Александр Горянин - Мифы о России и дух нации
В мае 1998-го обошлось, но три месяца спустя, в конце августа позорная истерика СМИ еще ближе подвела страну к неуправляемому развитию событий. Все лето они воевали с правительством, которое воевало с кризисом, неустанно дергали финансовый рынок, держателей бумаг, инвесторов и, наконец, честного обывателя нестихающими воплями о скорой девальвации, чем, естественно, подталкивали именно такое развитие событий. Нынче они надеются, что это сойдет за выдающуюся проницательность. Не хочется напоминать, как поступали с паникерами в военное время — слишком уж это грустное воспоминание. К счастью, на дворе все еще мир, так что нашим сеятелям паники и подстрекателям смуты опасаться нечего — до тех пор пока (и если) они этот мир не опрокинут.
СТАРЧЕСКОЕ БРЮЗЖАНИЕ МОЛОДЫХ
Говорят, мы переживаем кризис. Есть соблазн принять это утверждение в качестве медицинского образа — ведь кризис есть перелом болезни к выздоровлению. И соблазн добавить, что коммунистическая короста будет сходить долго, не надо только ее сдирать. И вспомнить, что государства выходят из кризисов с возросшей сопротивляемостью, обновленными и гибкими.
Но куда точнее будет сравнить нашу сегодняшнюю жизнь с капитальным ремонтом дома без отселения жильцов. Никто из занятых этим ремонтом никогда подобных работ не производил — не было прецедентов. Работа трудная и даже опасная, а кроме того надо считаться с гневом тех жильцов, кто предпочли бы и дальше жить в своих ужасных засаленных комнатах, лишь бы не терпеть ужасы ремонта.
Как другие одолевали сложные периоды своей истории? Крайне поучителен опыт США. Говорят, правда, Россию 90-х нельзя сравнивать со Штатами 30-х: там продолжали действовать механизмы свободного рынка, а нам их еще создавать и создавать. Из этого суждения, как обычно, выпала психологическая составляющая. Население США воспринимало кризис как кару, свалившуюся непонятно за что, тогда как в России лишь неловкость власти, не умеющей ничего объяснить обществу, помешала связать трудности нашего Большого Ремонта с платой за устранение тоталитаризма — платой безмерно легкой по сравнению с той, какую уплатили страны, где тоталитаризм был выкорчеван чужеземным штыком. Кстати, в бывших республиках СССР трудности — и куда более тяжкие, чем в России — психологически облегчаются чувством, что это плата за обретенную свободу.
Приходится слышать и такое: 30-е годы в США — дом отдыха по сравнению с сегодняшней Россией. Так ли это? В США поры Великой Депрессии безработица в своем пике охватывала, если считать вместе с иждивенцами, треть населения страны, были километровые очереди перед биржами труда, «голодные марши на Вашингтон, общественные работы, трудовые лагеря, куда еще и не брали вторично. От 1,5 до 4 млн бездомных — оценки расходятся — скитались по стране, строили на городских пустырях «гувервили» (первые 39 месяцев кризиса у руля страны стоял президент Гувер) из фанеры и жести, то в одном, то в другом округе вводилось военное положение. По сводкам Амторга[63] не менее миллиона американцев готовы были выехать в СССР при условии обеспечения их там работой (в печати не раз называлась и втрое большая цифра). К власти в США тогда вполне мог придти свой Гитлер — губернатор Луизианы Хьюи Лонг (Huey Long), автор программы «перераспределения благ» , демагог с замашками самого крутого диктатора, и, к слову сказать, шел он к этой власти на всех парах, поддерживаемый рабочим классом и фермерами — да не повезло: застрелили за год до выборов, на которых он имел все шансы победить.
Что же переломило кризис в Америке 30-х? Прямые обращения президента США Рузвельта к народу, усилия газет, радио, Голливуда[64] и церковных проповедников по поддержке духа нации. Страну буквально спасла тогда установка на положительные ценности, на оптимизм и патриотизм. Позже выявилась поразительная вещь: главным в преодолении кризиса оказался не подъем производства — настоящий подъем (не простой возврат утерянных высот) начался лишь в 1943-м, на тринадцатом году кризиса, благодаря мощным заказам на вооружение, — а перелом настроений в стране, заметный начиная уже с 1935 года. В тот год продолжались банковские крахи, выдалась небывалая засуха, свирепствовали пыльные бури, шло массовое разорение фермеров, безработица только усиливалась, но большинство американского народа уже почувствовало, что вопреки всему оно победило судьбу.
Сегодня, когда у нас ищут национальную идею «на все времена» , полезно вспомнить, что куда больше толка от идей, ориентированных на обозримую перспективу. Такой национальной идеей стал в США 30-х лозунг «Keep smiling!» («Улыбайся!» — подразумеваемый смысл: пусть лучше завидуют, чем жалеют!)
В лозунге наподобие этого нуждается сегодня и Россия. Только до улыбок ли нам будет, покуда мы и дальше обречены слышать и читать нескончаемое старческое брюзжание молодых комментаторов про кризис и катастрофу, если нам продолжат без устали бухтеть, что ничего у нас не выйдет — такая уж у нас история, и география такая, и народишко никуда не годится, если любимцы климактерических женщин и впредь будут твердить про «катастрофу по имени Россия» (подлинные слова, прозвучавшие с телеэкрана 13 декабря 1997). Подобные заявления — большая глупость, чтобы не заподозрить худшее.
Можно пожалеть историков, которые будут изучать российские 90-е годы по массовой печати, по записям телепередач. Наши дни покажутся им каким-то дантовым адом, где не было места нормальным людям. Это все равно, что пытаться составить представление о жизни Европы 50-х по подшивкам тогдашней «Правды» — вы решите, что кроме забастовок, преступности, роста цен и ежечасного обнищания трудящихся там ничего не происходило. Не всякий сильный человек такое выдержит. Слишком доверчивые рискуют душевным здоровьем. Одна тетя, поклонница «Общей газеты» , не выдержала и сочинила письмо в любимый орган (а тот, симптоматично, с радостью напечатал): «Родина-уродина! Если бы ты была человеком, я бы дала тебе веревку, чтобы ты скорее повесилась!»
Есть такая милая порода журналистов — идет ли речь о безопасности движения, выгодах подключения к Интернету, зарядке для беременных, открытии охотничьего сезона или выставки цветов, они смело начинают так: «В наши дни всеобщей разрухи, межнациональных конфликтов и полного беспредела, уместно ли говорить о таких пустяках, как беременность (безопасность движения, Интернет и т. д.)?» На ТВ в этом месте положено скорчить особо постную мину, после чего можно переходить к делу. Под занавес нужно снова ввернуть что-либо эдакое — вне всякой связи с обсуждавшимся вопросом. Выбор эдакого невелик. Ну, скажем: «Как заметил еще Петр Первый (Нестор Летописец, игумен Даниил, старец Филофей, Столыпин, Распутин), в России две беды — дураки и дороги» . Другой вариант: «Чем заняты россияне? — спросили у Державина (Ломоносова, Суворова, дедушки Крылова, Козьмы Пруткова, Кузьмы Крючкова) — «Воруют»» — ответствовал поэт (герой)» . Третий, и едва ли не последний: «Как сказал Чаадаев (Симеон Полоцкий, Феофан Прокопович, Карамзин, Есенин), умом Россию не понять» . Впрочем, вот еще один, совсем незаезженный ход: «Потерпев закономерный крах, остается лишь задавать вечные российские вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?»»
Публицистика плохая, совсем плохая и опасная
Не менее, чем репортажам, сходный настрой присущ публицистике. Е.Тоддес («В ответ Стивену Коэну» , Русская мысль, 30.1.97) дает оценки, приложимые ко многим мастерам этого жанра. Они «идеологически сентиментальны и, пытаясь оценить положение общества в целом, учитывают только бросающиеся в глаза несправедливости… А поскольку этот взгляд заведомо защищен морально, всякий другой объявляется аморальным — и ангажированным аморальной же властью» . Это, добавлю от себя, почти всё — увы, увы! — на что оказалась способна «нарциссическая и надрывная интеллигентная оппозиционность, порождающая потоки и ливни инвектив, при полном отсутствии какого-либо созидательного начала… Потоки и ливни хлещут во имя истины, добра, красоты, свободы, равенства, братства, социальной справедливости, народа и др. Имеющаяся налицо демократия — больная и некрасивая — годится лишь на то, чтобы ее бичевать, отнюдь не лечить» .
Если бы беда публицистики ограничивалась одним лишь «отсутствием созидательного начала» , с этим можно было бы, погоревав, смириться. К несчастью, налицо начало разрушительное, прежде всего для духа аудитории, для ее настроя на преодоление трудностей.
Квазилиберальные инвективы сплошь и рядом неотличимы от большевизанских — и те, и другие источают одинаковый, как удачно выразился кто-то, «агрессивный испуг» . Перебирая вырезки, порой лишь по шрифту вижу, где «Завтра» , где газета как бы демократическая. А есть газеты, что напоминают вагон для курящих и некурящих сразу. Люди, чьи карьеры подкосило падение советской власти,[65] лауреаты упраздненных премий, слывшие и не слывшие вольнодумцами академики, бывшие главные редакторы и режиссеры, пьющие и непьющие писатели, многочисленные «политологи» (читай: профессора марксистской философии и научного коммунизма) и другие граждане, чье время ушло по календарным, не говоря об иных, причинам, сыпят статьями и любительскими трактатами с обличением катастройки, антинародной клики, натовского заговора, язв демократии, навязывают (почти уже навязали) мысль, что произошла национальная катастрофа, что мы уже четырнадцатый год сползаем, все никак не сползем, в пропасть, делают злые пророчества, укоряют массы в терпеливости, деланно недоумевая (большого ума люди!), отчего те не бунтуют, пинают режим. Хорош «режим» , который дает себя поносить публично; подзабыли вы, что такое режим, дорогие товарищи. У брюзжания против новых времен — вещи старой, как мир — появилось алиби. Брюзги убедили окружающих, что они на самом деле социальные критики.
