Валентин Зорин - Мистеры миллиарды
Первой начала пробуждаться комната, постепенно восстанавливая внешние, чисто функциональные связи системы и среды, весьма важные для процессов управления. Сначала сама собой в маленьком холле зажигалась неяркая лампочка. Потом в дистанционном аппарате что-то тихо щелкало, возникал ворчливый шум как бы с трудом начавшегося кровообращения. Я открывал глаза и вскакивал: кто зажег свет, если дверь номера еще с вечера была собственноручно мною намертво заперта патентованным замком, о чем свидетельствовала крошечная изумрудная лампочка — таинственный глазок, вделанный в ручку двери со стороны коридора? Кто посмел? И тут вспыхивала вторая лампочка, более сильная, в ванной комнате. Затем зажигался торшер в моем изголовье, яркий, сияющий, золотой, как шестикрылый серафим с марлевой маской на лице. И вдруг весь апартамент озарился светом плафона. Приборы дистанционного аппарата показывали все, что я у них требовал накануне. Шум в аппарате зловеще нарастал. Наконец, раздался пронзительный электрический звонок, который я никак не мог остановить, хотя и нажимал подряд все кнопки. Непрерывный пронзительный звон сводил меня с ума, и тут же в кобальтово-синюю ванну стала низвергаться вода заданной температуры, наполняя номер бешеным гулом горячего водопада».
И как заключительный вывод — нижеследующая сентенция литератора, нашедшего таки подходящий объект для своей канонады: «Все это было довольно-таки страшно... Из личности свободной я стал личностью управляемой».
Свидетельствуя, что все описанное правда, мне приходилось останавливаться в таких номерах, хотя я не сумел бы так мастерски все описать, — я беру на себя смелость высказать предположение, что если бы в сообществе «снежного человека» существовали талантливые писатели, то, оказавшись в современном ватерклозете, они подарили бы сородичам описание вроде вышеприведенного.
Нет, конечно, никакой необходимости падать ниц и возводить очи горе в связи с разумным и удобным использованием электронной техники в быту. Думается, что дети наши будут считать все описанное вещью вполне обыкновенной и даже малолетние будут знать, какую кнопку следует нажать, чтобы электроника не вышла из повиновения. Кстати, описанный номер гостиницы — это далеко не обычное в Америке явление, а принадлежность пока лишь наиболее богатых и фешенебельных отелей. Но, спрашивается, почему именно это сделано объектом разоблачения? Не потому ли, что у автора была, как говорят юристы, «презумпция виновности» и он кинулся на первое, что попалось на глаза?
Я вовсе не хочу сказать всем этим, что право писать об Америке имеют только ученые мужи, десятилетиями копающиеся в своих досье, изучая кривые роста, прямые падения и зигзаги политики, что к Америке и американцам можно подходить лишь с логарифмической линейкой знаний, а ощущения и чувство художника здесь ни при чем. Ей-право-же, я далек от столь узкого практицизма. Больше того, я убежден, что поэтическая строка подчас может дать и дает больше, нежели тома наукообразных рассуждений. И не только Горький, Маяковский, Ильф и Петров свидетельство тому.
Наш современник, молодой человек и поэт Андрей Вознесенский окунулся в крутой водоворот американской жизни, наверняка не ознакомившись предварительно с нашими монографиями. Но, чуткий художник, он при помощи каких-то никому не ведомых антенн и приемных устройств человеческой души уловил нечто такое, к чему добросовестный исследователь если и придет, то далеко не сразу. Настоящий поэт, он вогнал это в строчки емкие и точные, напряженные и достоверные.
Поэт не отрицает Америку. Он многим восхищен и не скрывает этого. Ему нравится архитектура:
Сто поколенийне смели такого коснуться —Преодоленья несущих конструкций.Вместо каменных истукановСтынет стакан синевы —без стакана.
Он восхищен Нью-Йорком:
ОбожаюТвой пожар этажей, взвитых к звездам, в окрестности рая!
Чего-то он не понимает и не стесняется в том признаться, многого не приемлет, отвергает, негодует:
Я спускался в Бродвей, как идут под водой с аквалангом.
Синей лампой в подвале
плясала твоя негритянка!
Я был рядом почти, но ты зябко ушла от погони. Ты прочти и прости,
если что в суматохе не понял...
Я на крыше, как гном, над нью-йоркской стою
планировкой.
На мизинце моем
твое солнце — как божья коровка.
Удивительно точно — для меня непостижимо, как это удалось, — схвачено и выражено одно из главных противоречий современной Америки: величественные, дух захватывающие плоды человеческого труда—«нью-йоркская планировка», когда гному-человеку не верится подчас, что все это дело его рук, и копеечный идеал общества, солнце которого, подобно букашке, умещается на мизинце поэта.
* * *...Однако вернемся в Даллас — город, необычный для стандартизованной Америки, город, где особенно ярко выступают контрасты, город, где богатые богаты очень, а бедные бедны особенно, роскошный город, контрастирующий с суровой природой, город, без которого Хант не стал бы Хантом.
Сверкающие огнями небоскребы, шикарные бурлески, ночные клубы со стриптизом, где конвейерная система применяется для демонстрирования обожравшимся сотен обнаженных женских тел, и даже миллион с небольшим жителей его населяющих — это еще не главное в Далласе. Главное — это банки: «Рипаблик нэшнл бэнк оф Даллас», «Ферст нэшнл бэнк ин Даллас», «Меркантейл нэшнл бэнк оф Даллас», «Тексас бэнк энд траст компани».
Именно вокруг них и ради них, собственно, и возник город. Даллас в некотором роде город-уникум — это, пожалуй, единственный американский крупный город, не расположенный на судоходной реке. Сто лет назад в пустынных прериях, без всякой видимой причины — ни пограничный город, ни морской, ни речной порт, ни железнодорожный узел — начался Даллас. Он обязан своим возникновением и ростом нескольким оборотистым ростовщикам, в конторы которых повезли свои доллары поначалу владельцы хлопковых плантаций, затем нефтяные нувориши со своими сумасшедшими миллионами, а в самые последние годы люди, разбогатевшие на электронике и ракетостроении. «Белые воротнички» — клерки — хранители банковских сейфов заполняют днем улицы.
Предметом тщеславной гордости далласского обывателя является то, что город находится на одном из первых в Америке мест по числу обитающих в нем миллионеров. Как только вы приезжаете в Даллас, вам сразу же сообщают, что в течение сезона (между октябрем и мартом) в Далласе происходит самое большое, по сравнению с другими американскими городами, число балов — 150, что на организацию этих балов уходит самое большое число долларов, что на них присутствует самое большое число самых красивых женщин, на которых надето самое большое количество самых дорогих драгоценностей, съедается самое большое количество яств, выпивается самое большое количество бутылок самого лучшего французского вина и что слух веселящихся услаждает самое большое количество оркестров, в которых играет самое большое число музыкантов, являющихся наилучшими в Америке.
Если вы не сумеете вовремя остановить далласца, а сделать это неимоверно трудно, то он сообщит вам дальше, что в Далласе находится самый изысканный в Соединенных Штатах и, конечно же, самый большой в мире магазин «Нейманн-Маркус», в котором вы, заглянув туда от нечего делать, можете купить самую элегантную в мире безделушку. Безделица сия представляет собой модель необитаемого острова размером в 50 квадратных сантиметров, сделанную из чистого золота, с платиновыми скалами, изумрудной пальмовой рощей и бриллиантовым Робинзоном Крузо. Цена игрушки всего сто тысяч долларов. Завернуть?
Впрочем, это еще не все «самое». Вам расскажут, что в Далласе находится самый удивительный в мире банк, потолок главного операционного зала которого сделан из чистого золота, и закончат этот «самовый» панегирик произнесенной восторженным полушепотом фразой о том, что самый богатый человек самой богатой Америки живет в Далласе и зовут его Гарольдсон Лафайет Хант.
Тертые французские журналисты, которых, казалось бы, трудно удивить, видевшие Ниццу и Монте-Карло, Марсель и Лион, попав в Даллас, были ошарашены и так выразили это в парижском журнале «Экспресс»: «Ни в одном городе мира страшная сила денег не выступает столь явно, как в этом городе, насчитывающем миллион жителей. Подобный общественный порядок, наверное, можно было наблюдать разве только в Венеции времен дожей. Этот порядок определяется просто: группа граждан, объединившихся в клуб, на первый взгляд весьма безобидный, именуемый «Советом белых граждан», за последние 25 лет безраздельно и бесконтрольно вершит судьбами Далласа. Сейчас такой клуб объединяет 238 человек. У них есть одна общая черта — они миллиардеры и каждый в своей области является хозяином крупного предприятия».
