Газета Завтра - Газета Завтра 268 (3 1999)
изрезанных ободьями подвод,
и испещрен отлетом
птиц тревожных
моей души стесненный небосвод.
Зато средь обнажающейся земи
счастливый герб
калужских милых мест,
в нем зрелость времени,
и жатвы бремя,
и признак хлебосолья и торжеств.
Искус сильнее душу жжет с годами,
жжет лютое желание труда,
как шнур бикфордов,
движет мысль горами...
Продлись, ожесточенная страда,
теки, река, между двумя снопами!
* * *
А. Макарову
Я возвратился к самому себе,
и чудится: крыльцо с навесом низким,
и дым отечества в печной трубе
блаженно пахнет
хлебом материнским;
сыпь ржавчины осела на скобе,
вздох, затаенное движенье двери...
И я стою, своим глазам не верю -
я возвратился к самому себе!
А в бездне памяти — таежный страх,
и теплятся зрачки на трассе хлипкой,
и торжествуют, домогаясь благ,
лжецы с демократической улыбкой.
И вот — благодарение судьбе! —
оболганный, отторгнутый когда-то,
держу и плуг, и автомат солдата, —
я возвратился к самому себе.
В лесу деревья узнают меня, —
тут земляника на прогретом склонце
выглядывает из травы, маня,
налитая целебной плазмой солнца;
в полях дивлюсь пчелиной ворожбе,
конь дружелюбно ржет на изволоке,
вновь меж людьми и мною биотоки —
я возвратился к самому себе.
Все, все во мне органно, как в борьбе,
расковано, как в пору ледохода,
и слово плодоносит, как свобода, —
я возвратился к самому себе.
НАСЛЕДНЫЙ ДОМ
"В долгу мы..." — слышу я порою,
эстрадники выходят на торги...
Я в доме деда, я не на постое,
да разве у таланта есть долги?
Мне светит истиной
в строке находка,
в душе бушуют волны языка.
Ржаной ломоть и молока махотка
на деревянном блюде мужика.
Ночь вороная в бляхах,
в звездной сбруе,
идет, перемогаясь, за стеной.
Стол выскоблен.
Я в смысл слова связую,
отрадно знать: тень деда за спиной.
Свеча в слезах.
Бумага в мыслях острых.
Свеча и тишь. И в поле хлебозор.
Поэзия, ты подвиг духа, постриг,
ты — пытка словом,
сердца приговор.
Свеча исплакалась. И сказ неистов,
как будто в нем живешь
в последний раз.
Венцы в морщинах. Запахи смолисты,
проконопачен плотно каждый паз.
Отшельник ли?
Спокойствие древнейших
с отчаянностью сердца сведено.
Играй, перо, назло судьбе-судейше!
Свеча в окне. Клен трется об окно.
Сквозь морок-синь
заострена пшеница,
мной сеяна. Светает на дворе.
Лик Пантократора яр на божнице —
искусство веры...
Век двадцатый длится
Свеча в слезах. И голова в заре.
БЕГ
Откуда это чародейство?
О, как кружится голова!
Преобразуемые в действо,
бегут из небыли слова.
Нет, не тяну их на аркане,
они врываются в блокнот,
одно — взойдет иль в сумрак канет,
другое — по ветру плывет.
И не нуждаяся в опеке, —
чужую власть опередим, —
мы сказке приподнимем веки,
лукаво в очи поглядим.
Все настежь — и весна готова,
и — солнечная тишина,
и слову жарко снится слово,
мысль трудится, себе верна.
Русь, твой простор широк и плавен,
земля родная, как магнит,
и чувство с мыслью в равноправье,
и голос с песней дружно слит.
Не выцвело, не сникло зренье,
еще судьба не отцвела,
нет вдохновенья без прозренья,
нет гения без ремесла.
Я в сказке жил под тонким зонтом
и слышал ржанье, отклик, гик,
и на душевном горизонте
за табуном табун возник.
Они поджарые, крутые...
Мой друг, у древности спроси:
— Да, были масти золотые
и голубые на Руси.
Слова бегут... Но это ж кони,
куда ни глянь, где ни ступи,
на диком, бешеном разгоне
они несутся по степи.
Слова бегут... Все те же кони,
доносится горячий дых,
и без приманки на ладони
ловлю буланых и гнедых.
Оглаженные бурей стати,
любимые из вороных,
чтоб запаленными не стать им —
метафорой укрою их...
Летят, стремительностью скрыты
и вытянувшись, как цевье;
так дерзко цокают копыта,
аж с криком вьется воронье.
Летят, — врываясь на иконы,
ездец с копьем в руке тугой,
О, золотые мои кони
и голубые под дугой!
Сюда, сюда! В железном звоне
ко мне сбегаются на сказ
слова мои, вы — кони, кони,
свирепо объезжаю вас.
Но время в звездах и кометах,
их разноцветия горят,
бушует год, играет лето,
а кони — в сказке говорят.
* * *
С огромной бочкой датская палатка,
дым из трубы летит, касаясь шатко,
железное нутро раскалено от зноя
Читаю Лермонтова — и над головою
полет орла и быстрота касатки.
Читаю Лермонтова... Зэков лики
тасуются, как вещие улики,
как знаки в беззаконном мраке.
Красноубийцы, — вот живые блики,
из глаз летят и огневеют крики.
Читаю Лермонтова вслух. Собаки
