Патрик Бьюкенен - Самоубийство сверхдержавы
Сегодня от христианства и его этического кодекса отказались сотни миллионов человек на Западе и десятки миллионов в Америке; в итоге мы лишились общего морального фундамента. Поводы для споров и разногласий умножились многократно. Теперь мы спорим не только по вопросам политики и экономики, конфликты возникают из-за всего, будь то аборты, эмбриональные стволовые клетки, гомосексуализм, эвтаназия, публичная демонстрация религиозных символов, теория эволюции или необходимость обучать детей основам религиоведения и морали в государственных школах.
Культурная война вспыхивает вследствие непримиримых противоречий в убеждениях о том, что правильно и неправильно, нравственно и безнравственно. Среди американских атеистов, агностиков, секуляристов, иудеев-реформистов и ортодоксальных иудеев, буддистов, унитариев, прихожан епископальной церкви, сторонников идеологии нью-эйдж[46] и людей, вовсе не приверженных религиозности, от 70 до 80 процентов, если не более, считают гомосексуализм приемлемым социальным поведением. С ними согласны всего 12 процентов Свидетелей Иеговы, 24 процента мормонов, 26 процентов протестантов и 27 процентов мусульман. Среди атеистов, агностиков и нерелигиозных 70 процентов одобряют практику абортов. Их поддерживают лишь 33 процента евангелистов{208}.
Если мы не в состоянии договориться, что правильно, а что – нет, нам уже никогда не стать снова единой нацией. Традиционалисты отвергают современную культуру, которая видится им безнравственной, со всеми ее фильмами, журналами, музыкой, книгами и телешоу; укрываются в культурных «анклавах». Наши поэты и провидцы предугадывали такой поворот событий. Спустя восемь лет после публикации «Происхождения видов» Чарлза Дарвина Мэтью Арнольд в стихотворении «Дуврский берег» предрек, что вера, сотворившая Европу, неумолимо отступает:
«Веры океанКогда-то полон был и, брег земли обвив,Как пояс, радужный, в спокойствии лежал,Но нынче слышу яЛишь долгий грустный стон да ропщущий отлив,Гонимый сквозь туман…»{209}
Накануне Первой мировой войны профессор Гарвардского университета, испанец по рождению Джордж Сантаяна охарактеризовал «сейсмический» культурный сдвиг следующим образом:
«Нынешняя эпоха является критически важной, и в ней интересно жить. Цивилизационные характеристики христианства не исчезли, но иная цивилизация постепенно занимает наше место. Мы по-прежнему признаем значимость религиозной веры… С другой стороны, панцирь христианства пробит. Непобедимый разум Востока, языческое прошлое, индустриальное социалистическое будущее – все противостоят ему с равным успехом. Вся наша жизнь насыщена медленно усвояемым новым духом – духом эмансипированной, атеистической, интернациональной демократии»{210}.
Ирландский поэт Уильям Батлер Йейтс полагал христианство магнетической силой, которая удерживает наш мир. Но к 1920 году он ощутил, что Запад более не внемлет Слову Божиему, и поведал о своем ощущении в сонете «Второе пришествие»:
«Все шире – круг за кругом – ходит сокол,Не слыша, как его сокольник кличет;Все рушится, основа расшаталась,Мир захлестнули волны беззаконья…»{211}
Разве «сокольник» – не Бог? Разве «основа» – не христианство? Разве «беззаконие» не заполнило наш мир? Йейтс заканчивает свой сонет мрачным прогнозом: «И что за чудище, дождавшись часа, / Ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме?»
Разве это «чудище» – не новое варварство?
Христианство – родной язык Европы, утверждал Иоганн Вольфганг Гёте столетия назад. В последних строках книги «Европа и вера», опубликованной, как и сонет Йейтса, в 1920 году, Беллок писал: «Европа вернется к вере или погибнет. Вера и есть Европа. А Европа есть вера»{212}.
Два десятилетия спустя Беллок пришел к выводу, что Европа утратила веру и Запад начинает распадаться:
«Культура возникает из религии… Упадок религии заключает в себе упадок культуры, ею созданной; мы видим это наглядно на примере гибнущего христианства. Катастрофа началась с Реформации, а последним ее этапом станет отмирание древних доктрин – сама структура нашего общества растворяется»{213}.
Еще до своего ареста гестапо в 1943 году Дитрих Бонхеффер, лютеранский теолог и пастор, казненный во Флоссенбурге за девять дней до освобождения лагеря американцами, повторил вывод Беллока: «Единство Запада – не фикция, но историческая реальность, единственным основанием которой служит Христос»{214}.
История цивилизации
Христианские народы старой Европы нередко воевали между собой, но объединялись, когда опасность угрожала их вере. Карл Мартелл, «Молот франков», остановивший вторжение мусульман при Туре в 732 году, стал героем всего христианского мира. Когда в 1095 году папа Урбан II объявил Первый крестовый поход и призвал обезопасить христианских паломников, освободив Иерусалим и Святую Землю от турок-сельджуков, христианские рыцари со всей Европы откликнулись на призыв – и предприняли девять Крестовых походов, вплоть до падения Акры[47] в 1291 году. Это поражение крестоносцев оставило землю, по которой ходил Иисус, под властью ислама, пока британский генерал Эдмунд Алленби не вошел в Иерусалим 11 декабря 1917 года.
Когда Арагон и Кастилия объединились, чтобы изгнать мавров в 1492 году, вся Европа возрадовалась. Когда в 1529 году Сулейман осадил Вену, испанские и австрийские солдаты, при поддержке германских наемников, сумели воспрепятствовать продвижению ислама вверх по течению Дуная, в самое сердце христианской Европы.
При Лепанто в 1571 году галерный флот Священной лиги[48] – коалиции, куда входили Испания, которая правила Неаполем, Сицилией и Сардинией, Венецианская республика и Генуя, папский престол, герцогство Савойя и орден госпитальеров во главе с доном Хуаном Австрийским, незаконнорожденным сыном Карла V, – вышел из Мессины навстречу огромному флоту Османской империи и разгромил последний в одном из решающих сражений в истории. Рим удалось спасти от турецкого нашествия, и христианство постепенно вытеснило Османскую империю из Средиземноморья.
В сентябре 1683 года турки вновь осадили Вену, но немцы, австрийцы и поляки под командованием короля Яна Собеского отстояли город. Битва под Веной положила начало долгому отступлению ислама из Центральной Европы и с Балкан.
Когда началась схватка между христианством и секуляризмом? Солженицын считает, что в эпоху Возрождения, когда человек отринул представление о Господе как средоточии всего, и в эпоху Просвещения, которая видела в церкви заклятого врага и угнетателя человечества, а новые философы пришли его освободить.
«Человек не будет свободен до тех пор, пока последний король не будет повешен на кишках последнего священника», – вещал Дидро{215}. «Écrasez l’Infâme! – вторил ему Вольтер. – Раздавите гадину!», имея в виду католическую церковь{216}. Ни Вольтер, ни Дидро не дожили до дней, когда их желания сбылись. Но всего через десять лет после смерти Дидро Людовика XVI обезглавили на гильотине, а сентябрьские убийства[49] начались с расправы над священниками.
Солженицын, как и Достоевский, полагал, что всякая настоящая «революция» с 1789 года стремилась искоренить христианство, обеспечив себе тем самым залог победы:
«Все тот же Достоевский, судя по французской революции, кипевшей от ненависти к Церкви, вывел: «Революция непременно должна начинать с атеизма». Так и есть»{217}. Солженицын видел в ненависти к Богу динамо-машину, питающую энергией идеологию, которая схватила за горло его родную страну:
«Но такого организованного, военизированного и злоупорного безбожия, как в марксизме, – мир еще не знал прежде. В философской системе и в психологическом стержне Маркса и Ленина ненависть к Богу – главный движущий импульс, первее всех политических и экономических притязаний. Воинствующий атеизм – это не деталь, не периферия, не побочное следствие коммунистической политики, но главный винт ее»{218}.
В своей темплтоновской лекции Солженицын попытался осмыслить нашу эпоху и согласился с Йейтсом: «Люди забыли Бога, оттого и все»{219}. Первая мировая война для него – всеобщее помрачение разума, «когда изобильная, полнокровная, цветущая Европа как безумная кинулась грызть сама себя, и подорвала себя, может быть, больше, чем на одно столетие, а может быть, навсегда»{220}.
Что привело к катастрофе? Солженицын дает такой ответ: «…ту войну нельзя объяснить иначе как всеобщим помрачением разума правящих, от потери сознания Высшей Силы над собой. И только в этой безбожественной озлобленности христианские по видимости государства могли тогда решиться применять химические газы – то, что так уже явно за пределами человечества»{221}.
Только правители, в чьих сердцах христианство умерло, по мнению Солженицына, могли допускать подобные зверства против братьев-христиан, зверства, многократно превосходившие жестокостью ужасы религиозных войн шестнадцатого и семнадцатого веков и Наполеоновских войн. Гражданская война в Испании (1936–1939), в ходе которой сталинисты и троцкисты стремились создать на Пиренейском полуострове государство ленинского типа, засвидетельствовала резню священников, насилие над монахинями, осквернение храмов и уничтожение церквей.
