Газета Завтра Газета - Газета Завтра 396 (27 2001)
Лейбницевские идеи, нашедшие отклик у Римана и Вернадского, у Листа и Менделеева, у Витте и Гамильтона, у де Голля и Аденауэра, оказались чуждыми современным "мозгоправам" из мировой политико-экономической элиты. "В результате любая национальная и даже мировая экономика, — утверждает Ларуш, — если управление ею основано на современных "неоконсервативных" идеях "демократии и свободной торговли" или на так называемых "обусловленностях" Международного валютного фонда, обречена на скатывание к хозяйственной и политической разрухе, к хаосу и гибели".
Выявить и решить эту глобальную проблему и призвана, по мысли Ларуша, его физическая экономика как наука, способная описать и предсказать фактическое неэнтропийное развитие человечества.
Дальнейшие свои построения Ларуш возводит на фундаменте двух взаимосвязанных категорий. Во-первых, это "потенциальная плотность населения", которая является истинным показателем развития производительных сил общества и вмещает в себя физические процессы производства, потребления и воспроизводства человечества, а также необходимые услуги вроде образования, здравоохранения и искусства, в стоимостных показателях в расчете на душу населения, на домохозяйство и на квадратный километр.
Рост потенциальной плотности населения обеспечивает возникновение "революционно-аксиоматических открытий", второй важнейшей категории в системе Ларуша. Эти открытия являются продуктом творческого ума человека и непрерывно влекут человечество по пути прогресса, служа в свою очередь источниками роста физической производительности труда. "Не пустое математическое пространство-время, а именно мы благодаря творческой силе ума создаем неэнтропийные формы экономического роста", — пишет Ларуш.
Прозреть и отказаться от гибельных догм и отчетов "энтропийных учений", преодолеть власть мировых олигархов, тормозящих технологический прогресс и превращающих большинство народа в оглупленное стадо, впрячься в благородный производственный труд и дать простор революционной силе нашего ума, чтобы преодолеть угасание в тепловой смерти, — такова, по мысли Линдона Ларуша, стоит сегодня задача перед человечеством. И лишь выполнив ее, каждый из нас до конца постигнет, что он есть образ и подобие Бога.
1
2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="
"; y+=" 26 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--
27
Напишите нам 5
[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
Михаил Алексеев СКВОЗЬ КРОВЬ И ГОЛОД (Беседа с Владимиром Бондаренко)
Владимир БОНДАРЕНКО. Ваши книги, Михаил Николаевич, во многом автобиографичны. И "Мой Сталинград", и "Драчуны", и даже первый ваш роман "Солдаты". Как же должна быть наполнена событиями ваша жизнь, чтобы так живо передать и энергетику боя под Сталинградом, и ужас голода тридцать третьего года? Как вы сами пережили свой ХХ век? Как жили и как выжили?
Михаил АЛЕКСЕЕВ. У меня в прозе хватает и вымысла, и реальных событий. Все мои герои легко узнаваемы. Мне всегда по сердцу живые характеры. Я знаю хорошо людей с разнообразнейшими характерами. И мне их легко писать. И поэтому они легко уживаются с придуманными мной персонажами. Я сейчас перечитываю свой роман "Солдаты", который написан более чем 50 лет назад. И в "Солдатах" я оставил героем реального полковника Павлова, начальника артиллерии, которого знал со времени формирования дивизии и который меня перевел из минометчиков в артиллерийскую батарею на Курской дуге. А другого героя — полковника Демина — я придумал, но имел в виду полковника Денисова, которого очень хорошо знал. Который, собственно говоря, спас меня, наверное, когда уже перевел из артиллеристов в армейскую газету. Сколько еще боев было впереди! Одно тяжелейшее форсирование Днепра столько жизней унесло. Этот Денисов был храбрейший и умнейший офицер. А вот, скажем, полковником Лосевым, которого так же хорошо знал, я напрямую не воспользовался, ибо получился бы самый отъявленный негодяй. Это был очень плохой командир дивизии. Когда позже Сталина обвиняли еще и в том, что он такого героя Сталинградской битвы, командира дивизии, а затем корпуса разжаловал в рядовые, снял генеральские погоны, я не соглашался с критиками. Много вреда наделал Лосев. У меня есть сцена, когда Лосев из ревности к командиру моего полка послал его на верную смерть. Командира полка очень любили в войсках. И Лосев боялся, что рано или поздно его заменят. Все к этому шло. На Южном Буге заставил среди дня нашего полковника Попова переправляться без прикрытия, в первых рядах на правый берег, где еще только сумели закрепиться первые разведчики. И его сразу же на берегу расстреляли. Потом Лосев лил на похоронах крокодиловы слезы. Его я в романе переделал и заменил фамилию... Так у меня и чередуются реальные персонажи и выдуманные.
Я, Владимир Григорьевич, уже старый человек. Прошел и огонь и воду, и с пяток юбилеев — от пятидесятилетия до восьмидесятилетия. Вот недавно у меня на родине, в Саратовской области, по инициативе Аяцкова взяли и, не спрашивая меня, учредили премию имени Алексеева. Я даже протестовал. Не послушались. Но раз уж Аяцков с Ганичевым договорились и хорошим писателям дают премию,— я только рад. Хоть так, но поддерживаю русские таланты. Конечно, не как Александр Солженицын, не на свои деньги, все расходы на премию берет на себя область. Значит, там еще уважают литературу, ценят звание писателя. А губернатор пошел на это, потому что увидел, какое отношение ко мне у саратовцев, моих земляков. Видел, как они гордятся тем, что у них известный писатель вырос. Дело ведь все-таки не только во мне. Ценит еще русский народ литературу. Три месяца на мое восьмидесятилетие проходил алексеевский фестиваль на Саратовщине.
В.Б. Знаете, Михаил Николаевич, рачительный хозяин всегда должен умело пользоваться всем тем, что дает ему земля. И сырье, и хлеб, и заводы... Но не менее важна и культура народа. Таланты народа. От этого ведь тоже уважение и к краю вашему, и к губернатору растет. Увы, чаще всего наоборот — принижают свои же таланты. Преступно забывают о них, особенно наши политики всех мастей. Наверное, самая некультурная политическая элита сегодня правит Россией. А по-моему, так надо беречь и лелеять каждый талант...
М.А. Так-то оно так, Володя, но ведь столько завистников даже среди писателей. Столько ненависти вызывает каждый твой успех, каждая премия. Я помню это еще по тем временам, когда был председателем Комитета по российским премиям. Тридцать претендентов, а даешь только от силы троим-четверым. Остальные негодуют. Вот и сейчас прижизненная премия уже столько пересудов вызвала. Получается, что лучше бы ее совсем не было. Лучше бы никому не давать? Я представил себе человека, у которого все мыслимые награды есть, а вот алексеевской премии нет, как лютовать будет?
В.Б. Пусть лютуют. Я считаю, Михаил Николаевич, главное делать дело, писать, учреждать премии, выпускать журналы и газеты, и этим служить русской литературе в меру своих больших или малых сил. А то, что у нас есть много скандалистов и завистников, так их везде и всегда много было. Перемелется, мука будет.
М.А. Из этого своего юбилея и учрежденной премии я понял, что далеко не простой человек губернатор Аяцков, хоть я и воюю с ним непрерывно по всем политическим вопросам, включая, кстати, и вопрос о земле. Когда он премию учредил, я говорю: вы что, меня уже к краю подталкиваете, не терпится, что ли? Он говорит: нет, по-другому, Михаил Николаевич. Разве не приятно будет молодому вашему коллеге из ваших же рук получить первую премию? И потом, вы уже все свое главное написали, когда уйдете, там писать не будете. Мы уже сейчас знаем вам цену. Нам достаточно того, что вы уже сделали...
В.Б. Ну а вы сами довольны тем, что удалось сделать? Думаю, тот же "Мой Сталинград" зрел в вас давным-давно. Но что-то мешало, почему-то откладывали. В "Солдатах" — Курская битва, в "Драчунах" впервые в литературе показали голод 1933 года, и уже под конец жизни "Мой Сталинград". Кто устанавливал этот перечень. Эту очередность? Сама жизнь? Цензура? Наитие?
