Журнал Русская жизнь - Мораль (май 2009)
Однажды, заглянув в библиотеку, Матвей увидел, что Асенька сидит над книгой заплаканная. Оказалось, что она ничего не понимает: не умеет ни чертить, ни запоминать формулы, боится, что провалит экзамены и ее отчислят. Сердце у Матвея забилось. Он понял, чем он завоюет ее. С тех пор они выполняли задания вместе. Вернее, он делал за нее все.
То, что она закончила институт, было заслугой Матвея. Она была благодарна ему, но полюбить его не смогла. После института жизнь Асеньки устраивалась: получила направление на завод, дали комнату. Она стала еще красивее, и на заводе опять оказалась в центре внимания мужчин, которые сразу предложили ей помощь и покровительство. Привыкнув к бескорыстной помощи Матвея, она не ожидала, что за покровительство надо расплачиваться. Поняв, чего от нее хотят, она сжалась, ушла в себя и постаралась стать незаметной. Какое-то время ей это удавалось.
Особенно преследовал ее своими домогательствами главный инженер Петровский. Это был толстый энергичный мужик, выдвиженец. В Ленинграде он жил один, жену и детей оставил в деревне. Петровский носил галифе и хромовые сапоги, ночевал в своем кабинете на заводе. Говорили, что пил не просыхая. Он не давал Асеньке прохода. Уйти с завода Асенька не могла: ведь она работала по распределению, а жилье было ведомственным. Родителей ее в это время уже не было в живых, и податься было некуда. Ей хватало ума понять, что куда бы она ни устроилась на работу, везде будет одно и то же.
Матвей был далеко: его послали работать в Сибирь. В каждом письме он объяснялся Асеньке в любви. Однажды он попросил ее сходить на улицу Восстания, навестить Ревекку Михайловну и узнать, не нужна ли ей помощь. Ревекка встретила хорошенькую девушку настороженно, от всякой помощи отказалась, просила больше не беспокоить.
Началась война. Завод, на котором Асенька работала младшим технологом, стали готовить к эвакуации. Эвакуироваться хотели все: это был шанс не умереть от голода. Асеньку в список эвакуируемых не включили. И она сама пошла к главному инженеру. Ее эвакуировали со вторым эшелоном в Ярославскую область, там она и родила Ваню Петровского.
Матвей Орландович всю войну был на фронте, служил в химических войсках, вступил в партию. Вернулся с войны с наградами, быстро защитил кандидатскую диссертацию, стал продвигаться и по партийной линии. Он так и не женился: кроме Асеньки - Анны Петровны - никто ему был не нужен.
Анна Петровна была рада, что Матвей вернулся живым и здоровым, но ей было не до него: она без памяти влюбилась в красавца Давида, инженера из Грузии. Они встретились на курорте и вместе провели месяц, который она не могла забыть. У Давида уже были внуки. Оба понимали, что им не суждено соединиться, но Анна Петровна на что-то надеялась, ждала. Они писали друг другу письма, а виделись редко. Когда его вызывали в Москву, она брала отгул и мчалась к нему. С билетами на поезд было трудно, приходилось иногда всю ночь сидеть в тамбуре на стуле. За час свидания она готова была на все. Это была ее первая и последняя любовь.
О жизни Асеньки Матвей все знал. Да она ничего и не скрывала: он ведь был почти членом семьи. Сына Анны Петровны он любил, как своего: брал его с собой в отпуск, водил в театры и музеи, покупал дорогие подарки. Он написал Анне Петровне диссертацию, и она успешно ее защитила. В начале пятидесятых Матвею Орландовичу предложили поехать на три года в Китайскую Народную Республику - помочь китайским товарищам овладеть химической наукой. «Выходи за меня, Асенька. Вместе поедем заграницу, возьмем Ваню с собой. Нам дадут пятикомнатную квартиру, прислугу. Тебе ничего не придется делать, ты будешь отдыхать! Ванюша пойдет в школу при посольстве. Соглашайся, больше такого случая не будет». Ваня тоже просил маму сделать так, как просит дядя Матвей: ему очень хотелось поехать в Китай. Но мама не согласилась, она боялась, что за три года Давид ее забудет.
Анна Петровна вышла за Матвея Орландовича в середине семидесятых, когда им было за шестьдесят. После смерти Давида ей было все равно, кто будет рядом, и она выбрала старого, верного друга. Парализованная, ослепшая Ревекка Михайловна благословила молодоженов. Теперь она могла спокойно умереть. Они купили трехкомнатную кооперативную квартиру в хрущевке, и с этой поры их совместная жизнь протекала у меня перед глазами: ведь Ваня Петровский стал моим мужем, а Анна Петровна, соответственно, свекровью. Однажды в минуту откровенности она мне рассказала, что поставила Матвею Орландовичу условие: замуж за тебя выйду, но близости между нами не будет… не могу.
В гостиной на шкафу, на полках, в серванте - всюду стояли сувениры из Китая: Будды всех размеров, невесомые чайные чашки, резные драконы, десять шаров один в другом - никто не знал, как они туда попали. Матвей Орландович работал и спал в своем кабинете, Анна Петровна спала в своей комнате, где круглый год стояли букеты цветов и душно пахло духами. На столике у кровати лежала шкатулка, облепленная ракушками, над изголовьем висела фотография: смеющаяся Асенька рядом с высоким черноусым мужчиной. Переступать порог этой комнаты мужу было запрещено. Можно было разговаривать с Анной Петровной, стоя в дверном проеме. Дальше ни шагу. Во всем остальном их отношения были безоблачными. Она строго следила за тем, чтобы он принимал пищу по часам, не ел жирного и мучного, терла ему сырую морковку, измеряла давление, заставляла делать приседания перед открытой балконной дверью.
Он смотрел на нее с обожанием и слушался беспрекословно. Иногда она уезжала в однодневные туристские поездки в Новгород, Нарву, Старую Руссу. Матвей Орландович провожал ее с букетом и встречал с букетом.
Когда они ездили к кому-нибудь на дачу, Анна Петровна места себе не находила: ведь Матвей может съесть немытую ягоду или выкупаться в непроверенном водоеме. Свой мокрый купальник она любила сушить на его лысой голове: оберегала от солнечного удара. Так, в согласии, они прожили десять лет, в Ленинграде о них ходили легенды.
Летней ночью с ним случился инсульт. В Институте скорой помощи его поместили в отдельный бокс: Матвей Орландович громко и часто матерился. Причем материл советский государственный и общественный строй, а также членов Политбюро. И еще выкрикивал, что его отец - итальянец, и поэтому он скоро уедет в Италию на ПМЖ.
Проводить Матвея Орландовича в последний путь пришло много народа, его любили. Сотрудники, ученики, однополчане говорили о его заслугах, научных трудах и о единственной любви, которую он пронес через всю жизнь.
Как- то раз я спросила свекровь: «Правда, что отец Матвея был итальянцем?» -«Да, правда. Ревекка в четырнадцатом году съездила с подругой в Италию. Ну и привезла в подоле мальчика. Придумала историю, что отец Матвея пал героем в Первую мировую, а потом, перед смертью, рассказала все, как было. Чего уж теперь».
Еще Асенька поведала мне, что ей сорок два раза делали предложения. Ни разу со счету не сбилась. Помнила.
Михаил Харитонов
Виноватые
Честь как проблема
Они смотрели на меня ненавидяще, обе-две - и Наташенька-солнышко, и Настенька-умница.
- Пошли, Наташа, - наконец, сказала Настя, насладившись моим жалким, растерзанным состоянием, и устремила взгляд куда-то туда, где столовка и девчачий тубзик.
- Пошли, - сказала Наташа, не двигаясь с места. Ей было мало, она хотела стоять и стоять, смотреть и смотреть.
Я это понимал, я даже знал, как это называется - умный октябренок Миша дружил с книжкой и как раз добрался до синеньких томиков Гоголя Николая Васильевича, до «Страшной мести». Да, тот самый взгляд, которым всадник на вечном коне смотрел в бездну, где мертвецы грызут мертвеца. Я и был тем мертвецом, я не стоял в школьном коридоре, а лежал в бездне, и меня грызли мертвецы огромными черными зубами.
- Пойдем, правда, - умница взяла солнышко за руку, это был жест прощения и примирения перед лицом общего, сближающего горя.
- Наташа, - пролепетал я, - Наташа.
- Что Наташа? - солнышко отвернулось. - Я знаю, как меня зовут.
- Дурак какой-то, - с отвращением сказала умница.
- Смотри, рожа дурацкая. Можешь пойти нажаловаться, - добило солнышко, специально выискав что сказать поподлее, понесправедливее, чтобы окончательно и бесповоротно лишить меня всех и всяческих прав.
Мне хотелось одного - залепить Наташке по кукольному личику, сильно, чтоб голова мотнулась на тоненькой шейке, а потом взять Настю за косу и таскать по полу, чтобы она выла и царапалась. Я не боялся скандала, слез, любого наказания, да пусть хоть из дому выгонят, только чтобы сделать больно этим двум сучкам, которые бросили меня в эту бездну, а сами стояли, обнявшись, над ней, торжествующие и победительные. Но нет, конечно, я не мог ударить, я не мог и пальцем пошевельнуть, ведь я их любил - и был причиной их общей беды, виноватый без вины, и от этого вдвойне, втройне виноватый.
