Газета Завтра Газета - Газета Завтра 903 (10 2011)
Чеченская война родила своего прозаика спустя пять лет после его возвращения из солдатских окопов. Страшный роман "Патологии" Захара Прилепина. Страшный своим реальным знанием войны. Я бы его, не задумываясь, поставил в один ряд с ранней фронтовой прозой Юрия Бондарева и Василя Быкова, Константина Воробьева и Виктора Астафьева. Захару Прилепину было во время написания этого романа двадцать восемь лет. Примерно столько же было и начинавшим писать свои романы и повести фронтовикам Великой Отечественной. Их также не рвались печатать в журналах и издательствах — даже не из-за цензуры, а прежде всего из-за их тяжелой и непривычной правды о войне. Вроде бы без вымысла, без романтики и сюжет ещё не так лихо сколочен, как у профессионалов пера, но какое-то мистическое угрюмое знание всего, что реально там было, — "за чертой милосердия", как когда-то очень метко сказал Дмитрий Гусаров, — начинает захватывать рано или поздно любого читателя.
Сам Захар воевал в Чечне и в 1996, и в 1999 годах. Может, и писать стал в память о своих убитых товарищах. Сначала печатал какие-то свои заметки в "Лимонке", в "Завтра", в "Дне литературы", потом ещё в электронном виде о романе узнали первые читатели через Интернет. Но в сетевом потоке халтуры он мог бы и затеряться. Журнал "Север" поставил как бы свой знак качества. Придал роману законченный печатный вид. С этим романом Захар Прилепин сразу вошел в лидеры своего поколения. На голову опередив всех своих сотоварищей, уже годами публикующихся в толстых журналах.
Это уже наша реальная история. И террористы "Норд-Оста", и кажущаяся свирепость Буданова — почти такие же герои живут и действуют в романе "Патологии". Любой из отряда Семеныча: Язва, Шея, Скворец, Хасан, Плохиш, да и сам главный герой, от имени которого пишется роман, командир отделения Егор Ташевский, — могли бы оказаться на месте Буданова; любой из воюющих с ними чеченцев мог бы стать героем террористического действа. Только там, в Чечне, и слов-то таких про террор не знают, там воюют безжалостно и беспощадно. И не убьешь ты, вчера ещё студентик и маменькин сыночек, волею судьбы попавший в армию, воспитанный на самых гуманистических идеалах, — убьют тебя. Война, одним словом. И, если ты на войне, то иди и воюй.
Хорошо ещё, когда есть хоть какое-то время набраться опыта, как у Егора и его друзей из отряда, нормальных русских ребят, вначале ещё и не понимающих, что такое смерть и как можно убивать стоящих перед тобой с виду мирных людей.
"Убиваемые шевелятся, вздрагивают плечами, сгибают-разгибают ноги, будто впали в дурной сон и вот-вот должны проснуться… Подбежал Плохиш с канистрой. Аккуратно облил расстрелянных.
— А вдруг они не… боевики? — спрашивает Скворец у меня за спиной. Я молчу. Смотрю на дым. И тут в сапогах у расстрелянных начинают взрываться патроны. В сапоги-то мы к ним и не залезли. Ну, вот и спрашивать не надо…"
Точно так же, спустя время уже чеченцы убьют и Скворца, и Язву, и Андрюху Коня.
"Пацанов убили, — думаю я и морщусь. — Господи. Им бы жить!" — хочется мне закричать…"
Придет время, и герой романа убьёт в упор своего чечена. И выживет, один из немногих в отряде.
Придет время, и уже опытные, обстрелянные ребята сами будут рваться в бой и мстить за погибших друзей. И отказываться — даже контуженные и раненые — уходить из отряда, потому что их уже связывает зарождающееся военное братство. Придет время — и выбитые из своего здания бойцы не будут уже чувствовать ни холода, ни голода, будут брести часами по холодной воде, ибо выйти из воды — означало умереть.
В романе Захара Прилепина практически нет отрицательных образов. Даже трусоватый Руслан со временем вписывается в их отрядную жизнь. Все, как братья, у всех всё общее. Но и к этому братству они пришли лишь через законы войны. Или будут вместе и выживут — или каждый за себя, и все погибнут. На войне нет места эгоизму.
В "Патологиях" есть всё: и героизм, и мужество, и храбрость, и постоянное, бесшабашное пьянство, иной раз с перебором, заканчивающееся гибелью собственных друзей. Есть какая-то партизанщина, бездарное планирование операций, равнодушие иных командиров к судьбам рядовых бойцов. Всё это не декларируется, не утверждается языком газеты и публицистики, а следует из сюжета произведения, из действий его героев, органично вписывается в художественную ткань романа.
Удачей романа "Патологии" я считаю соединение, с одной стороны, той доподлинной окопной правды, которую знают лишь те, кто сам воевал, деталей военного быта, реальных подробностей боевых операций, а с другой стороны — талантливого исполнения литературного замысла.
Вслед за романом появились военные рассказы, вошедшие в книгу "Грех". В чём-то эти рассказы посильнее и помастеровитее романа. Как бы в противовес господствующей политике автор дает читателям образ сильного и мужественного героя, что и не нравится многим критикам, певцам пустого и серого постмодернизма.
Появились и достойные сотоварищи Захару Прилепину. Аркадий Бабченко с "Алхан-Юртом" и "Взлёткой", Александр Карасев с фронтовыми рассказами "Ну, ты, мать, даешь", "Готический замок" и другими. А еще — Евгений Даниленко "Дикополь", Илья Плеханов "Ромарио", Павел Андреев (Афганистан), Андрей Грешнов (Афганистан), Игорь Фролов (Афганистан), Алексей Суконкин (Чечня), Дмитрий Сухоруков (Югославия), Рустем Бизянов (Чечня), Алексей Наумов, Денис Бутов, Валерий Горбань, Вячеслав Немышев. Интересную имитацию дневника воюющего солдата написал журналист И.Анпилогов "Уроки армии и войны или хроника чеченских будней. Из дневника солдата-срочника".
Недавно, в 2010 году, в журнале "Молодая гвардия" вышла интересная повесть Игоря Бойкова "Закованные в цепи", о пленниках чеченского зиндана. Увы, это уже не традиции Толстого и Лермонтова, это куда страшнее. Как и положено, либеральная наша критика принялась эту повесть всячески поносить, оправдывая чеченцев и почему-то упрекая повесть… в антисемитизме. Неужто чеченские боевики стали иудеями? Кстати, тот же антисемитский упрек звучит и в статье американской славистки Анны Бродской "Чеченская война в зеркале современной российской литературы". Конечно же, отмечается жестокость прежде всего русских солдат, но, самое смешное, упреки русских писателей в адрес чеченских боевиков Бродская тоже сравнивает с упреками в адрес евреев. Может быть, и Шамиль Басаев стал евреем, и это евреи захватили "Норд-Ост" и бесланскую школу?
Они проходят через страх смерти, и, постепенно обретая чувство боевого товарищества (может быть, главное на этих неидеологических войнах), крепнут как личности, как герои. Если эти герои, возвращаясь домой, оказались не востребованы, не государство ли виновато в том, что многие из них ушли в криминал? Поразительно, но эта новая военная проза, будучи прозой лирической, как правило, лишена острого сюжета, лишена динамики, она, как правило, экзистенциальна. Люди думают и переживают. Люди воюют и погибают, убивают и защищаются. Это не закрученный боевик.
Не все писатели "окопки" равнозначны по своему таланту, как не были равнозначны по таланту и наши знаменитые писатели-фронтовики. Любопытно наблюдать, как молодые военные писатели совмещают в своей прозе приемы постмодернизма и традиционный реализм, доходящий до натурализма. Общим для молодой военной прозы является и некая детскость. Школьник или студент, недотепа, маменькин сынок, почти ребенок с затянувшимся чувством детства вдруг попадает на передовую, где смерть, кровь, где ты должен убивать и можешь в любую минуту погибнуть. Это чувство есть практически у всех прозаиков. Минимум фантазий. Если и есть фантастическая проза о нынешних войнах, то она существует где-то в стороне, вне разбираемого мной явления. Разве что Евгений Даниленко в своем "Дикополе" использует приемы типичного боевика. Но они, как бы поддерживая друг друга, строго относясь друг к другу, не дают ни соврать, ни прихвастнуть, ни опошлить события минувших войн. Это фронтовики, прошедшие через все "горячие точки" последних десятилетий. От Афганистана и Приднестровья до Чечни и Осетии.
С 2006 года стал выходить альманах "Искусство войны", который готовят Аркадий Бабченко и Илья Плеханов. Появились работы молодых критиков, среди них назову статью Валерии Пустовой "Человек с ружьем: смертник, бунтарь, писатель ("Новый мир" 2005. №5) и Андрея Рудалева "Обыкновенная война. Проза о Чеченской кампании" ("Москва", 2006. №4). Отмечу и интересный труд пятигорского критика и литературоведа Вячеслава Шульженко "Кавказ в русской прозе второй половины XX века: проблематика, типология персонажей, художественная образность".
И все же, по большому счету, военную прозу все, от литературной критики до крупных издательств, от правительственного агитпропа до пропагандистских формирований Министерства обороны, — обходят стороной.
