Живой Журнал. Публикации 2012 - Владимир Сергеевич Березин
Но это никак не доказывает того, что «One of the books that caused great harm was James Joyce's 'Ulysses,' which is pure style. There is nothing there. Stripped down, 'Ulysses' is a twit».
Ну, и не отменяет того, что сам Пабло Коэлья — символ поп-литературы с её лозунгами «писать попроще», оценивать значимость цифрами тиражей и желанием изрекать глубокомысленные глупости.
Извините, если кого обидел.
07 августа 2012
История про то, что два раза не вставать
Я вот о другом, но всё же это кому-то может быть обидно.
Дело в том, что образ войны 1812 года создан двумя произведениями. Всего двумя — тысячи мемуаров и исследований провалились куда-то, а Отечественная война состоит из двух текстов — «Войны и мир» графа Толстого и пьесы «Давным-давно» Гладкова. Причём, неизвестно, из кого больше.
Александр Гладков был человеком чрезвычайно интересным, и эта пьеса как бы задавила все прочие его пьесы и стихи. Но приключилось ещё то, что история кавалерист-девицы, девушки, переодетой юношей, взятой напрокат из Шекспира. Сама Надежда Дурова романтического и привлекательного в себе несла мало. Это переодетая Виола среди русских осин. «Двенадцатая ночь» превратилась в «Двенадцатый год».
Гладков, замечу, изобрёл ещё поручика Ржевского. (Этот поручик потом породил советского д'Артаньяна и вообще множество персонажей).
В анекдотах поручик Ржевский часто встречается с Наташей Ростовой. Некоторые горячие головы считают, что по логике своих создателей он служил в том же полку, что и Николай Ростов.
Но судить о полковой принадлежности по советскому фильму 1962 года, где мундиры причудливы, а цвета и вовсе удивительны — не стоит.
Несколько русских городов спорят о Ржевском, будто о Гомере — с каким из них связан прототип героя.
Их десятки. Венёвский подпоручик Ржевский наряжается на маскарад печкой, причём «Спереди был затоп, сзади отдушник. Кругом обоих закрытых пока отверстий были крупные надписи: «Не открывайте печку, в ней угар». В маскараде держали все себя очень вольно, а такая надпись поощряла всех открыть печку и в неё посмотреть. Всякий видел голые члены мужчины, спереди и сзади. Одни плевали, другие хохотали».
Но маскарадов, равно как уездных городов с изобретательными поручиками хватало.
Речь не об этом — о том, что великая книга о русской жизни смыкается не то что с пьесой — с опереттой, породившей сотни анекдотов о жопах и хуях.
Извините, если кого обидел.
08 августа 2012
История про то, что два раза не вставать
Когда заходит разговор об истории, я часто вспоминаю известную шутку про то, как человека спрашивают, как окончилась Вторая мировая война. Он отвечает, что американские десантники пробрались в какой-то театр и взорвали его вместе с Гитлером. «Вам в школе ничего не рассказывали?» — «Ну да, конечно, учительница нам говорила, что в мае 1945 года, когда советские солдаты вошли в Берлин… Подумайте сами, кому мы должны верить, толстой учительнице, которая душится освежителем для туалета или величайшему режиссёру современности?».
Я это вспоминаю, когда речь заходит об изображении войны 1812 года Львом Толстым.
Чудо Толстого в том, что он силой своего слова создал ту историю, которая стала настоящей историей Отечественной войны.
Вот как устроено массовое восприятие этой войны: сначала июнь, чем-то похожий на беззаботное 21 июня 1941 года, а в это время Бонапарт переходил в границу. Потом, как-то сразу Бородино, горящая Москва. Отступая из Москвы, Наполеон (минуя Тарутино и Малоярославец) сразу оказывается на Березине. Потом что-то щёлкает, и вскоре силою вещей мы очутилися в Париже, а русский царь — царём царей. Довольно много людей убеждены, что всё успокоилось уже на следующую весну после Березины. Слово «Ватерлоо» тут вносит некоторую путаницу, потому что понятно, что там была Вивьен Ли, но что она там делаа с Кларком Гейблом — непонятно.
При этом образ войны 1812 года создан двумя произведениями. Всего двумя — тысячи мемуаров и исследований провалились куда-то, а Отечественная война состоит из двух текстов — «Войны и мир» графа Толстого и пьесы «Давным-давно» Гладкова. Причём, неизвестно, из кого больше.
Некоторые ещё называют «Бородино» Лермонтова, но это уж из уважения к русскому национальному сознанию, чтобы всё было в лад — роман, пьеса, стихотворение.
Александр Гладков был человеком чрезвычайно интересным, и эта пьеса как бы задавила все прочие его пьесы и стихи. Но приключилось ещё то, что история кавалерист-девицы, девушки, переодетой юношей, взятой напрокат из Шекспира. Сама Надежда Дурова романтического и привлекательного в себе несла мало. Это переодетая Виола среди русских осин. «Двенадцатая ночь» превратилась в «Двенадцатый год».
Гладков, замечу, изобрёл ещё поручика Ржевского. (Этот поручик потом породил советского д'Артаньяна и вообще множество персонажей).
В анекдотах поручик Ржевский часто встречается с Наташей Ростовой. Некоторые горячие головы считают, что по логике своих создателей он служил в том же полку, что и Николай Ростов.
Но судить о полковой принадлежности по советскому фильму 1962 года, где мундиры причудливы, а цвета и вовсе удивительны — не стоит.
Несколько русских городов спорят о Ржевском, будто о Гомере — с каким из них связан прототип героя.
Их десятки. Венёвский подпоручик Ржевский наряжается на маскарад печкой, причём «Спереди был затоп, сзади отдушник. Кругом обоих закрытых пока отверстий были крупные надписи: «Не открывайте печку, в ней угар». В маскараде держали все себя очень вольно, а такая надпись поощряла всех открыть печку и в неё посмотреть. Всякий видел голые члены мужчины, спереди и сзади. Одни плевали, другие хохотали».
Но маскарадов, равно как уездных городов с изобретательными поручиками хватало.
Речь не об этом — о том, что великая книга о русской жизни смыкается не то что с пьесой — с опереттой, породившей сотни анекдотов не слишком приличного характера.
Дело ещё в том, что Толстой не писал историю, он её создавал.
Мы как-то часто это не вполне понимаем, а ведь перед нами не собственно история, а созданный писателем мир.
Есть знаменитое место в романе, которое много поминали: «Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окно дворца, ожидая еще чего-то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу, к обеду государя,
