Руслан Хасбулатов - Великая Российская трагедия. В 2-х т.
"Антисистема" в действии
Усиление репрессивно-бюрократических начал
Многие наблюдатели-специалисты явно недооценили разгром Конституционного суда сразу же после “победы” над парламентским Сопротивлением 21 сентября — 4 октября 1993 года, означающий, что произвол “президента” в будущем может стать “штатной” деятельностью”. Собственно, этот разгром был не чем иным, как местью за объективную оценку Конституционным судом Указа № 1400. Каким будет новый Конституционный суд — трудно сказать, поскольку перед судьями будет непрерывно маячить судьба разгромленного и опозоренного предшественника. Скорее всего тем, чем является “новый демократический парламент” по сравнению со “старым” — слабым, нерешительным, погрязшим в мелких спорах и бесконечных спектаклях на потеху публике из Кремля.
Оформление режима как репрессивно-карательного еще не вполне завершено, но развивается в таком направлении стремительно и близко к завершению. Первые его нездоровые ростки стали появляться уже в 1992 году. И в частности, формирование ОМОНовских, ОМСДОНовских и иных военизированных частей в структурах МВД, когда на борьбу с преступностью стали выделять значительно меньше средств и людей, а скудные ресурсы государства направлялись на эти карательные части в самой системе МВД, открыто противостоящие обществу. Попытка разгрома охраны Парламентского дворца была впервые предпринята еще в августе 1992 года: провокационное выступление газеты “Известия”, колоссальная шумиха, поднятая ТВ и радио о якобы 5 тысячах “охранников, находящихся в подчинении у Хасбулатова”, — они были всего лишь пропагандистским прикрытием в очень грязном деле наращивания военно- полицейского потенциала для будущего разгрома представительной власти. Одновременно формировались личные охранные отряды Президента — ГУО, президентские полки, министерство безопасности и даже служба внешней разведки. Все они нацеливались на борьбу с “внутренним врагом”. Иностранные разведки стали “помогать” своим коллегам в борьбе с Российским Парламентом, не говоря уже о борьбе с оппозицией.
Это антидемократическое перерождение ельцинского президентского режима становилось заметным даже невооруженным глазом уже с начала 1993 года — о чем я публично говорил неоднократно. И вот сегодня часть этой демократической печати начинает бить тревогу, причем использует не только те самые мои тогдашние мысли, но порою чуть ли не буквально повторяет их. Правда, все это связано ныне с известным Указом “О борьбе с организованной преступностью” (или короче — “по борьбе с бандитизмом”). Указ, как утверждают специалисты, отбрасывает напрочь все статьи Конституции, направленные на обеспечение прав человека.
Конечно всем ясно, что творцы Указа меньше всего думали об эффективности борьбы с тяжкими правонарушениями — для этого имеется более чем достаточная законодательная база. Важно то, что под видом борьбы с преступным миром подводится незаконная, но “нормативная база” для расправы с неугодными оппонентами, для создания атмосферы всеобщего страха в гражданском обществе и установления бюрократического контроля над деятельностью фирм, госпредприятий и т.д. Похоже, теперь многие опомнились — а не об этом ли столько раз говорил Председатель Верховного Совета? Вот и Юрий Аракчеев пишет: “...И никакой защиты честному гражданину от беспредела “органов” — под видом, естественно, борьбы с преступниками, то есть с врагами народа.
Ясно, против кого на самом деле этот Указ. Как всегда. Следующим шагом, очевидно и логично, будет что-то наподобие “дела врачей”, Ленинградского дела, Промпартии и т.д. Почерк тот же. Быстрым шагом — к “светлому прошлому”! “Наши цели ясны, задачи определены” — вперед! То есть назад... За то ли боролись, братья?
Конечно, странно было бы думать, что после семидесяти лет полного, безраздельного и бесконтрольного господства партийной мафии в результате всего лишь неудавшегося и странного путча в августе 1991 бывшие “хозяева жизни” утеряли свои возможности, связи, рычаги управления страной. Тем более, что во главе государства остались люди из них же, из “бывших”, а Президентом стал не кто иной, как бывший кандидат в члены Политбюро, один из высших иерархов партии.
Конечно, прозреть никогда не поздно, но не о том ли я говорил неоднократно, когда почему-то меня, ни к селу, ни к городу, господа журналисты приписывали к этим самым “бывшим”?
Помнится, когда Ельцин пришел к руководству партией в Москве, был ужесточен порядок выездов за границу. А я оформлял поездку во Вьетнам для чтения лекций. И вот впервые мне пришлось предстать перед “выездной комиссией” Москворецкого райкома партии. Захожу в кабинет, сидят трое: старушка — божий одуванчик, чмокающий старичок и молодой, настырный парень лет 28-30. Мне, профессору, устраивают экзамен: “Когда принята последняя конституция?” Отвечаю. Еще один вопрос: “Сколько было всего у нас конституций, когда они приняты?” Отвечаю. Еще один вопрос: “Вы принесли с собой конспекты ваших лекций во Вьетнаме?” Отвечаю уже зло: “Нет не принес — да и зачем они вам? Вы ведь все равно ничего не поймете в моих лекциях...”
Старушка визжит, старичок перестал чмокать губами, нахально-настырный парень строго мне говорит: “С таким отношением к партии вам делать нечего во Вьетнаме”. Я отвечаю: “Вовсе не хотел, да пришла “разнарядка” из Минвуза, меня уговорили поехать, можете не рекомендовать — буду рад”. Пустили.
А вот через год на стажировку в американский университет не пустили — неблагонадежен. Вот такие порядки для московской интеллигенции привез из Свердловска новый “партайгеноссе” Ельцин... Я-то поначалу, по своей наивности, думал, что он действительно серьезно изменился,— но нет: все это, как оказалось, было лишь дьявольской игрой. Кстати, этот “настырно-нахальный парень”, который “допрашивал” меня по поводу конституций, работает ныне... большим начальником в аппарате кремлевского правителя. Теперь он — антикоммунист, клеймит “красно-коричневых”. Рядом с ним множество “бывших” — и первых, и вторых, и третьих секретарей обкомов, крайкомов, горкомов, райкомов партий — сотни, тысячи. И все — “демократы-антикоммунисты”...
Прав однако, Аракчеев, когда пишет: “Все события только подтвердили, что власть в гигантской стране ни в коей мере не перешла ни “к народу”, ни к истинно демократическим лидерам. Нет смысла перечислять, что буквально все власть имущие у нас из них, из “бывших”... А ведь когда я говорю о власть имущих из “бывших”, то имею в виду тех, кто виден всем, кто на поверхности. Что же говорить о настоящих “хозяевах”, которые не лезут на глаза всем, а на самом деле обладают истинной полнотой власти, несравнимой с иллюзорным могуществом Президента или премьера! В условиях сегодняшнего беспредела (не забудьте, однако, что этот беспредел санкционирован этим самым “президентом” и его подручным “премьером”! — Р.Х.), коррупции, продажности чиновничества, отсутствия идеологии и нравственных устоев возможности настоящих “хозяев” поистине не имеют границ. Противостоит им сегодня разве что извечная, природная сила жизни как таковая, только наше с вами, братья-граждане, отчаянное желание выжить, то есть животно-растительный инстинкт, так скажем. Но если бы властолюбие, гордыня, неуемная жажда самовыражения “хозяев” потребовали бы уничтожения всей жизни на планете, они запросто могли бы это сделать. И при существующем беспределе мы были бы не в состоянии им помешать. Неужели это непонятно всем нам до сих пор?” [173] — этим вопросом журналист блестяще завершает свой анализ.
А я отвечаю: “Нет, не понятно. Мне это стало понятно уже вскоре после Беловежских соглашений и первых шагов по реформам. Тогда, в январе 1992 года, я и сказал обществу то, что теперь кажется ясным многим. Тогда вам, очень образованным журналистам, тоже было все это “непонятно”. Поэтому вы не попытались разобраться — с чего это вдруг Председатель Верховного Совета берет на себя такую тяжкую ответственноть чуть ли не в одиночку критиковать “президентский курс”? “Не поняв” меня, вы помогли свергнуть высшую представительную власть. Теперь, спустя 8 месяцев после расстрела Парламентского дворца и установления тиранического режима — вы вдруг “поумнели”, вам стало “все понятно”. Но другим-то людям все еще многое не понятно — поэтому не следует сетовать на “непонятливость” других, лучше подумайте, почему вам самим так долго было все это непонятно. “Беда, дорогой Брут, не в наших звездах, а в нас самих”, — эти бессмертные слова Шекспира хорошо отражают иногда ситуацию, даже если речь идет о “высокой политике”.
Вспомните также свою “непонятливость”, когда я резко критиковал “ваучерную приватизацию” Чубайса — какой вселенский шум подняла тогда вся пишущая и говорящая братия, обвиняя меня в том, что “противодействую реформам”.
