Газета День Литературы - Газета День Литературы # 124 (2006 12)
В последние 3-4 года серьезно приобщился к интереснейшей науке – социологии, которой, как мне представляется, предстоит в начавшемся веке занять лидирующую позицию в мировом научном процессе. Рад и горд постоянным общением с выдающимся ученым-социологом, истинным аристократом мысли и духа академиком РАН Геннадием Васильевичем Осиповым. Академик Осипов очень смело и оригинально трактует научную дисциплину, служению которой отдал более полувека, как своеобразную социальную философию гуманитарного мировоззрения. Изучая, анализируя в этом ракурсе отечественный и мировой социум, академик Осипов и его соратники и последователи, наверняка, добьются этапных, эвристических открытий.
Горбачевская перестройка, а затем и мучительно длящийся период либерального реформирования лишили нас, россиян, многих иллюзий. Жизнь вокруг нарастила практические, жесткие, а временами и откровенно жестокие свойства. Добавила значимости традиционным ценностям: семье, карьере, личному успеху. Девальвировала коммунистические, социалистические, общинные принципы построения общества. Личный и корпоративный интерес довлеют над интересом государственным и даже национальным. Снова вспомнили, что "живем один раз", и большинство соотечественников свою отмеренную Провидением жизнь тщатся прожить "на всю катушку".
Литературный труд, в том либо ином виде длящийся четыре десятилетия, приучил меня воспринимать жизнь как чреду философско-художественных метафор.
Вспоминаю, как в конце 50-х любезный мне Кишинев буквально за несколько месяцев позитивно преобразился. И, что характерно, для этого не потребовалось ни больших средств, ни сверхусилий. Просто коммунальные службы города в бодром темпе снесли многочисленные заборы, которые уродовали физиономии улиц. Само собой, пришлось элементарно привести в порядок открывшиеся пространства, озеленить их, разбить цветники, пришлось обновить фасады зданий. Не припомню ни одного горожанина, кто остался бы недовольным этим массовым разрушением заборов, а чувства свободы, обновления, надежды, которые довелось испытать тогда мне, совсем еще юноше, запомнились на всю жизнь. Раскрытие моего города к светцу, горожанам, ветрам перемен лично для меня стало зримым воплощением рассуждений окружающих меня взрослых людей об Оттепели, преодолении культа личности, восстановлении ленинских норм жизни, о коммунизме, до которого, как тогда представлялось, точно доживет мое поколение.
В 90-х, снова став москвичом, наблюдал в Первопрестольной противоположный процесс – отгораживание. "Мое" тихо, но решительно и кардинально победило "наше". Как долго продлится этот процесс? Не ведаю, да, уверен, точно не знает никто. Может внуки наши начнут снова сносить заборы, быть может, пра-пра-правнуки...
Все чаще вспоминаю теперь график китайской монады по Лао-Цзы о постоянном перетекании в пространстве-времени круга жизни двух противоположных начал – "Инь" и "Ян". Учусь мудрости спокойно и отстраненно воспринимать жизненные коллизии и неизбежные социальные трансформации. Пытаюсь, как советовал Поэт, добру и злу внимать равнодушно и не оспаривать глупцов.
Древние китайцы сочувствуют тем, кому судьбой предначертано проживать период кардинальных социальных изменений. Я не согласен с ними. Мне ближе тютчевское: "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые". Впрочем, что в этом необычного, ведь я, слава Богу, – не китаец...
Один из столпов европейского Просвещения Вольтер олицетворил жизнь людскую с возделыванием сада. Как честный мыслитель и художник, не смог обойтись без, мягко говоря, печального финала своего основного произведения на эту тему – "Кандида", где путь к символическому саду сложился для его героев в чреду ошибок и потерь. Не верится в конце чтения, что вольтеровские персонажи, даже достигнув Сада, смогут правильно возделывать его...
Ну, да Бог с ними, выдуманными Вольтером героями. Куда важнее понять, как нам быть со своим вконец запущенным и местами даже одичавшим Садом по имени Россия. Сильные сомнения обуревают, что сумеем должным образом возделать его.
А надо... В противном случае – мерзость запустения и непременная деградация всего и вся...
***
Сон, случается, переносит меня в Дом и Сад моего детства. Странно это, ведь под иными крышами, среди иных кущ довелось обретать мне куда большие сроки.
Дом во сне раз за разом видоизменяется, выглядит то итальянским палаццо в стиле "либерти", то английским особняком викторианской эпохи с островерхой кровлей и деревянными жалюзи на окнах, то веселым французским шале с черепичной крышей и литым кружевом балконных решеток, то московским барским имением, приземистым, незамысловатым, уютным.
Во сне я часто брожу по саду, который умер на третий год нашего владенья им, два года перед этим неправдоподобно обильно плодонося. До сих пор при ностальгических воспоминаниях о саде слышу гул пчел в кронах абрикосовых деревьев, характерный шорох листьев, потревоженных стремительно падающим перезрелым плодом, сорвавшимся с ветви, ощущаю изысканный аромат ананасных абрикосов, разбившихся при падении и растекшихся по изумрудной траве оранжевой сладкой лужицей.
Субъективные идеалисты считают, что не существует мира вещей. Так называемый материальный мир в их представлении – лишь плод нашей фантазии, а все многообразие сущего, реализуемого в причинно-следственных связях и управлении, на самом деле размещено в пространстве-времени нашего воображения.
Хорошо, когда это было бы так. Весь мир – в тебе, и ты – весь мир. И нечего терять ни тебе, ни миру, тождественным друг другу...
Михаил Попов ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО
Молодой учитель Генрих Шошолко выглянул в окно, и на душе у него сделалось скверно. У приоткрытой калитки стояли трое.
– К тебе, к тебе, – непонятной интонацией – то ли подбадривая, то ли злорадствуя, сказала за спиной Карповна – его квартирная хозяйка, помешивая жарившуюся картошку. Учитель и так знал, что эти трое к нему, и даже догадывался – по какому делу. Можно было бы, конечно, и не выходить, не ворвутся же в дом. На мнение Карповны плевать – можно сделать вид, что он проверяет тетради. Но все осложнялось тем, что к колонке под вязом, что в нескольких шагах у калитки, вышла из соседнего дома Лариса с двумя ведрами, и пока ведра будут набираться, она успеет понять, что товарищ учитель струсил. Этого Генрих допустить не мог. Два раза, когда они – совершенно случайно – оказывались рядом в автобусе по дороге из райцентра, он разворачивал перед этой девушкой свои взгляды на жизнь, и утверждал, что готов их отстаивать в любой ситуации, а сам сейчас побоится выйти перед тремя пьяными мужиками?! Он говорил, что сам выбрал Сухиновку после пединститута, потому что глубинка, настоящая народная толща, "духовная целина". Пусть взрослые жертвы перестройки спиваются и им по большому счету не помочь, но ведь подрастает же какое-то детское поколение, и надо успеть "перехватить их", и направить в "русло подлинной культуры". А для этого надо "начать с основ", с родников национального знания. "И у меня есть, есть, настоящая, разработанная программа!" – "А что же, Генрих Иванович, вы и меня записываете к престарелому элементу?" – интересовалась Лариса, работавшая продавщицей в сельмаге после десятого класса. И работала уже не первый год. Генрих отрицательно тряс волосатой очкастой головой – нет, нет, вам надо учиться, перед вами, как говорится, врата все еще впереди. "В Калинове есть зоотехникум", – задумчиво тянула миловидная продавщица. – "Ну, техникум, это тоже хорошо, но есть же и область, и выше..." – "Выше, – смеялась девушка, – это что, Луна, что ли?" Девушка ерзала на сиденье, задевая учителя плотным бедром. У него не находилось подходящих слов в этот момент.
Генрих резко встал, набросил на плечи пиджак, чтобы не выглядеть слишком уж щуплым, и отправился к калитке решительным шагом. Фигуры знакомые. Один в сером костюме, мятой фуражке, подмышкой портфель – Рябов из сельсовета. Второй Кузякин, дядя в промасленном комбинезоне и кирзачах, похож на артиста Андреева из фильма "Трактористы". И на самом деле тракторист, и деревенский авторитет. Третий, конечно же – Спонсор, начитанный местный алкаш в синих трениках и майке-безрукавке, на нижней губе висит беломорина.
Учитель, стараясь не смотреть в сторону Ларисы и ее звенящего ведра, независимым движением убрал со лба прядь и поправил очки.
– В чем дело?
Рябов зашипел и схватился за козырек, Кузякин-Андреев сделал руки в боки и шумно втянул воздух через огромные редкие зубы. Спонсор хихикнул:
