Газета Завтра Газета - Газета Завтра 40 (1192 2016)
Именно такую практику я жёстко пресек, едва возглавив "Литературную газету". На мой взгляд, это тупик, особенно для творческой личности, когда своему прощается бездарность, а чужому не прощается талант. К сожалению, этим грешат и почвенники, и "беспочвенники". Я никогда не сочту другого писателя бездарным, если мне не нравятся его политические взгляды. И наоборот: никакая идейная близость не заставит меня закрыть глаза на творческую беспомощность "единоверца". Впрочем, чисто теоретически такое отношение кажется естественным, даже единственно возможным, а вот на практике оно встречается очень редко. И наконец, Господь наделил меня особенным свойством — ироническим, улыбчивым восприятием жизни. Почему-то среди именно советских почвенников ирония и смешливость считались и считаются явной приметой инородца, что для нашей многоплеменной страны нелепо. Любопытно, что ни Гоголя, ни Салтыкова-Щедрина, ни Чехова за чувство юмора в инородцы не записывали. Это появилось после революции, в 1920-е годы, видимо, как реакция на роковые потери в тонком ещё слое русской интеллигенции, прежде всего творческой и научной. Хотя на самом деле русский смех легко узнать: он, как правило, не агрессивен, и это чаще всего самоирония, в нём нет неприязни, он обращён на свои, родные, а не чуждые недостатки. Русским сатириком быть непросто: почвенникам чужд твой смех как таковой, а "беспочвенникам" непонятна снисходительность твоего смеха, они любят погорячее…
Ольга ЯРИКОВА. Как тебе удаётся сохранять такую высокую работоспособность в твоём — уже официально пенсионном — возрасте? Есть ли у тебя какие-то свои секреты на этот счёт?
Юрий ПОЛЯКОВ. Писательство — это, по сути, не профессия, а способ жизни. Профессию люди себе выбирают, чтобы заработать на хлеб, иногда по призванию, чаще по расчёту, и довольны, если расчёт оказался верным. Когда рыночные условия меняются, мы наблюдаем исход из профессии. Нечто подобное произошло с литераторами в 1990-е. Союз писателей поредел, как толкучка фарцовщиков при крике "милиция!". К сожалению, на смену прагматикам, перешедшим на более тучные нивы, в литературу пришли в основном графоманы, сочиняющие не для заработка, а для своего удовольствия. Одна беда: это удовольствие от писателя к читателю не передаётся. Но иногда, очень редко, какой-то вид деятельности необходим человеку как воздух, как пища, как взаимная чувственность… Что это — дар или, как говорили во времена моей юности, "бзик", не знаю. Но он или есть, или его нет. Можно оснастить этот дар знаниями, навыками, например, в Литературном институте, но выучиться "на писателя" нельзя. Я, вероятно, по своей природе принадлежу к разновидности людей, которым словесный труд необходим. Если какое-то время по объективным или субъективным причинам я не могу заняться словосложением, то ощущаю бесприютность, раздражение, даже что-то вроде "ломки". Это не значит, что я ловлю кайф от писательства, что у меня нет мук творчества, они есть и связаны со стремлением максимально приблизить конечный текст к замыслу. Ты напрягаешься, мучишь себя и других, понимая, что полностью сделать текст равноценным замыслу невозможно. Главная претензия моих редакторов звучала всегда так: "Остановитесь! Хватит! Не надо больше улучшать! Вы уже портите написанное!" Чем не танталовы муки? Для графоманов, а большинство нынешних авторов принадлежат к данной почтенной категории, такой проблемы вообще не существует. Я же, в отличие от графоманов, радости от процесса сочинения не испытываю, возможно, за исключением самого последнего этапа "полировки" текста "нулевой шкуркой". Наоборот, литературная работа связана для меня с серьёзными самоограничениями, отказом от многих радостей, подчинением всей жизни графику "бумагомарания", что понимают и принимают только настоящие писательские жёны. Например, несколько лет назад я понял: с возрастом алкоголь стал мешать творчеству, и без колебаний, хоть и с грустью, исключил возлияния из моей жизни. Остаётся надеяться, что женская взаимность никогда не помешает моим литературным занятиям…
Апостроф
Апостроф
Владимир Винников
Юлия ЧЕРНЯХОВСКАЯ. Братья Стругацкие. Письма о будущем. — М.: Книжный мир, 2016. — 384 с.
Насколько можно понять, это издание является исправленным и дополненным вариантом авторской диссертации на соискание ученой степени кандидата политических наук "Политико-философское осмысление проблем общественного развития в творчестве А. и Б. Стругацких", успешно защищённой на философском факультете МГУ в 2013 году. В этой работе Юлия Черняховская, можно сказать, продолжает и развивает семейную "левокоммунистическую" традицию, ярко выраженную в работах её отца, Сергея Феликсовича Черняховского, стремясь "очистить" творчество известных писателей братьев Стругацких от антикоммунистической, антисоветской и антироссийской "патины", казалось бы, "намертво" покрывшей их после 1991 года.
"Осмысление тенденций общественного развития в жанре политико-философской утопии, в том числе и утопии А. и. Б. Стругацких, выраженной преимущественно в художественных формах, в последнее время становится всё более востребованным в политическом дискурсе", — таков исходный тезис автора, предпославшего своей книге "ультрасталинистские" "выбранные места" из переписки между братьями: "Умер Сталин! Горе, горе нам всем. Что теперь будет?.. (далее красным карандашом) Не поддаваться растерянности и панике! Каждому продолжать делать своё дело, только делать ещё лучше. Умер Сталин, но Партия и Правительство остались, они поведут народы по сталинскому пути, к Коммунизму. Смерть Сталина — невосполнимая потеря наша по дороге на Океан, но нас не остановить. Эти дни надо пережить, пережить достойно советских людей!" Напомним, что адресанту этого письма, Аркадию Натановичу Стругацкому 5 марта 1953 года, когда оно писалось, было 27 лет, а его адресату, Борису Натановичу — не было и двадцати. До "разоблачения культа личности" на ХХ съезде КПСС оставалось ещё три года, до начала "перестройки" — более 32 лет. Как там говаривал Уинстон Черчилль: "Кто в молодости не был радикалом — у того нет сердца, кто в зрелости не стал консерватором — у того нет ума"?
Аркадий Стругацкий, 1989 год: "Деградация хрущёвского прообраза "перестройки" сделала лично меня пессимистом… Главным тормозом перестройки являются, конечно, равнодушные. И это, представьте, две трети нашего народа. Вот вам самое жуткое наследие Сталина, Хрущёва, Брежнева… Та борьба, которая идёт между бюрократами и истинными коммунистами… И сейчас, в этой революции, кто победит: либо бюрократия, либо сторонники перестройки, — победит тот, к кому примкнут эти самые две трети народа". Аркадий Натанович скончался 12 октября 1991 года от рака печени, поэтому триумфа "истинных коммунистов", к числу которых, видимо, относил и себя, в "лихие 90-е" не увидел, не участвовал и не состоял. Зато его младший брат и "либеральные" почитатели творчества Стругацких за эти годы неоднократно высказывались по данной теме.
Борис Стругацкий, 1992 год: "У нас был принцип, очень простой. Писать надо таким образом, чтобы у советского редактора, читающего рукопись, с одной стороны, волосы вставали дыбом, но, с другой стороны, не возникло желания немедленно побежать в "Большой дом" и отнести рукопись туда… Это была попытка людей, которые начинали жизнь как отпетые коммунисты,.. коммунисты-сталинисты… наконец, приходят к такому состоянию, когда они видят: социализм — дерьмо, коммунизм — строй очень хороший, но с этими мурлами, с этими жлобами, которые управляют нами и которые непрерывно пополняют себя, свои ряды, с ними ни о каком коммунизме речи быть не может, это ясно совершенно. Капитализм… В капитализме тоже масса вещей, которые нам отвратительны… Нам казалось (мы же всё-таки оставались в глубине души большевиками) — нам казалось, что человек должен жить, сжигая себя, как сердце Данко. Понимаете? То есть создавалась полностью бесперспективная картина. И вот, мы написали роман ("Град обречённый" — В.В.) о том, как человек нашего типа, пройдя через воду, медные трубы, через все общественные формации, повисает в воздухе точно так же, как мы сами повисли в воздухе, потому что мы перестали понимать, к чему должно стремиться человечество. Мы перестали это понимать к середине 70-х годов… Там мы пытаемся выдвинуть какую-то контр-идею — цель существования человечества, лежащую… вне политики, вне социального устройства, вне проблем материального производства, распределения благ и так далее, и так далее. Идею храма культуры. Как бы развивая метафору, что человечество живёт, строя храм культуры, как микроскопические ракообразные живут, строя коралловый риф, и не понимая, что они создают". Вот так, люди — "микроскопические ракообразные", а раз так…
