Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #12
— Без замечаний?
Он смерил меня взглядом с головы до ног — мы все еще стояли — и презрительно пожал плечами. Разве мог кто-нибудь сделать замечание мэтру?
— Передаю для включения в темплан. Честь имею. — И вышел.
Я тут же позвонил Юрию Сергеевичу Афанасьеву, заместителю заведующего отделом:
— Юра, Юткевич принес мне сценарий “Ленин в Париже” и сказал, что вы читали и одобрили. Без замечаний.
— Ну да, там еще работать и работать.
— И вы все ему высказали?
— Не все, конечно. Главное направление поддержали, но кое-что рекомендовали подправить. Дальнейшая доводка — ваше дело.
— Не в службу, а в дружбу — напиши и дай мне главные замечания, а то боюсь, как бы не было разночтений.
— Но я же не могу дать официальную бумагу…
— А мне и не надо официальную, а так, странички из блокнота. Без подписи.
Редкий случай — я получил странички из блокнота. Обычно указания давались только по телефону, и никаких ссылок на мнение ЦК, ни письменных, ни устных, делать мы не имели права. “Странички” — это было 12 пунктов, изложенных более чем на двух листах формата А-4. И, единственный в моей практике случай — я нарушил джентльменское соглашение, хотя и в деликатной форме. Я пригласил Юткевича и ознакомил его со “страничками”, сообщив:
— Я тоже был в Отделе, и мне сказали, что Вы договорились внести в сценарий вот эти поправки.- Он хотел сграбастать бумагу, но я не был так прост, чтобы давать ему в руки улику. — Нет, это оставьте мне для памяти, да и студии надо передать, а Вы, если не запомнили, перепишите…
Мэтр фыркнул:
— Я и так запомню.
И запомнил. На всю жизнь. Ко мне больше ни ногой.
В патовую ситуацию попал находящийся в зените славы Михаил Ильич Ромм. Он вручил мне однажды для чтения сценарий публицистического фильма “Ночь над Китаем”, присовокупив при этом:
— Ничего не понимаю. Все читают, хвалят, а в производство не запускают. Вот показывал в ЦК. И там сказали, что интересно. А на студию команду не дают. Вам не звонили?
— Нет.
— Я оставлю. Посмотрите?
— Незамедлительно.
Что было делать — не откажешь такому знаменитому режиссеру. Вообще-то я не влезал в конфликты, возникающие на “Мосфильме”. Ими занимались на втором этаже — председатель Госкино и директор студии, он же заместитель председателя. При этом хитрован директор студии Николай Трофимович Сизов, прежде чем идти в Госкино, заручался мнением первого секретаря Московского горкома партии, члена Политбюро ЦК Гришина. Играть с такими большими людьми? Они мне были не компания. Вернее, я им. И вот просьба Ромма. Итоговый разговор был коротким.
— Михаил Ильич, недавно вы поставили великолепный фильм “Обыкновенный фашизм”, а теперь предлагаете снять “Обыкновенный коммунизм”…
— Неужели просматриваются аллюзии?
Я расхохотался:
— Не просматриваются, а один к одному! Только название поменялось… Вы же, Михаил Ильич, сидели в моем кресле и во времена более сложные. Неужели думаете, что кто-то скажет вам “нет” или “да”?
— Я как-то не посмотрел с этой стороны, знаете.
— Я так и думаю. Не могли же вы сознательно…
Он молча забрал сценарий и занялся темой бунтующей молодежи. Фильм “И все-таки я верю…” закончить не успел, умер. Картину доделали Марлен Хуциев и Элем Климов.
Были и другие способы проникнуть “под крышу” ЦК. Никита Михалков сдавал свой первый фильм “Свой среди чужих, чужой среди своих”. Картина получилась вполне достойной, но мне показалось, что в двух-трех местах есть монтажные затяжки. Об этом я и сказал режиссеру. Но Никита неожиданно взорвался:
— Я не намерен выслушивать ваши замечания!
— Но и я не намерен болтать впустую. Обсуждайте без меня.
Акт о готовности фильма я подписал без замечаний. Но донос последовал незамедлительно. Мне позвонили из отдела ЦК:
— Тут ходит Сергей Михалков и жалуется, что ты грубо обошелся с его сыном.
— Это еще неизвестно, кто кому нагрубил.- На том и кончили разговор.
Но через два дня ко мне позвонил Сергей Владимирович Михалков:
— Слушай, Борис (мы с ним были на “ты”. — Б. П.), я посмотрел Никиткину картину. Ты был прав, извини, я погорячился.
— Сергей Владимирович, зачем ты мне звонишь? Лучше пройди по всем тем кабинетам, куда бегал жаловаться, и скажи об этом. А то обругал ты меня принародно, а извиняешься тайком.- Я положил трубку.
Но этим дело не кончилось. Ко мне на прием явился Никита.
— Давайте, Борис Владимирович, заключим союз. Пора почистить “Мосфильм” от лиц некоренной национальности (он назвал, именно от какой). А то русскому уже и не пробиться…
Я на секунду опешил — это еще что такое? Вырвался молодой бычок на лужайку и, задрав хвост, носится, ищет, с кем пободаться? Или меня втягивают в авантюру?
— Никита Сергеевич, вы не по адресу пришли. Я никогда не интересовался, прошел ли в детстве режиссер обряд обрезания. Для меня Юлий Райзман дороже дюжины русских бездарей. Да ведь я и сам нацмен — белорус.
На том и расстались. Больше наши пути не пересекались. Но я понял, что друзей в лице этой семьи не приобрету.
Сложной была судьба у Юрия Озерова, взявшегося создать художественную летопись Великой Отечественной войны. И хождение по мукам начиналось со сценария. Студия, Госкино, Министерство обороны, безусловно, поддерживали этот эпический замысел. Но известно, что “каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны”, а тут, тем более, сколько генералов, столько мнений, да и, попросту говоря, хочется видеть себя в фильме и обязательно на “белом коне”. Плюс ко всему недреманное око военной цензуры и строгий надзор Главного политического управления, которое одновременно считалось военным отделом ЦК. Как уж он исхитрился пройти этот слалом — уму непостижимо. Не зря друзья называли Юру “Бульдозеров”. Киноэпопея “Освобождение” из пяти фильмов, созданная за два года, вышла на экран, и зритель принял её “на ура”. У критиков отношение было неоднозначное. Одни считали картину примитивной, другим на экране не хватало мяса и крови, третьих не устраивали образы Сталина, Жукова и, в целом, образ победоносной войны. Более других меня удивило отношение к эпопее главного редактора Госкино Ирины Кокоревой. Подводя итоги года в статье для “Правды”, она даже назвала эту крупнейшую работу позором советской кинематографии. Полагаю, что побоялась упреков со стороны элитарных друзей.
Но пробивная сила Озерова однажды сыграла с ним злую шутку. Он решил завоевать Восточную Европу, создав эпопею “Солдаты свободы”. Героями новой работы должны были стать бойцы антифашистского Сопротивления, в том числе и руководители коммунистических и рабочих партий. Тут-то и была заложена мина, картина вышла из-под контроля не только Госкино, но и высшего руководства страны: каждый из секретарей дружественных нам партий захотел найти свое место в киноленте. Выделенные союзниками по Варшавскому пакту соавторы сценария лезли из кожи вон, чтобы подтянуть образ своего шефа до пристойного уровня. В боевой биографии Тито хватало материала, но что было делать с великим румынским вождем Чаушеску, которому к концу войны стукнуло немногим более пятнадцати лет? Или, скажем, с польским лидером, паном Гереком, не имевшим никакого отношения к освобождению Речи Посполитой? Он рубал уголек в бельгийской шахте, хотя и значился лейтенантом Сопротивления. Картину нашпиговали фальшивыми эпизодами, неуклюже вставленными в сценарий. Не забыты были и наши вожди. Как можно было завершить эпопею, не обозначив, скажем, секретаря Московского горкома партии, члена Политбюро Виктора Васильевича Гришина? Правда, к началу Великой Отечественной он был всего-то секретарем парткома одного из паровозных депо Подмосковья, но почему бы ему не побегать по железнодорожному мосту с пистолетом в руке? И никто не мог сказать правду — все художественные натяжки были высочайше одобрены верхами. Не собирать же совещание по типу Коминформа, а и соберешь, передерутся — каждому хочется погреться у костра славы. Режиссер вернулся из восточноевропейского турне одаренный медалями дружественных держав, но это мало помогло фильму, и в прокате он прошел незаметно.
Повторяю: в мосфильмовские дела старался не лезть, и все-таки меня втягивали в них. Однажды позвонил Николай Сизов:
— Борис, я посылаю тебе сценарий Бондарчука на тему Октябрьской революции, на днях будем обсуждать у Филиппа Тимофеевича, хотелось бы знать твое мнение.
— Две такие головы и не разберетесь?
— Ты же сам понимаешь, Бондарчук…
— Присылай, все равно читать, рано или поздно.
И почти сразу же звонок от Филиппа Ермаша:
— Слушай, забери-ка у меня сценарий Бондарчука, хочу знать твое мнение.
Ермаш сменил на посту председателя Госкино Романова, ушедшего на пенсию. До этого он работал в ЦК партии заместителем заведующего отделом культуры, и мы были хорошо и давно знакомы. Как выяснилось позднее, даже учились вместе в пятом классе в Барабинске, и он и я служили в десанте, прошли комсомольскую закалку, оба работали под началом Шауро. Думаю, что не без подсказки шефа Отдела меня утвердили заместителем к Ермашу. Естественно, что я полностью доверял новому министру, хотя меня неприятно поразило, когда, сообщив между делом, что я назначен заместителем, в дальнейшем разговоре сказал:
