Живой Журнал. Публикации 2014, январь-июнь - Владимир Сергеевич Березин
Извините, если кого обидел.
01 февраля 2014
История про то, что два раза не вставать (2014-02-02)
Вообще, с этим вот, натурально, под статью попадёшь. Но всё же:
Извините, если кого обидел.
02 февраля 2014
История про то, что два раза не вставать (2014-02-04)
Извините, если кого обидел.
04 февраля 2014
История про то, что два раза не вставать (2014-02-05)
Извините, если кого обидел.
05 февраля 2014
История про то, что два раза не вставать (2014-02-06)
Извините, если кого обидел.
06 февраля 2014
Царь обезьян (День российской науки, 8 февраля) (2014-02-07)
Ветер свистел в пустых клетках питомника.
Заведующий второй лабораторией (первой, впрочем, давно не существовало) смотрел через окно, как сотрудники перевязывают картонные коробки и укладывают их в контейнер. Собственно, и второй лаборатории уже не было, заведовать стало нечем. Сейчас они вывозили только самое важное — то, чем предстояло отчитываться за чужие деньги. Заведующий понимал, что это не просто графики и цифры — для кого-то это будущая работа за океаном и папки в коробках станут для кого-то залогом будущего.
А пока он сидел с заместителем и, пользуясь служебным положением, пил виноградный самогон из лабораторной посуды. Самогон было достать куда проще, чем спирт, и запас был велик.
Ещё один человек наблюдал за погрузкой, казалось, не шевелясь.
Старик-сторож сидел на лавочке и смотрел, как запирают и пломбируют контейнер на грузовике. Точно так же смотрели на происходящее обезьяны из своих клеток.
Он всю жизнь состоял при этих обезьянах, причём сначала думал, что это обезьяны состояли при нём.
Старик стал сторожем давным-давно, когда вернулся в этот приморский город со странным грузом. С тех пор он видел обезьян больших и маленьких, умных и глупых. Он видел, как они рождаются и как умирают — и он жёг их, умерших своей смертью, или павших жертвой вивисекции и точно так же исчезнувших в большой муфельной печи.
Старик был ветераном — в разных смыслах и оттенках этого слова. Вернее, во всех — когда-то его отец поднял красный флаг над домом губернатора, а затем они вместе ушли в Красную гвардию. Отца убили через месяц, а вот он воевал ещё долгие годы, пока не вернулся сюда, в родной город. Старик был ветераном, и потому что на истлевшем пиджаке у него болталась специальная ветеранская медаль, и потому что был он изувечен в сраженьях, о которых забыли все историки.
Теперь начиналась новая война, и старик знал, что её не переживёт. Он жил долго, как и полагалось горцу, но подходил его срок, и теперь он вспоминал прошлую жизнь, её мелочи и трагедии, всё чаще и чаще.
Что было главным? То, как они с отцом, скользя по мокрой от осеннего дождя крыше, лезли к флагштоку? То, когда родился его сын, который стал героем и начальником пароходства, и которого он теперь пережил? Вся остальная жизнь была монотонной и подчинялась режиму жизни Питомника.
Нет, всё это было не то, и медали звякали впустую. Поэтому он возвращался к давней истории, когда его вызвали в политотдел Туркестанского военного округа и велели идти за кордон, сняв военную форму…
Но тут пришёл Заведующий. Старик любил этого русского — потому что тот не был похож на русского. Заведующий был похож на англичанина, а англичан старик знал хорошо. Если воюешь с кем-то треть жизни, всегда узнаёшь его хорошо.
Заведующий пришёл со своим товарищем, который (и старик это знал) увозил за границу научный архив. Старик понимал, что архив не вернётся, не вернутся и эти русские в белых халатах, и вообще — наука уйдёт из его города. Он отмечал про себя, что это не вызывает в нём ненависти — войны окончились, и эти люди в белых халатах не казались ему предателями. Учёных всегда забирали победители — и военный трофей не предаёт своего бывшего хозяина, на то он и трофей.
Старик знал, что и армии часто состояли из побеждённых, взятых победителем как добыча.
Заведующий лабораторией, меж тем, говорил со своим приятелем о чудесах.
Старик слышал только обрывки разговора:
— …Это не очень страшно — вчитывать. Я только за чёткое понимание, где и что вчитал. Известно, например, что и иконы, вырезанные из советского «Огонька» могут мироточить. Наука умирает, когда кто-то начинает писать, что эманация духовности, или торсионные поля сохраняют информацию о гении мастера посредством красочной локализации, и прочая, и прочая.
— Ладно тебе, — отвечал заместитель, — ты бы вспомнил ещё фальшивые письма махатм… Или специально для нас — история про войну собак и котов, в которой люди только разменные фигуры: статьи были с картинками ДНК и ссылками на академиков…
Они оба пожали руку старику, и заведующий спросил:
— Ну, что, отец, будет ещё хуже?.. Так вот, сегодня мы выпускаем обезьян.
Старик пожевал губами. Он знал, что это произойдёт — уже неделю не было электричества, и два дня обезьянам не давали корма.
— Как думаешь, отец?
— Я сторож, — ответил старик. — Что я могу думать? Уйдут обезьяны, и я буду никто.
— Далеко не уйдут. Могут погибнуть.
— Это мы можем погибнуть, а они — нет.
— Не боишься ты за них, старик, — сказал второй русский, засмеявшись.
— За себя бойся, — каркнул, как ворон, старый сторож, каркнул зло и презрительно. — Всё началось с того, что несколько обезьян съели — не думаю, что из-за голода. Голода по-настоящему ещё не было, и это сделали из озорства. Вы тогда удрали в Москву, а я видел, что тогда делали те обезьяны, что убежали сами.
Они собрались вокруг, расселись на ветках и молча смотрели, как из их товарищей делали шашлык. Их было немного, и люди хохотали, тыкали в них пальцами, веселились.
А вот веселиться не надо было.
Русские ушли, а он остался на лавке. Кислый дым старого табака стелился над питомником, и где-то хлопала дверца пустой вольеры.
Пошёл тяжёлый снег, влажный от дыхания близкого моря.
Старик посмотрел на снег и вспомнил экспедицию в Тибет.
Вот оно,
