Живой Журнал. Публикации 2010 - Владимир Сергеевич Березин
Но вот Архитектор с Краеведом позвали меня ужинать, и мы спустились в кафе.
Меню было понятно — бараний суп да плов.
Мы сидели и говорили о геополитике, пока Директор Музея не обратил внимание, на то, что все сидящие в кафе пялятся в огромный телевизор под потолком.
Там, на телевизоре с грохотом летел в режиме реального времени вертолёт с мёртвым Арафатом.
Грохот арабского ротора мешался с шумом моторов со двора.
Никто из дальнобойщиков не разговаривал, все смотрели вверх, а винтокрылый Арафат медленно плыл над чужой землёй.
Впрочем, на следующий день всё вышло куда круче.
Извините, если кого обидел.
12 ноября 2010
История про дорогу на Астапово
ПИОНЕРЫ ДАНКОВА
13 ноября
Богородицк — Данков
"O Oysters, come and walk with us!"
The Walrus did beseech.
A pleasant walk, a pleasant talk,
Along the briny beach…
И вот мы приехали на Куликово поле — самое ухоженное поле в России.
Однако ж было непонятно, то ли это поле. Директор Музея утверждал, что под Скопиным есть какое-то другое поле, а насчёт этого всё спорили и спорили. Одни говорили, что поле настоящее, просто все железяки утащили местные жители и участники сражения, другие кричали, что поле фальшивое, ибо в иных местах всё же что-то оставалось. Иные горячились и говорили, что река меняет русло, а им возражали, что не настолько.
Краевед прогуливался с Архитектором и до меня доносились обрывки их разговора. Говорили они о заблудившихся армиях и Олеге Рязанском. Об Олеге, что, по словам Архитектора, проскочившем ось, соединяющую Мамая и Дмитрия и сблизившегося с Ягайло.
Потом Архитектор заговорил о полях сражений вообще, а поскольку мы, всё-таки, были толстознатцами, об Аустерлице. Это далёкое место сопрягалось у него с цифрой "ноль". "0" выходил Аустерлицем, то есть, большой дыркой. Это была давняя тема, и я вспомнил, как сам пересказал ему непроверенную историю про гимн Моравии.
Дело в том, что в старинные советские времена гимн Чехословакии состоял из двух частей — сначала играли гимн Чехии, а затем, через паузу — гимн Словакии. Так вот эта пауза в обиходе звалась "гимн Моравии". Гимн Моравии был нулём, дыркой в звучании.
Но они ушли, и голоса их летели над Куликовым полем уже мимо меня.
Директор Музея вышел на опушку и громко произнёс:
— Случайно на ноже карманном… — а потом добавил в пространство:
— И так пятнадцать раз, граждане судьи.
Я же переминался у чугунного столпа, поставленного Нечаевым-Мальцевым и пыхтел трубкой.
Дым уносился вдаль и исчезал, мешаясь с прочими дымами Отечества.
Мне нравилось, что я был похож на полководца, однако ж надо было думать о Толстом. Всё же мы ехали толстовским путём, а не с экскурсией по местам боевой славы. У Толстого есть дидактическая сказка с длинным названием "Сказка об Иване-дураке и его двух братьях: Семене-воине и Тарасе-брюхане, и немой сестре Маланье, и о старом дьяволе и трех чертенятах".
В этой сказке, сюжет и финал которой ясны из названия, есть следующий эпизод. Иван-дурак за своё непротивление злу стал царём и в своём царстве установил радостный закон непротивления. На них пошёл войной тараканский царь, но "стали солдаты отбирать у дураков хлеб, скотину; дураки отдают, и никто не обороняется. Пошли солдаты в другую деревню — всё то же. Походили солдаты день, походили другой — везде всё то же; всё отдают — никто не обороняется и зовут к себе жить… Скучно стало солдатам… Рассердился тараканский царь, велел солдатам по всему царству пройти, разорить деревни, дома, хлеб сжечь, скотину перебить". А дураки только плачут, и вот "Гнусно стало солдатам. Не пошли дальше, и все войско разбежалось". Всё хорошо в этой истории, кроме её последнего предложения. Что делают солдаты чужих армий в разных странах, хорошо показал XX век и не опровергает XXI.
Это ужасно печально, потому Толстой это всё писал совершенно серьёзно, с глубокой верой, что так и будет. Но каждый раз, несмотря на исторический опыт, хочется потерпеть чуть-чуть дольше — вдруг оно образуется. Вдруг звериные зрачки снова станут человеческими.
Есть иная история — в Ясную Поляну приехал человек, чтобы выразить писателю собственное несогласие с теорией непротивления злу.
Этот диалог протекал так. Человек приставал к Толстому, что, вот если на него нападёт тигр, как в этом случае он будет следовать непротивлением злу насилием?
— Помилуйте, где же здесь возьмётся тигр? — отвечал Толстой.
— Ну, представьте себе тигра…
— Да откуда же возьмётся в Тульской губернии тигр?…
И так до бесконечности.
Тут то же самое — ясно, что часто в разговорах нам подсовывают абстрактные вопросы, идущие не от жизни, а от умствования. Всё это умствования. Нету никаких тигров и не было.
Нигде.
То ли дело — устрицы. Устрицы на Руси — особая статья. Отношение к ним насторожённое. Собакевич давно и навсегда прав тем, что устриц в рот не брал, ибо знал, на что они похожи.
В устричном вагоне возили мёртвого Чехова — потому что других холодильников не придумали, и об этом я ещё расскажу. Устрицы щёлкают своими крышками на всех значимых страницах русской литературы.
Вот сцена, достойная постмодернистского романа: обжора приходит жрать устриц и беседует с татарином-официантом о каше а ля рюсс, супе с кореньями…
— Да хороши ли устрицы? — спрашивают у татарина. Отвечают, что есть Фленсбургские, а остендских нет, но вот эти — только вчера получены.
И вот уже волокут устриц с вином, чтобы сдирать с перламутровой раковины хлюпающее и мокрое.
Тьфу, пропасть, думает герой, что мечтает о каше и хлебе, не зря подозревая в устрицах разврат и падение. Ну а уж в людях, что собрались их прикончить — страшный особый трибунал.
Между тем устрицы проникли в нашу жизнь оборотным способом: через недетскую сказку Кэрролла, где они слушали Усатого и Работящего на берегу. И куда не кинь: начнёшь рассуждать о непротивлении злу насилием, так через полчаса заметишь, что живо обсуждаешь со сверстниками порядок сборки-разборки автомата.
Тем более смешно, что такое всегда случается неожиданно — и бывает сродни удивлению той сотрудницы тульского самоварного завода,
