вы ответили вопросом: «Кто дал право Мартову делать такие запросы?»
ТРОЦКИЙ. Это несомненно. Но я говорю, что заседание Исполкома, где в принципе было решено его организовать, было еще до решающего заседания Центрального Комитета; и если вы говорите, что заседание ЦК было десятого-двенадцатого, то могло оно быть и седьмого. Это только относительное указание. Самый Военно-Революционный Комитет, если бы меня спросили, какой был его состав, то хоть убейте, не назову, хотя я в нем и играл большую роль. Но до того дело это превратилось в блок трех партий, и в сущности каждая партия давала людей, посылала вспомогательных работников, которые сменяли уставших, так что решить, кто был официальным членом, я не могу. Это можно было бы установить по газетам. Т. Иоффе был ли официальным членом?
ГОЛОС. Был.
ТРОЦКИЙ. Урицкий? Он много работал.
ПОДВОЙСКИЙ. Уншлихт особенно развернулся после переворота.
ТРОЦКИЙ. Лазимир много работал.
КОЗЬМИН. Я помню, что после 18 октября непрерывно были заседания Совета, и помню, вы делали постоянно назначения, где что распределить. Вот про этот момент, может быть, вы сообщили бы нам, как это делалось.
ТРОЦКИЙ. Относительно оружия дело было так. Первым источником оружия был Сестрорецкий завод. Когда прибыла делегация от рабочих и сказала, что нам нужно оружие, я говорю: «Но ведь арсенал не в наших руках». Они отвечают: «Мы были на Сестрорецком заводе». – «Ну, что же?» – «Сказали, если Совет прикажет, мы дадим». Это был первый опыт. Я дал ордер на пять тысяч винтовок, и они получили их в тот же день. И во всех буржуазных газетах это было напечатано. Я очень хорошо помню, что в «Новом Времени» была чуть ли не передовая статья, или в одной из статей говорилось об этом. И самый этот факт, конечно, легализовал распоряжение наше по оружейной части. В дальнейшем дело пошло, в сущности, полным ходом. Это было после переворота, когда мы, Военно-Революционный Комитет, стали назначать комиссаров во все военные учреждения, во все воинские части и во все комиссариаты, где было оружие. Там наши комиссары давали партии военную организацию, и распоряжение оружием тогда естественно перешло в наши руки.
Еще я помню момент незначительный, но просто живописный. Это было, когда мы в здании самого Смольного стремились организоваться с военной стороны. Пулеметная команда, выполнявшая при Керенском эти обязанности, оказалась малопригодной, хотя пулеметчики и стали большевиками к моменту переворота. Комендантом Смольного тогда был Греков. Он считался эсером-синдикалистом и при большевиках сидел много в тюрьме. В тот момент он был очень враждебен нам. Это было после митинга в Петропавловской крепости, где мне стало ясно, что мы не только победим, но победим почти без сопротивления. Греков подвозит меня на своей машине и говорит: «Да, конечно, вы, может быть, и могли бы совершить переворот, но это, конечно, не надолго – вас задушат». Понятно, что он не хотел связываться с нами. А начальник команды подошел ко мне и сказал, что мы, мол, за вас.
Когда же стали проверять пулеметы, то они оказались в совершенно негодном состоянии. Солдаты обленились и также оказались совершенно непригодными для борьбы. Мы решили ввести туда какую-нибудь пулеметную часть, не помню, какую; но только на рассвете с 24-го на 25-ое явились туда с пулеметами. Меньшевики и эсеры, в значительном числе, были еще в Смольном. На рассвете никто из нас еще не спал. Предрассветное, сумеречное состояние и настроение, нервная приподнятость и вдруг, – по коридору эти пулеметы – рррррррр. Меньшевики смотрят бледные, встревоженные. Каждый звук порождал тревогу. А тут по всем коридорам грохот, топот. Тогда они стали выселяться совсем из Смольного.
