Павел Кузьменко - Самые скандальные треугольники русской истории
Потом у нее случилось увлечение, сочтенное окружающими как лесбийское. В случае с Гиппиус в этом не казалось ничего удивительного. Елизавета фон Овербек, англичанка, баронесса и композитор. Валерий Брюсов так и писал в своем дневнике в 1903 году: «При Зиночке состояла и Лизочка Овербек, девица для лесбийских ласк, тощая, сухая, некрасивая, лепечущая по-французски». Ей Зинаида Гиппиус посвятила это стихотворение.
Сегодня имя твое я скроюИ вслух — другим — не назову.Но ты услышишь, что я с тобою,Опять тобой — одной — живу.На влажном небе Звезда огромней.Дрожат — струясь — ее края.И в ночь смотрю я, и сердце помнит,Что эта ночь — твоя, твоя!Дай вновь родные очи,Взглянуть в их Глубь — в ширь — и синь.Земное сердце великой НочьюВ его тоске — о, не покинь!И все жаднее, все неуклоннейОна зовет — одну — тебя.Возьми же сердце мое в ладони,Согрей — утешь — утешь, любя…
Кто скажет, что это не любовная лирика? Литературоведы часто отмечают, что многие стихи Зинаиды Гиппиус, даже большинство написаны от имени мужчины. Здесь же чувствуется — от лица женщины.
В зрелом возрасте в дневниковых откровениях Зинаида Николаевна признавалась, что лесбийство в ней можно тоже отнести к программному эпатажу. «Я не могу по совести сказать, чтобы у меня было какое-нибудь предубеждение против „женщин“; как ни странно, но самое первое мое чувство ко всякому новому лицу — как к человеку, лишь далее, и в опыте, само собой выходило, что с женщинами отношения у меня складывались по-иному, чем с мужчинами, так что невольно замечалась разница — и отмечалась. Но и тут опять не в сексуальной области было главное дело и серьезная разница. (В этой области, для меня, существенной разницы не было, да и по отношению ко мне я такой же уж особенной не замечала.) Но главное: мне с женщинами не интересно. (…) По правде сказать, и женщинам я была не особенно люба и тоже неинтересна, должно быть. Исключаю „обожательниц“, — впрочем, и чистых „обожателей“; об этих свой может быть разговор, но это особо, я говорю о человеческих отношениях. Если сексуальный, или телесный, элемент и должен присутствовать как-то во всяких близких человеческих отношениях, то отправной точкой он ни в каком случае не может быть и не должен. (…) Отмечу, что из женщин у меня в этом оттенке были отношения с Поликсеной Соловьевой, да еще с кузиной Соней…»
О Поликсене Соловьевой следует сказать, что это заметная девушка в русской литературе. Дочь великого историка Сергея Соловьева и, соответственно, сестра философа Владимира Соловьева — гуру русского символизма, Поликсена тоже не была чужда литературе. Она писала стихи и занималась переводами, впервые перевела на русский «Алису в Стране чудес». Естественным путем попав в круг выдающихся поэтов, она какое-то время старалась чего-то достичь. Но ее слабенькие стихи никто не брался оценивать. Во-первых, из уважения к брату, во-вторых, из-за боязни расстроить барышню. Она отличалась патологической стеснительностью, мнительностью, плаксивостью. Только Блок однажды написал комплиментарную рецензию, но девушка ей не поверила, трезво оценивая свое творчество.
Зато с женщинами Поликсена чувствовала себя гораздо увереннее. Отбила у профессора Манассеина жену Анастасию и прожила с ней до самой смерти как честный человек. Даже совместно издавала детский журнал.
Так что, ставя точный диагноз, можно утверждать, что и лесбиянкой Зинаиду Николаевну назвать затруднительно. Видимо, она сама себя относила к какому-то особому полу, не промежуточному, но особому, «гиппиусовскому», была довольна, пребывая в нем, и отнюдь не стремилась к увеличению его представителей. Один недоброжелатель как-то послал Мережковскому обидное письмо «Отомстила тебе Афродита, послав жену гермафродита». Наверное, супруги посмеялись — какой же примитив! Что он понимает?
Гиппиус обожала дразнить и раздражать — мужчин, женщин, коллег, читателей и вообще общество. Отличная сублимация искаженного гендерного чувства. Носила мужскую одежду, что, как известно, на симпатичных, стройных женщинах выглядит весьма сексуально. Зинаида до старости сохранила худобу и стройность. При своей близорукости она пользовалась не очками, а старомодной лорнеткой. Ее излюбленный прием во время знакомства с новым человеком бесцеремонно разглядывать его в упор через лорнетку, как при врачебном осмотре, действовал безотказно, вызывая в предмете изучения либо смущение, либо сдержанное бешенство. Любила она назначить визит какому-нибудь молодому литератору и принять его, лежа в ванной в мыльной пене.
Андрей Белый, многолетний друг Мережковских, оставил почти поэтическое описание Зинаиды Гиппиус: «Тут зажмурил глаза; из качалки — сверкало; 3. Гиппиус, точно оса в человеческий рост… ком вспученных красных волос (коль распустит — до пят) укрывал очень маленькое и кривое какое-то личико; пудра и блеск от лорнетки, в которую вставился зеленоватый глаз; перебирала граненые бусы, уставясь в меня, пятя пламень губы, осыпаяся пудрою; с лобика, точно сияющий глаз, свисал камень: на черной подвеске; с безгрудой груди тарахтел черный крест; и ударила блесками пряжка с ботиночки; нога на ногу; шлейф белого платья в обтяжку закинула; прелесть ее костяного, безбокого остова напоминала причастницу, ловко пленяющую сатану».
…Эпатаж Гиппиус включал в себя и любовь к розыгрышам, как правило, не добродушным. Однажды на день рождения мужа она сделала ему необычный подарок — предложила два своих стихотворения опубликовать под его именем. Он так и поступил, включив их в свой сборник. А через некоторое время вышел сборник стихов Зинаиды Гиппиус, в котором присутствовали оба этих стихотворения. Никто почему-то не заметил. А тот, кто заметил, посчитал, что эти муж и жена уж точно одна сатана.
Зинаида Гиппиус обладала удивительной способностью подделывать любой почерк, что при ее оживленнейшей переписке помогало вводить людей в заблуждение и получать удовольствие от их реакции. Например, в молодости она иногда заваливала Мережковского письмами от поклонниц, написанных разным стилем и почерком. Могла написать ответное письмо адресату его же почерком.
Она, конечно, любила своего небом данного мужа Дмитрия Сергеевича, щадила вовлекать в свои игры, хоть он всегда был под рукой. Да он и не очень увлекался. С юности Мережковский сформировал себе образ кабинетного мыслителя и писателя, книжника, мало знакомого с прелестями и мерзостями жизни. Достоевский навсегда испугал его предложением пострадать. Он и не страдал, вообще отрешившись от чувств, оставив эту область своей супруге. Все отмечали Мережковского как превосходного оратора, полемиста, говоруна. У него была уникальная память, позволявшая в беседе сыпать пространными и точными цитатами из Священного Писания, античных философов, русской и иностранной литературы. Некоторые отмечали, что, к сожалению, Мережковский говорит лучше, чем пишет.
…Секретарь Гиппиус вспоминал: «Она очень женственна, он — мужественен, но в плане творческом, метафизическом роли перевернуты. Оплодотворяет она, вынашивает, рожает он. Она — семя, он — почва».
Отсутствующие сексуальные отношения супруги заменили духовными и литературными. Причем мужское, активное, ищущее начало здесь принадлежало скорее Зинаиде, чем Дмитрию. Она сама вспоминала в конце жизни, это отмечали и знакомые, что генератором идей с созданием религиозных обществ, с определением их теоретических основ зачастую выступала Гиппиус, а Мережковский уже подхватывал инициативу, «рожал» идеи.
В жизни так бывает, что оказываются довольно устойчивыми семейные пары, устроенные наоборот. Где жены больше зарабатывают, делают успешную карьеру, а мужья довольствуются малым. В конце концов, у раскрученных звезд кино и эстрады зачастую в мужьях оказываются посредственности. В лучшем случае — воротилы теневого бизнеса. У Мережковских было то же самое, только на высокой духовной основе.
Супруги Мережковские вели активнейший образ жизни. Входили в редколлегии разных журналов, посещали всевозможные литературные и научные собрания, являлись регулярными посетителями литературных салонов, что было тогда в моде, и принимали такой салон у себя дома. Неделя любителя подобных мероприятий в Петербурге могла быть расписана так, что только успевай. Во вторник традиционное сборище в журнале «Мир искусств», в среду все собираются читать и обсуждать стихи у Вячеслава Иванова, в четверг у Мережковских, в пятницу у Николая Минского, в воскресенье приходится делать выбор между философом Василием Розановым и писателем Федором Сологубом. Потому что у обоих в одно и то же время.
