Литературная Газета - Литературная Газета 6556 ( № 23-24 2016)
Повесть «Железный дождь» о первых месяцах войны, о её страшном начале. Она была задумана как 12 рассказов главного героя Богдана Сократилина. Она невелика, в ней только один первый рассказ Сократилина. После этого Курочкин тяжело заболел и мучительно прожил свои последние годы. Повесть – явление ошеломляющей изобразительной силы. Трагическое и смешное – всё рядом. Будь то смешная картинка, нечто анекдотическое, чудачества, или ужас и трепет боёв и мучений. Можно смело утверждать, что ничего подобного о первых месяцах войны, написанного в традициях пушкинской и лермонтовской прозы, тогда не было. И вот Курочкин сделал. В небольшой повести открывается то, что Гоголь назвал «бездной пространства» . Пространства как географического, так и метафизического порядка. Что только не происходит на страницах повести – начало службы Сократилина в Красной Армии, последние мирные месяцы на территории Литвы, первые бои, ужас немецких бомбёжек, плен, бегство на танке из плена… Всё это опутано историями, случаями, шутками, смертью и кровью. И полной потерянностью. Сократилин с товарищами пробивается к своим. Потом отступление наших к Пскову и Новгороду. Вот какой чудный фрагмент: «От Пскова до Новгорода на реках Великой, Шелони, Мшаге, Удохе (всех и не упомнишь) мосты и переправы были разрушены под руководством Богдана Сократилина. Взрывать приходилось и до прихода немцев, и после их прихода, и прямо у них на глазах, под носом. Подрывное дело опасное и даже интересное, во всяком случае, не скучное. Только душа к этому делу у Богдана не очень лежала. Ведь взрывать-то приходилось собственные мосты!» Написанное с редкой силой и напряжением, а потому больше, чем правда, – рукопашный бой с немцами на окраине Новгорода. Правдиво, картинно, с уместной улыбкой – то ли от чего-то смешного, то ли от отчаяния. «Город горел. Отсветы пожара полоскались в Волхове, и вода казалась кровавой. По золочёным куполам Софии тоже как будто стекала кровь, а на розоватых стенах собора плясали уродливые тени».
А вот в преддверии ада – отъявленные чудеса. «В 35-м меня призвали в армию и зачислили в пехоту. В районный центр на сборный пункт я прибыл во всём новом. В костюме, скроенном деревенским портным Тимохой Синицыным из новины цвета яичного желтка. На ногах были новые портянки и новые цибики, сшитые из яловых голенищ старых сапог. День был летний, солнечный, и костюм мой сиял, будто позолоченный крест. На меня глазели, как на заморское чудо». Вот такая получилась из уст Сократилина картина картин.
У многих близких Курочкину людей в памяти сохранился юный, мальчишеский облик писателя. Это присутствует в воспоминаниях.
У вещего Хлебникова есть стихотворное обращение к «Союзу молодёжи», написанное в конце Гражданской войны:
Русские мальчики, львами
Три года охранявшие народный улей…
А завершается стихотворение так:
Много и далёко
Увидит ваше око…
Вот так «око» Виктора Курочкина узрело и воплотило многое и далёкое.
Память войны
Память войны
Литература / Литература / Свет великой Победы
Теги: Великая Отечественная война
Своими воспоминаниями о войне делится писатель-фронтовик, кавалер боевых орденов Красной Звезды и Отечественной войны I степени, руководитель творческого семинара прозы, профессор Литературного института им. А.М. Горького с 50-летним стажем (1963–2014 ) Михаил Петрович ЛОБАНОВ.
Двадцать второе июня 1941 года. Тополиный пух летал над деревенской улицей, лез в окна дома, в глаза. Было жарко, я собирался идти купаться на реку, близкую от нас Пру, как вдруг по радио объявили, что скоро будет передаваться важное сообщение. И вот ровно в полдень Молотов, нарком иностранных дел, объявил, что немецко-фашистские войска напали на нашу страну. Мы стояли с моим дядей по матери Алексеем Анисимовичем, как я его называл – дядей Лёней, у двери из одной половины избы в другую и слушали. И когда выступление закончилось, мой дядя, высокий, бледный, с ходящими по скулам желваками, словно застыл на месте, не сразу придя в себя, а потом, выругавшись, быстро ушёл в свою комнату. Ему было тридцать лет, у него только что родился второй сын, и он, конечно же, хорошо представлял себе, что его ждёт. А мне, пятнадцатилетнему, стало даже как-то весело. По радио гремела бодрая музыка, лилась «Широка страна моя родная», и что-то ликующее заливало душу, обещающее скорую победу. Но пройдёт всего несколько дней, и всё изменится вокруг, и уже невозвратным раем покажется прежняя жизнь, когда всё было иным.
В 1941 году окончил я седьмой класс Екшурской средней школы на Рязанщине, а через полтора года, семнадцати с небольшим лет, был призван в армию, направлен в январе 1943 года в Благовещенск (под Уфой) в пулемётное училище. Но закончить нам его не дали. Уже в середине июля нас по команде подняли с нар и объявили об отправке на запад. Я попал на Курскую дугу, участвовал в боях стрелком первой гвардейской стрелковой роты 58-го гвардейского стрелкового полка 18-й гвардейской стрелковой дивизии 11-й гвардейской армии. 9 августа 1943 года был тяжело ранен осколком мины в боях в районе населённого пункта Воейково (под Карачевым, Брянская область). За участие в боях награждён боевыми орденами – Красной Звезды и Отечественной войны I степени.
…Вспоминаю, как мы шли ночью на передовую. Впереди небо было в трассирующем свечении, в бегущих друг за другом роящихся огненных светлячках, пунктирах, оставляющих за собой полудужия или же растягивающихся по горизонту. Казалось, что там – главное, и все вместе, с ними не страшно (ещё не знал огромного пространства от окопов даже до санбата). Все там вместе, вся армия, все делают сообща что-то налаженное, почти праздничное, – это чувствовалось по непрекращающемуся кружению (так казалось) трассирующих огней.
Прямо с ходу, неожиданно, мы подошли к окопам, а потом оказались в них. Чувство было самое обыденное, как на привале. Видимо, скоро будет рассвет, очень хотелось есть. Сухой паёк был съеден двое суток назад, вспоминалась буханка хлеба, найденная накануне по дороге, эта буханка валялась на пути. Странно было, что её не подобрали до нас, тогда же я её поднял, и мы жадно съели её. В окопе нас казалось мало после того, как мы шли ночью, но было уже привычно, здесь мы и должны были быть, все те, кто стоит рядом. Давно рассвело уж. Послышалось, но не мне одному, это я понял по лицам, далеко в стороне или далеко впереди что-то начало происходить. Понятно было лишь то, что там были наши, и только от них шло всё, что там делалось. Вскоре слева от окопа появились раненые, были видны согнутые спины, стоны раздавались где-то за нами. Над окопом неожиданно вырос лейтенант, шедший с нами ночью на передовую, в памяти остался чудовищно раскрытый рот: «Впе-е-р-ё-ёд!!!» Когда вылезли из окопов и побежали по ржаному полю, всё трещало вокруг от выстрелов, но никого во ржи не было видно, мы бежали за лейтенантом. Когда залегли, я в трёх шагах от себя увидел лежавшего неподвижного человека, немолодого, понял – убитый. Наш. Он лежал на боку, с подогнутыми к животу ногами, обнажённый от живота до колен, я подумал, что он мучился и сам разделся. Это меня почему-то больше всего удивило, но я не почувствовал никакого ужаса, как будто уже видел это раньше. Попадались во ржи другие убитые, один – и этим он отличался от других, похожих друг на друга, – с разбитым черепом. Стреляли, перебегали. Непонятно, когда загорелась рожь и сколько времени прошло, когда появились самолёты. Их не было видно, но они летели где-то рядом, сзади, очень низко, и затихали в треске горящей ржи. После них жиденьким, почти безобидным казалось потрескивание. И вдруг буквально в десяти-пятнадцати шагах, где начиналась непримятая рожь, выскочила фигура в зелёном френче, закричавшая что-то по-немецки, и тут же упала от соседнего от меня выстрела, сапогами к нам, с кобурой на боку, – это я рассмотрел, когда немец уже лежал в нескольких шагах от нас, удивительно тихий, в такой же удивительно вдруг наступившей тишине.
Потом мы оказались в открытом месте – метрах в трёхстах впереди два танка. Странно, что не стреляют, не едут, а стоят, и около них фигуры людей… А потом вдруг – наступивший вечер, село с колокольней, всё горит… Нас собрал комбат, приказал накормить. Лейтенанта не было среди нас. Мне показалось, что всё уже теперь позади, все люди вокруг – хотя почти все другие, но те самые, которые должны были быть, и было спокойно перед тем, что ожидало нас завтра. Я уснул у стога сена…
Удивительно: не было никакого страха, когда я был на передовой, видел убитых и сам каждую секунду мог быть убит. Но шли годы, десятилетия, и не переставало мне сниться, что меня отправляют на передовую, и я просыпался с чувством какой-то тоски, что ли.
