Газета День Литературы - Газета День Литературы # 69 (2002 5)
Что в этом случае сказать о "романе", который написал Андрей Викторович Караулов (заметьте, что совпадение фамилии, имени и отчества с реальным А.В.Карауловым — абсолютно случайная вещь)? Беда его в том, что все слова как бы скользят по поверхности явлений, а эти явления отражаются в словах автора, словно в мыльном пузыре. Вроде бы и красочно, и ярко, но пузырь — он и есть пузырь, какими бы "бронированными" ни выглядели его стенки. Внутри-то — пустота. Главная же мысль произведения весьма близка некоторым кругам, считающим себя "тоже патриотическими": "народа нет", и страдают в "Русском солнце" наши мужики только от того, что за годы правления Горбачева недополучили тридцать два ведра водки в эквиваленте. Что и восполнили втрое при Ельцине — ко всеобщему удовольствию. Голосуй сердцем, или проиграешь!.. Интересно, что напишет автор о расстреле Дома Советов или о Путине? Лет эдак через десять, Бог даст, прочитаем не без интереса.
ОБМАНЫВАТЬСЯ РАД
Татьяна НАБАТНИКОВА. "День рождения кошки", рассказы. — М.: Вагриус, серия "Женский почерк", 2001, 320 с., тираж 3000 экз.
Лицо автора, привычно разрезанное пополам мастеровитым дизайнером издательства "Вагриус", на сей раз обманывает: Татьяна Набатникова, если судить по ее прозе,— натура на удивление цельная (да и не может не быть таковой любая натура, получившая образование "в общежитии Литинститута", но не сломавшаяся там, где "каждый второй — Бетховен"). Обманывает, впрочем, и аннотация книги: "безусловные преимущества свободы в любой момент грозят перейти в свою противоположность… Где проходит эта "граница" и в чем состоит тайна гармонии жизни — вот проблемы, которые Татьяна Набатникова поднимает в своих рассказах с деликатностью психолога и дотошностью инженера, исследующего тонкий механизм". Не сразу ведь и разглядишь, как оно развернулось и созрело в нынешних рыночных условиях, давнее горьковское: "писатели — инженеры человеческих душ"…
В общем, сплошное "не обманешь — не продашь". Зато под обложкой — добротная русская проза. В лучших своих образцах, можно даже сказать, чеховской школы — когда в процессе чтения просто не замечаешь, как она, эта самая проза, сделана. Женская, но не "дамская". Не о гармонии или хаосе, а о реальной жизни. Отчасти даже документальная, мемуарная — во всяком случае, с вкраплениями имен реально существующих людей. Конечно, обманываться в предвзятых своих ожиданиях не просто приятно, а даже радостно. Есть, мол, женщины в русских селеньях…
Есть, есть — как им не быть. Да и не только — в русских. В немецких, например, тоже. Зарисовка "Ангела в поисках фермента" — о немецкой подруге автора, влюбившейся в Россию, хотя "русская женщина — ничто" и увезшей к себе в фатерлянд на муттерэрде (чернозем) мужем "тамбовского ковбоя" — председателя совхоза, очень хорошо отражает какой-то сверхтонкий процесс, который пришлось наблюдать именно в Германии, как Восточной, так и Западной. Тянутся лучшие представительницы тамошнего слабого пола, в смысле не сумасшедшие феминистки и не перекормленные фройляйн, к русским мужикам. Видно, ничего тут не попишешь, закон природы: победа есть победа, поражение есть поражение…
Конечно, нельзя сказать, что проза Татьяны Набатниковой — явление на века, да и ей самой это ни к чему: натура, повторюсь, очень цельная. Даже в своих слабостях.
"Известен такой эпизод из жизни Ахматовой: она стояла в очереди среди сотен других женщин к окошечку тюрьмы НКВД… обернулась к ней одна измученная женщина и спросила с надеждой, может ли она, Ахматова, написать про всё это. И ответила Ахматова: — Могу.
И некое подобие довольства, утоления и отмщения пробежало по бывшему лицу этой женщины — по тому серому месту, где у людей должно быть лицо". Это — цитата из рассказа "Литература", ясно демонстрирующего как достоинства, так и недостатки "заочно-общежитского" образования четвертьвековой давности. Да, были у великой Анны Андреевны, видит Бог, и другие "эпизоды из жизни", но не в этом вовсе дело — а в том самом "сером месте, где у людей должно быть лицо". Это уже, простите, литературные красивости, пережим.
Из того же ряда — упоминание о лисенке, якобы грызшем внутренности древнеримского мальчика (легенда говорит о юном спартанце). Но в наше время "мозаичной культуры" подобное — в полном порядке вещей. И, по большому счету, не портит живого впечатления от знакомства с прозой Татьяны Набатниковой.
ВОЙНЫ НОВОГО ТИПА
Олег ПАВЛОВ. "Повести последних дней", трилогия.— М.: Центрполиграф, 2001, 494 с., тираж 6000 экз.
Если говорить об Олеге Павлове образца 1994 года, когда он почти триумфально входил в новую русскую литературу на волне "черного бытописательства" нравов отечественной армии, и сравнивать его с Олегом Павловым нынешним, то нельзя не заметить одной весьма существенной перемены, случившейся с бесспорно талантливым автором: понял Олег Олегович, а может, почувствовал, что прежняя ложь не только умножилась на ложь нынешнюю, но и каким-то неведомым образом уничтожилась ею. Так уничтожилась, что осталась от нашего совместного прошлого одна только правда. Но в тех самых карагандинских степях, где отслужил он в свое время охранником, веют все те же ветры, и болеют туберкулезом с трахомой никому уже не нужные "суверенные" казахи, рушится и медленно зарастает степными травами Байконур, откуда взлетал Юрий Гагарин и на который всего-то с десяток лет назад перед всем миром скользил с околоземной орбиты великолепный "Буран".
Ненависть и бессмыслица по-прежнему пронизывают всю жизнь павловских персонажей, и по-прежнему жизнь каким-то удивительным для автора образом сохраняется, продолжается и длится сквозь всеобщую ненависть и бессмыслицу. Гибнет, и нелепо гибнет герой "Казенной сказки" капитан Иван Яковлевич Хабаров, но смертью своей сохраняет жизнь солдат "степной роты". Ценой смерти двух человек: собственного отца и безвестного зэка (даже трех, если считать старшего брата Якова, погибшего "при выполнении интернационального долга"… нет, какие формулировки закладывались: выполнение интернационального долга, выплата внешнего долга?!) — заново возвращается к жизни, пусть и "живет он только для того, чтобы лечь в эту могилку" герой "Дела Матюшина". Да и в "Карагандинских девятинах" "груз 200" пусть со скрипом, но играет свою экзистенциальную роль. Олег Павлов медленно и тяжко меняет курс своей прозы.
Однако с утратой, уже окончательной, былой советской социалистической общности отпала и какая-то метафизическая основа для притворства и злобы, так что бывший полковник Советской Армии Аслан Масхадов надевает другую папаху, а бывшего генерала той же армии, военного летчика Джохара Дудаева, ставшего президентом независимой Ичкерии, убивает самонаводящаяся ракета, пущенная другим военным летчиком, уже российским. Может быть, его недавним учеником даже, или однокашником — кто знает…
"Повести последних дней" — это действительно повести последних дней Советского Союза, растянувшихся до "черного октября" 1993 года, до "первой" чеченской войны. Когда окончательно стало понятным, что возврата в прежний, реальный СССР уже не будет, и когда наше прежнее государство стало обретать иные черты — те самые, которые поэт, кажется, Николай Тряпкин, ныне покойный, воплотил в поразительный образ: "Союз Советских Сказочных Республик".
"У нас всё перевернулось и только устраивается…" Рискну предположить, что прежнего жизненного материала Олегу Павлову уже в ближайшем будущем окажется недостаточно, а потому он, честно следуя своим принципам "актуального письма", пойдет за этими новыми смыслами все дальше и дальше, исследуя войны вроде бы нового, а на самом деле старого, словно мир, типа — те самые, которые вечно совершаются в человеческом сердце и вокруг него. Во всяком случае, его предисловие к следующему рецензируемому здесь изданию свидетельствует об этом со всей определенностью.
ВРЕМЯ ОТСТУПЛЕНИЙ
Михаил ТАРКОВСКИЙ. "За пять лет до счастья", рассказы и повести.— М.: Издательский дом "Хроникер", 2001, 336 с., тираж 2500 экз.
Мир литературы, особенно литературы настоящей, тесен до чрезвычайности. Но и странен. В предисловии к книге Михаила Тарковского Олег Павлов определил ее коротко и хорошо: "исповедь о потаенном — о любви".
"С Крисом мы сошлись за два утра. Он отлично говорил по-русски, год учился в Воронеже, у него была телогрейка и противогазная сумка, которой он любил шокировать оксфордцев. Еще он любил Россию и мечтал в ней жить. Она оказывала на него впечатление чего-то настоящего, ветреного и ни на что не похожего... Он много рассказывал о своих скитаниях по Подмосковью, и я отчетливо видел его трясущегося в электричке, оборванного, обросшего седой щетиной, с противогазной сумкой на боку. Слушая его рассказы, я подумал, что для меня Енисей это примерно то же самое, что для Криса Москва..."
