zavtra.ruВс, 27 июл 2014 20:44-Газета Завтра 506 (31 2003)
Речь пойдет об "Ивушке неплакучей" — книге, написанной и напечатанной в журнале "Молодая гвардия" в годы, нареченные впоследствии "застойными".
Под словом "застой" обычно разумеется нечто остановившееся, неподвижное, обманчиво-покойное, что в переводе на язык иронии означает "тишь да гладь, да божья благодать". Но ежели иметь в виду болотную тишь, то, прямо скажем, благодати в ней кот наплакал, а вредоносности хоть отбавляй. При малейшей попытке ковырнуться в этом болоте (что и делали честные, совестливые, болеющие душой за страну писатели), при горячем желании отогнать от него сонную одурь, взбулгачить, взбаламутить, заставить очнуться, болото живо отзовется так, что ты, нарушивший его сон, заткнешь нос и убежишь куда-нибудь подальше. Но это, когда дело имеешь с болотом как таковым, в изначальном, природном его существе, а не в переносном, социальном смысле.
Кто-кто, а писатели-то хорошо знают, что в застойные времена им нередко влетало ничуть не меньше, чем в сталинские, ''тиранические", так сказать. "Застой" в любую минуту готов был защитить себя, защитить от тех, кто пытался нарушить "покойное" течение жизни, кто из добрых побуждений пытался предупредить страну и ее народ о грозящей им опасности, неотвратимо вытекающей из той самой "тиши да благодати". Не прислушались. В результате от великой даже не державы, а сверхдержавы осталась одна пятнадцатая часть, правда, самая большая по размеру, но и её пытаются растерзать на клочки,— по инерции мы еще продолжаем называть великой нашу Россию, но звучит это не очень убедительно...
"Застой" за шестнадцать лет существования успел сформировать целую рать своих оруженосцев, готовых перехватить любое честное, правдивое слово, с тем, чтобы оно не вносило "смуту" в умы людей. Хорошо знаю это по собственному опыту.
В середине 70-х годов в журнале "Молодая гвардия", издающимся много лет одноименным издательством, печаталась вторая книга моего романа "Ивушка неплакучая". Вышли благополучно девятый, десятый номера, а с одиннадцатым произошла заминка. Впрочем, вышел и одиннадцатый с окончанием романа, но его приказано арестовать, отобрать у подписчиков (часть тиража была уже разослана), изъять из продажи, — вся людская наличность издательства (директором коего был тогда опять же мой младший друг Валерий Ганичев) и редакции журнала была двинута по московским киоскам. Соответствующие телеграммы полетели по всем городам и весям. Случилось это 6 ноября, то есть накануне большого праздника. Никто ничего не знает: ни журнал, ни издательство, ни, конечно, автор, сиречь я. Все находимся как бы в подвешенном состоянии (какой уж там для нас праздник!). Валерий Николаевич Ганичев, как бывший работник ЦК ВЛКСМ, пытался чего-нибудь проведать там, но и там были, как и мы, в полнейшем неведении. И так-то вот томились душой аж до 11 ноября, когда последовал из высших инстанций отбой: допечатываете, рассылайте, продавайте. Никто, конечно, не извинился за то, что огромному числу ни в чем неповинных людей нанесли душевную травму, вконец испортили праздник, заставили порядочных сотрудников заниматься, по сути, противоправным делом.
Что же, однако, случилось?
А случилось то, что не раз уже случалось и в других журналах и с другими авторами, да и с издателями тоже, в том числе и с моим добрым другом Валерой Ганичевым.
Некий сверхбдительный товарищ, подвизавшийся в верхах, обнаружил в заключительных главах романа страшные, с его точки зрения, прямо-таки ужасные места, и, отчеркнув их, как водится, красным карандашом, что есть духу помчался к одному из помощников Генерального секретаря. К моему счастью и счастью Ганичева, тот оказался человеком благоразумным или просто человеком. Прежде чем доложить Л.И.Брежневу, он решил прочесть весь роман сам, и не только вторую его книгу, но и первую, вышедшую несколькими годами раньше. Таким образом, и он, бедный скрупулезно читал мою "Ивушку" вместо того, чтобы праздновать все праздничные дни. Читал сверхвнимательно и не отыскал в ней крамолы.
Какие же все-таки места испугали высокопоставленного псковского чиновника? Давайте-ка и мы глянем в них.
Один из героев книги, первый секретарь райкома, "глянул краем глаза в зеркало, увидел в нем исполосованное вдоль и поперек морщинами лицо, как бы отыскивал среди морщинок ту, может быть, самую глубокую, которую привез из Москвы в 1956 году. Вспомнил при этом, что вчера, передавая дела, перекладывая на полках газетные и журнальные подшивки, наткнулся нечаянно на правительственное сообщение от 6 марта 1953 года, прочел последний абзац: "Образовать Комиссию по организации похорон Председателя Совета Министров Союза Советских Социалистических Республик и Секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина в составе т.т. Хрущева Н.С. (Председатель), Кагановича Л.М., Василевского А.С., Артемьева П.А., Яснова М.А." Подумал о ночи, когда столица забылась в коротком сне и когда десяток молчаливых людей выносили из Мавзолея тело человека, тридцать лет стоявшего во главе могущественной партии и величайшего государства мира, чтобы положить в гроб и опустить в глубокую, такую же молчаливую, немеющую в стылой ночи могилу. Федор Федорович отбросил одеяло, покинул кровать и стал быстро собираться".
Тут-то надо полагать, зазнобило не только моего героя, но и бдительного товарища. Красный карандаш лихорадочно заметался по страницам романа. Очевидно, перестраховщик страшно удивился, когда услышал от вызвавшего его помощника:
— Ну и что? А вы думаете, партии легко было принять решение о выносе тела Сталина из Мавзолея? Но такое решение принял двадцать второй съезд, и в романе сказано об этом,
— Да, но сказано-то уж очень эмоционально.
— Сказано по-писательски.
Еще одно место, за которое ухватился доносчик: "Случилось это где-то посреди августа, в первый день открытия охотничьего сезона на водоплавающую птицу. Завидовский лес с его бесчисленными болотами и старицами подвергается опустошительному нашествию городских, отлично оснащенных и новейшим оружием истребления, и быстроногим моторным транспортом "любителей", когда с темного до темного подымается такая пальба, что непосвященное ухо могло принять за настоящее военное сражение, в тот день, когда сытые, здоровые, образованные человеки, натянув до самого жирного пупка голенища резиновых сапог, принюхиваются вонючими ноздрями двустволок к каждому кубическому сантиметру лесного пространства с натренированной готовностью спустить оба курка в мгновение, когда в этом кубическом сантиметре мелькнет крыло обезумевшей от ужаса несчастной птицы, провинившейся лишь тем, что человекам надобно от времени до времени потешить в себе пробудившегося зверя; ежели в доисторические времена охота составляла для них источник жизни,— то теперь — источник сомнительного наслаждения, потому как на обеденном столе нашлись бы припасы и без убиенного чирка..."
Село, в котором действуют мои герои, я назвал "Завидово" по имени Завидовской улицы в Монастырском. Не знал я, чудак, что на границе Московской и Калининской (Тверской, то есть) областей существует доподлинное село Завидово, вокруг которого расположено охотничье хозяйство, созданное для правительственных лиц самого высокого ранга. Там охотились многие, в том числе и такой "любитель", как Леонид Ильич Брежнев. Можно представить, с каким сладострастием потирал руки мой "доброхот" после того, как обнаружил в романе такие кощунственные строки. И был неслыханно удивлен, когда помощник генерального спросил его:
— О каком Вавилове идет речь в романе?
— Вы же хорошо знаете — о каком? Сами, поди, выезжали, сопровождая!
— Туда не выезжал ни разу!— перебил его помощник и вдруг спросил: Да вы читали ли роман-то? С первых же строк там указано место действия — Саратовская область. А вы...
"Ивушка неплакучая" была спасена. Более того: вскоре за нее мне была присуждена Государственная премия СССР. Может быть редко, но и такое бывало в брежневские "застойные".
"Ивушка" была на краю погибели. Ну, а доносчик? Да я уж сказал: он и сейчас при деле. И при том — немалом. Ведь перестраховщику, как показывает нам сегодняшняя действительность, ничего не стоит ежели не перестроиться, то хотя бы подстроиться. Он как был под патронажем главного идеолога ЦК КПСС, так и остается при нем, нареченном архитектором перестройки.
Ну, а что же еще сказать о моем давнем и добром друге Валерии Ганичеве? Он опять рядом со мной. Несколько лет назад волею самого многочисленного отряда писателей он несет нелегкое бремя Председателя Союза писателей России. И несет с честью. Так думаю я. Так считает, уверен, большинство.
