Газета Завтра Газета - Газета Завтра 8 (1057 2014)
Зато Кельн освободили, наконец-то, от талибов. "Все мы помним: казни, пытки, телесные наказания, запрет алкоголя, кино, театра, унижение женщин, депрессия, гнетущая атмосфера, инфляция, коллапс, война"
Про "теллур" как сверхценность очередного "нового прекрасного мира" здесь ничего сказано не будет, поскольку должна же к чему-то крепиться вся эта мозаика из новелл в духе сервантесовского "дон Кихота". Но у классика мировой литературы в образе странствующего "рыцаря Печального Образа" была воплощена хотя бы идея разрыва между идеалом и реальностью, ставшая основой всего европейского прогресса XVI-XX веков. А у Сорокина "гвоздь, на который он повесил" свой новый роман, сделан из металла, души не имеющего, а посыл "всё - дерьмо" как-то не блещет новизной, и выкапывать из него многие (талант же, и немалый!) словесно-жемчужные зерна типа "подмосквичей" или "Чтобы любили!" оставлю нередким ценителям такого прекрасного.
Но всё-таки в конце этой достаточно спонтанной рецензии вынужден признать правоту Владимира Бондаренко насчет эволюции и трансформации Владимира Сорокина как писателя. У которого после "Теллурии" остается выбор совсем небольшой, в режиме "или-или". Или пойти по новому кругу постмодернизма, где нет никаких ценностей и ориентиров, помимо авторского "Я". Или перестать играть в эти игры и признаться - хотя бы самому себе - что были, есть и будут люди помимо Владимира Сорокина, что наша жизнь ценна не только и не столько сама по себе (будь ты трижды гений), сколько по отношению к другим людям. Только это и важно, и значимо, и плодотворно. Хватит разыгрывать из себя неделимый индивидуум (прошу прощения у читателей за этот масляный олеум) - в конце концов, "не был, был, не будет никогда" - и хотя бы попытаться возлюбить своего ближнего как самого себя. Думается почему-то, что те, кто писал Евангелие, были не глупее тех, кто создавал "Почтальона", и уж явно не глупее того, кто написал "Норму" и "Теллурию".
Музон
Андрей Смирнов
20 февраля 2014 0
Культура
УНДЕРВУД. "Женщины и дети" ("Союз")
Седьмой альбом симпатичной формации, что некогда родилась в Крыму, а ныне успешно олицетворяет (а во многом оправдывает) инди-поп-сцену России. И это третье появление "ундервудов" на страницах "Завтра" - после альбомов "Все, кого ты так сильно любил" и "Бабл-гам".
Пластинка "Бабл-гам", словно отдавая дань названию, была больше открыта публике, ориентирована на медиа-признание. "Женщины и дети" скорее продолжение установок "Все, кого ты так сильно любил" - меньше попса, больше личностного подхода, внутренних мотивов, разнородности и эксперимента по части музыки. Много мужской подоплёки, пришедшей в новую точку своего развития.
"Это альбом - перемещение из возраста в возраст. Из юности во взрослость. Ряд песен посвящены движению, путешествиям, упоминаются известные места на земле. А женщины и дети - это те, от кого далеко не убежишь. В этом парадокс и сила внутреннего измерения взрослого мужчины", - Максим Кучеренко (интервью порталу Muzalbom.ru). А подобное изменение парадигмы - неизбежно влечёт новые интересы, образы, язык
Да,"ундервуды" - по-прежнему солнечные герои-любовники, жизнерадостные путешественники, добродушные клоуны. А "Женщины и дети" - полноценное представление о двенадцати главах, с сюжетом, завязкой, кульминацией и финалом, за которым вдохновенное многоточие. В ходу "фирменные" - страсти, комедия жизни, романтизм, смех, модернистская вольница сказочных, художественных и рок-н-ролльных героев и мест. Жуковский, Сент-Экзюпери, Ницще, "Судьба резидента", Майк Науменко. Какие-то пассажи словно сошли со страниц классических произведений, а из наших современников вполне органичен в мире "ундервудов" Лимонов - и как литературный джентльмен, и как едкий социолог.
И стилистически большое разнообразие. Музыкантам явно интересно выжимать из песенного жанра по максимуму, обращаясь порой к взаимоисключающим формам - от почти русско-роковой поэтики до джаза, от регги до бард-рока, от арт-рока до эстрады. А ироническое здесь вывернуто во все стороны - и самоирония, и серьёзное, очень серьёзное, переданное с неподражаемой обаятельной улыбкой.
"Америка" своим припевом отсылает к знаменитому перформансу Йозефа Бойса "Я люблю Америку, и Америка любит меня", в рамках которого художник "общался" с диким койотом, противопоставляя "естественную" Америку цивилизации потребления.
"Шевченко, 19" - сложносочинённый девятиминутный номер, несколько неожиданная для "Ундервуда" - арт-роковая эпопея, к которой хорошо подходит прустовское: "единственное путешествие и открытие состоит не в том, чтобы искать новое, а чтобы вспомнить о старом".
С обложки альбома, выставленные женской и детской рукой, глядят на нас архетипические персонажи, друзья-соперники Арлекин и Пьеро. "Женщины - первично серьёзный пол, и мужчины - существа, склонные к легкомыслию - настроены к ним играючи. Достаточно взглянуть на игры маленьких девочек в скакалку, классики и прочее - утомительное, монотонное, настойчивое времяпровождение. Сейчас, в эпоху гинократии и педократии (господства женщин и детей), серьёзность сгустилась полным мраком. Современный мужчина жалок и трагичен, женщина позволяет ему - всякая женщина сейчас мать и воспитательница своего мужа и сына - поиграть в свободное от работы время. Но лучше, в тысячу раз лучше, когда дозволенные игры приносят деньги", - писал Евгений Головин.
Видимо, именно осознание актуального кукольного модуса мужчины и есть первичный акт игры, попытка выстроить собственную систему координат.
Я пробовал всё -
цикуту и небесную манну.
Я твой Древний Рим труба шатал
и твой Вавилон,
И мне - психонавту,
свободы своей капитану, -
Известна судьба всех земных
и небесных племён.
Я в каменном веке
топором себе сделал карьеру,
Я носил серьги во внутреннем ухе
и кольца Сатурна в пупке.
Я пас динозавров, я в джунглях
работал пантерой,
Я с жизнью своею
висел на одном волоске.
Необратимость выбора
Сергей Угольников
20 февраля 2014 0
Культура
Премьера в Московском историко-этнографическом театре
Московский Государственный историко-этнографический театр удивителен своей способностью удивить. Вот и премьера спектакля "Пятая печать", по мотивам романа Ференца Шанта (выбор пьесы для постановки сам по себе изумляет), началась неожиданно. Проходя мимо проволочных заграждений, зрители рассаживаются не в зрительном зале, а на сцене. Приём, может быть, и не новый, но в отличие от "авангардных" постановок - оправданный. Шокировать ради эпатажа тут никого не собираются, в центре, вокруг стола, в камерной обстановке, на помосте, в обстановке кабачка, чинно рассаживаются венгерские обыватели образца сорок четвёртого года и ведут свои длинные отвлечённые беседы. С поправкой на необходимость светомаскировки и сложности снабжения военного времени.
Трактирщик Бела (Антон Чудецкий) подливает посетителям вино, интеллектуал-часовщик Дюрица (Дмитрий Колыго), которого все подозревают в наличии тайных порочных страстей, подначивает гостей, книготорговец Кирай (Виктор Юрченко) разглагольствует о том, что не хлебом единым, но и эстетическими идеалами жив человек, а простецкий столяр Ковач (Павел Суэтин), пытается примирить полярные позиции спорщиков. Дискуссии ведутся на темы от необходимости чтения для стремления к художественному совершенству до рецептов приготовления вырезки, в которую, как известно, нельзя не положить чеснок. Темп пьесы, периодичность и скорость вращения помоста всё время меняются, диалоги прерываются на тосты и какие-то вариации чардаша, и даже приход патруля венгерского варианта итальянских фашистов, салашистов, не прерывает возгласов "прозит!"
Но этот же визит людей в красивой форме, снисходительно пропустивших по рюмочке, и обостряет накал спора, начавшегося с обыденного вопроса: "Тварь ли я дрожащая, или право имею"? Когда настанет срок, будут ли моральные принципы конкретного обывателя важнее жизненного комфорта? Утвердительный ответ о главенстве нравственного закона внутри себя даёт только случайно забредший в распивочную, получивший боевое ранение бывший солдат, не кичащийся своими подвигами и скромно работающий фотографом (Сергей Васильев). Остальные обыватели ему, конечно, не верят, считают лгуном - ведь время на дворе циничное, не располагающее к сантиментам: "хочешь жить - умей вертеться".
