Петр Авен - Время Березовского
Г: В смысле – какие-то реальные приложения? Нет, никогда. Боря прикрывал все это своими делами с Тольятти, он был на дружеской ноге со всеми в институте.
А: В общем, кроме того, что писали диссертации Зибареву и другим руководителям, реального выхлопа не было, я считаю… Вообще у советской науки КПД был очень низкий, много умных людей с потрясающе низким КПД. Это НИИЧАВО, это Стругацкие[32] на самом деле.
Г: Верно. Но люди находили себе какую-то нишу. Один мой соавтор, выдающийся математик, работал в каком-то, условно говоря, Институте кирпича, получал там зарплату, при этом занимался наукой.
А: У вас была своя миссия, вы занимались математикой. А, допустим, приходит нормальный парень, который, в принципе, к большим делам неспособен, и попадает в ситуацию, где, кроме нескольких гениев, остальные занимаются полной панамой. Как жить в такой обстановке? Вот представь себе, что у тебя не было бы серьезной математики, – как бы ты жил?
Г: А я бы ушел, я бы не остался там. Зачем мне это? Я бы ушел после года “работы на производстве” в аспирантуру университета.
А: Сейчас ведь существует миф о советской науке. А в жизни, с одной стороны, была московская математическая школа. А с другой стороны – огромное количество совершенно неэффективных контор. Вот представь, сейчас бы тебя туда, в такое болото, – как-то трудно было бы психологически…
Г: Трудно, да. Но такая была реальность.
Границы того, что можно
А: На самом деле успехи Березовского в те годы – что он стал доктором наук и членом-корреспондентом – говорят о том, что он просто умел вписываться в обстановку, хорошо чувствовал реальность, был сильно адаптивным. Я считаю, что это именно те качества, которые потом привели его к успеху в новой жизни. Он хорошо понимал границы дозволенного. Многие испугались этих новых границ, а он видел, как они расширяются. При всем при том Борис был человеком совершенно нехитрым: схемы придумывал, но хитрым не был.
Г: Ну какие там хитрости?.. Двухходовки какие-то. Туда принести торт, с этим поехать на дачу. Но харизма! Умение убеждать людей, что это важно, что этим надо заниматься. Люди этим зажигались, причем на самых разных уровнях. У Бориса была способность какого-то перевоплощения в свою идею. Он верил в нее сам. Поэтому ему можно было поверить.
А: Боря был очень плохой математик, это не секрет.
Г: Нет… Что значит – “плохой”? У человека не было математического образования. У него не было вообще нормального образования. Он окончил Лесотехнический институт. Я из книжки Хлебникова узнал, что там был какой-то закрытый факультет кибернетики, но я никогда не видел ни одного математика или ученого-теоретика из Лесотехнического института. То есть математическое образование было нулевое.
Но в 1987 году Борис едет в Штаты по каким-то своим делам. Я ему говорю: “Слушай, заезжай к Стиву Сэмуэлсу”. Стив Сэмуэлс – это “задача о секретаре”, “задача наилучшего выбора” – по этой задаче, о которой у нас с Борей была книжка, Стив – ведущий специалист. Я говорю: “Заезжай в Пердью[33], сделай там доклад, я тебе все напишу”. Едет Боря в Пердью, возвращается. “Ну, как поездка?” – “Ты знаешь, очень все классно получилось”.
Проходит много лет, я приезжаю в Штаты, прихожу к Стиву, и Стив начинает рассказывать про Борин визит. Спрашиваю: “Как вообще был доклад?” Он говорит: “Совершенно потрясающий”. Херман Рубин, один из ведущих американских статистиков, стал задавать ему вопросы, и Боря отвечал как суперспециалист. Правда, вопросы были не детального математического характера. Естественно, Боря в своем докладе не парился насчет того, чего сам не понимает. Он выдвигал концепцию: “Вот у вас, ребята, задачи последовательного анализа однокритериальные, а мы решаем многокритериальные”. А Рубин стал возражать против принципа, и Боря совершенно нормально с ним разобрался. Вот как так получается?
А: Ну, это не математика…
Г: Нет-нет-нет… Конечно, не математика. Дискуссия была не о том, как доказываются леммы и теоремы. Просто об этом смешно говорить…
А: Ты говоришь, что Борис синус от косинуса не отличал.
Г: Ну да, близко к этому. Но принципиальные вещи понимал. Умел изложить доступно две страницы общего текста, и эти две страницы в разных вариантах появлялись то тут, то там.
А: Тогда руководители наукой не занимались вообще. Я в своей жизни писал тексты для большого числа своих начальников – не будем называть фамилий, – и я понимаю, что это просто была такая стилистика жизни. Вы были в той же ситуации? Боре диссертацию написал Юлик Барышников, как я понимаю?
Г: Это вопрос к Юлику. Но без Бориного звания “доктор технических наук” нам было бы невозможно выделиться в самостоятельную лабораторию.
А: Я слышал, что Боря защитился с минимальным перевесом?
Г: Ну, не совсем. Треть черных. Не в одну секунду было ясно, прошел или нет. Конечно, он сделал себе закрытую защиту, якобы под закрытое внедрение.
А: Ну да, чтобы меньше людей могло присосаться…
Г: Совершенно верно. Нет, работа-то была классная.
А: Еще бы, это же Барышников!
Г: Вот смотри, в чем была функция Бориса. Тебе 22 года, ты приходишь с юношеским задором с мехмата в институт, который в значительной степени занимается черт знает чем. Есть, например, лаборатория параллельных вычислений, какие-то там делают параллельные вычисления, а потом – через пять лет – окажется, что все это не нужно. В общем, странно было бы этим заниматься, и не хочется, и учили-то не этому… Хочется заниматься любимыми задачами.
Ну так вот: у Бори хватало мозгов набрать этих ребят с мехмата, именно из тех 50, которые занимались наукой.
А: И не только мозгов: надо еще суметь их набрать, потому что этих ребят, которые были евреями, никуда не брали.
Г: Совершенно верно. А Боря сумел их взять. Конечно, можно сказать, что он имел свою выгоду. Да, ему нужно было писать докторскую диссертацию.
Помнится, перед распределением я нашел выход на одного сотрудника лаборатории Трахтенгерца. Звоню ему из своей коммуналки, и он говорит: “Да, Боре нужна докторская, там будет гонка, там будет жизнь”. Для меня этим было все сказано – я должен попасть туда. Распределение мехмата, 1979 год, май. Появляется такой вот комок энергии, человек с харизмой. Я увидел этакого живчика, который очень сильно отличался от академического или ведомственного народа.
Потом Боря мне рассказывал, что я его взял за пуговицу и спросил: “У вас институт – академический?” Он совершенно убедительно сказал: “Академический”. И вроде я ответил: “Я буду работать у вас”.
Оказалось, что кроме “я буду работать у вас” он взял еще и Андрюшу Кутьина (кажется, твой одноклассник) и “пробил” еще двух ребят не в свою лабораторию. Какая выгода ему? Но вот человек сделал то, что было трудно.
А: Да, это настоящая функция Березовского. Он просто помогал. Он вообще относился к этому, как я сейчас понимаю, как к бизнесу. Бизнес тоже предполагает много бескорыстных поступков, которые потом как-то вылезают, это тоже важная функция. Боря набирал лучших, он умел убедить Трапезникова, директора института, что ему нужны эти ребята, что надо взять евреев, хотя их никуда не брали. И он давал им возможность работать. Правильно я говорю?
Г: Конечно-конечно… Не просто возможность работать…
А: А еще и устраивал их детей в детские сады, и все такое прочее.
Г: Более того… У них фактически была работа со свободным графиком. И уж не говоря о том, что Березовский брал евреев, ребята у него делали нормальную карьеру. Они не стояли в очереди за диссертацией.
Далее. Он легко разрешал любой инцидент. Ну, вот замечательная история. Устроили мы награждение после Московской математической олимпиады. Олимпиада была, как ни странно сейчас звучит, полуофициальная, организованная Н. Н. Константиновым. Не было помещения, где награждать ребят, и мы организовали это в ИПУ. Пришли школьники, их там шесть часов награждают, и они начинают бузить. Поджигают сухую траву на резервной территории института, бьют палками уток в пруду. И самое главное – срывают пожарный гидрант.
Оказывается, у пожарной системы не было запасного стока. Когда срывается гидрант, а шланг не открыт, вода начинает все разрывать. В подвале есть труба с пробкой, и, в принципе, должен быть сток. Вот этого стока и не было. Пробка вылетела, в подвале воды – не знаю сколько. На следующее утро приходим в институт – я и Юра Ремизов, и Трахтенгерц, завлаб, говорит: “Что это вы опоздали? Наверное, у вас какое-то ЧП, ха-ха!” Так оно и оказывается. Звонит Павлов, хозяйственный директор, и говорит: “Кто организовывал? Люди Трахтенгерца? Так… Идите, помогайте водичку вычерпывать!” И вот – 500 ведер.
